Александр Костин - Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия
Некоторые пушкинисты до сей поры уверены, что именно Каченовский написал разгромную рецензию на бессмертную поэму. Так, А. Гессен по этому поводу писал:
К Пушкину, как вообще к молодым литераторам, Каченовский относился отрицательно.
«Возможно ли, – писал он после появления “Руслана и Людмилы”, – просвещенному человеку терпеть, когда ему предлагают поэму, писанную в подражание “Еруслану Лазаревичу”… Но увольте меня от подробностей и позвольте спросить: если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: “Здорово, ребята!” – неужели стали бы таким проказником любоваться?.. Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами! Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещения, отвратительна, а немало не смешна и не забавна».[187]
В 1821 году в своем стихотворении «Чаадаеву» Пушкин снова недобрым словом упомянул Каченовского:
Оратор Лужников, никем не замечаем,
Мне мало досаждал своим безвредным лаем…[188]
В этом же году Пушкин написал очередную эпиграмму на Каченовского, которая в последующем стала предметом острой критики со стороны выдающегося русского философа, публициста и критика Владимира Сергеевича Соловьева (1853—1900 годы), относившегося вообще к эпиграммному творчеству Пушкина резко отрицательно.
«Главная беда Пушкина были эпиграммы. Между ними есть, правда, высшие образцы этого невысокого, хотя законного рода словесности, есть настоящие золотые блестки добродушной игривости и веселого остроумия; но многие другие ниже поэтического достоинства Пушкина, а некоторые ниже человеческого достоинства вообще и столько же постыдны для автора, сколько оскорбительны для его сюжетов. Когда, например, почтенный ученый, оставивший заметный след в истории своей науки и ничего худого не сделавший, характеризуется так:
Клеветник без дарованья,
Палок ищет он чутьем,
А дневного пропитанья
Ежемесячным враньем[189]
…то едва ли самый пламенный поклонник Пушкина увидит здесь ту «священную жертву», к которой «требует поэта Аполлон». Ясно, что тут приносилось в жертву только личное достоинство человека, что требовал этой жертвы… демон гнева и что нельзя было ожидать, чтобы жертва чувствовала при этом благоговение к своему, словесному палачу.
Таких недостойных личных выходок, иногда, как в приведенном примере, вовсе чуждых поэтического вдохновения, а иногда представлявших злоупотребление поэзией, у Пушкина, к несчастью, было слишком много даже и в последние его годы. Одна из них создала скрытую причину враждебного действия, приведшего поэта к окончательной катастрофе. Это – известное стихотворение «На выздоровление Лукулла », очень яркое и сильное по форме, но по смыслу представлявшее лишь грубое личное злословие насчет тогдашнего министра народного просвещения Уварова». (Выделено мной.– А.К.)
Конечно «жертва» вряд ли испытывала «благоговение к своему словесному палачу», но справедливости ради следует отметить, что нападок на Пушкина личного плана Каченовский не допускал. Напротив, он с большим уважением относился к Пушкину, а 27 декабря 1832 года подал свой голос за его избрание в члены Российской Академии. Вскоре после смерти поэта он писал: «Один только писатель у нас мог писать историю простым, но живым и сильным, достойным ее языком. Это Александр Сергеевич Пушкин, давший превосходный образец исторического изложения в своей Истории Пугачевского бунта»[190].
И это после того, как не далее пяти лет тому назад (некоторые и того позднее) Пушкин обрушил на бедную голову Каченовского целый залп убийственных эпиграмм.
В 1824 году в «Вестнике Европы», № 5, была опубликована критическая статья «Второй разговор между классиком и издателем “Бахчисарайского фонтана”», которая была подписана буквой «N». За ней скрывался литературный критик М. А. Дмитриев[191]. Полагая, что автором статьи является редактор журнала Каченовский, Пушкин немедленно откликнулся язвительной эпиграммой:
Охотник до журнальной драки,
Сей усыпительный зоил
Разводит опиум чернил
Слюнею бешеной собаки.
В 1825 году история повторилась. В журнале «Вестник Европы», № 3, была опубликована заметка с острой критикой поэмы А. С. Пушкина «Кавказский пленник», подписанная псевдонимом «Юст Веридиков», под которым снова скрывался критик М. А. Дмитриев. Пушкин, полагая, что под псевдонимом укрылся сам Каченовский, разразился уничижительной эпиграммой:
ЖИВ, ЖИВ КУРИЛКА!
– Живехонек! все так же сух и скучен,
И груб, и глуп, и завистью разлучен,
Все тискает в свой непотребный лист
И старый вздор, и вздорную новинку.
– Фу! надоел Курилка журналист!
Как загасить вонючую лучинку?
Как уморить Курилку моего?
Дай мне совет. – Да… плюнуть на него.
Текст эпиграммы основан на известной в то время песне, которая исполнялась при гадании:
Жив, жив курилка,
Жив, жив, да не умер.
У нашего курилки
Ножки тоненьки,
Душа коротенька.
Гадание: задумывают желание, зажигают лучину, надо спеть песенку, пока горит лучина, тогда задуманное исполнится.
Венцом квазилитературной борьбы двух известных всей России литераторов стал 1829 год, когда язвительная пикировка между ними достигла своего апогея. В альманахе «Северные цветы» на 1830 год Пушкин публикует статью «Отрывок из литературных летописей», датированную в черновом автографе «27 марта 1829 г. Москва», в которой анализирует скандальную ситуацию, возникшую между редакторами двух популярных журналов: «Московский телеграф» (Н. А. Полевой) и «Вестник Европы» (М. Т. Каченовский)[192]. Н. А. Полевой резко выступил в своем журнале против Каченовского, который обиделся на автора статьи, подписавшегося псевдонимом «И. Бенина», и подал жалобу в Московский цензурный комитет на цензора С. Н. Глинку, пропустившего номер журнала со статьей Полевого. Комитет нашел, что Каченовский прав, и только один член комитета, В. В. Измайлов, стал на сторону Глинки и подал особое мнение. Дело было передано в Петербургское Главное управление цензуры, которое оправдало Глинку[193].
В своей статье Пушкин, естественно, стал на сторону Полевого, широко цитируя его работу и добавляя от себя изрядную долю сарказма на бедную голову Каченовского. Поскольку отдельные, наиболее одиозные выпады против профессора были изъяты цензурой, тогда Пушкин пишет остросатирическую эпиграмму «Журналами обиженный жестоко, Зоил Пахом печалился глубоко».
ЭПИГРАММА
Зоил Пахом печалился глубоко;
На цензора вот подал он донос;
Но цензор прав, нам смех, зоилу нос.
Иная брань, конечно, неприличность,
Нельзя писать: Такой-то де старик,
Козел в очках, плюгавый клеветник,
И зол и подл: все это будет личность[194].
Но можете печатать, например,
Что господин парнасский старовер
(В своих статьях) бессмыслицы оратор,
Отменно вял, отменно скучноват,
Тяжеловат и даже глуповат;
Тут не лицо, а только литератор.
Пушкин часто сопоставлял имя Каченовского с именем Тредиаковского, непонятого своими собратьями-современниками и бывшего по представлениям широкой публики даже пушкинской эпохи образцом смешной старозаветности, тупости и бездарности. Примером якобы «заблуждения» Пушкина в оценке этого нестандартного человека может служить следующая эпиграмма, направленная против Каченовского, но задевающая честь великого мыслителя XVIII века.
ЭПИГРАММА
Над Ролленем опочил[195].
Дней новейших Тредьяковский
Колдовал и ворожил:
Дурень, к солнцу став спиною,
Под холодный Вестник свой
Прыскал мертвою водою,
Прыскал ижицу живой[196].
Смысл эпиграммы в том, что «дурень», сказочный персонаж, делает все невпопад: к солнцу становится спиной (в данном случае: к истинному уму, знанию, науке), прыскает мертвою водой, которая, по сказочным представлениям, не может возвратить к жизни мертвое тело (то есть журнал Каченовского «Вестник Европы»). В то же время с помощью живой воды он оживляет давно вышедшую из употребления букву ижица (намек на архаическую реформу правописания «Вестника Европы»).
На эту эпиграмму, а также на вышеприведенную «Журналами обиженный жестоко…» «Вестник Европы» откликнулся критической статьей о поэме Пушкина «Полтава», в которой говорилось, что Пушкин «ударился в язвительные стишки и ругательства». Статья была подписана «С патриарших прудов» (псевдоним Н. И. Надеждина), но отвечал за нее Каченовский, как главный редактор. Кроме того, в этой статье «Вестника Европы» за 1828 год № 9 был и такой пассаж: «…Ежели певцу «Полтавы» вздумается швырнуть в меня эпиграммой, то это будет для меня незаслуженное удовольствие».
