Анатолий Уткин - Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен
Англичане шли своим путем. 24 июня 1918 г. Ллойд Джордж беседовал с А.Ф. Керенским. Премьер был скептиком, но проигравший в огромной игре русский политик произвел на него впечатление. Свидетельством перемены видения Ллойд Джорджем русской ситуации стало решение тоже опереться на чехов. Он оповестил французов о своей просьбе к чехам (столь ожидаемым в Северо-Восточной Франции) не покидать пока России. Пусть чехословацкие части «формируют ядро возможной контрреволюции в Сибири»[209]. И почему бы не предложить Троцкому взять на службу чехословацкий легион, а заодно и ограниченные контингенты английских и французских сил? Если Москва действительно боится германского нашествия, то вот средства защиты. Шла мировая война, и в ней кто-то должен был победить. Выбор между победой и поражением был важнее нюансов моральности контактов с большевиками. Богом посланные чехи должны решить союзническую задачу в России. Они останутся в Сибири, чтобы, с одной стороны, блокировать большевизм, а с другой — «чтобы потеснить японцев как часть союзных интервенционистских сил в России»[210]. Англичане выдвинули 21 июня 1918 г. благовидный предлог устами министра иностранных дел Бальфура: «Большевики, которые предали румынскую армию, очевидным образом сейчас настроились на уничтожение чешской армии. Положение чехов требует немедленных союзных действий, диктуемых крайней экстренностью ситуации»[211].
Падение судеб России в глазах Запада как в малой капле отражает изменение тона дружественного прежде Локкарта. Примерно в июне 1918 г. и он теряет надежду на восстановление каких-либо нитей между Россией и Западом. Жестокие слова: «Единственная помощь, которую мы можем получить от России, это та, которую мы выбьем из нее силой при помощи наших войск». Для англичан в начале лета 1918 г. переговоры с Россией потеряли привлекательность. Настало время ультиматумов[212]. Вчерашний адвокат договоренности с большевиками стал летом 1918 г. апологетом интервенции: «Союзная интервенция будет иметь своим результатом контрреволюцию, имеющую большие шансы на успех… Определенные партии готовы поддержать нас в том случае, если мы будем действовать быстро. Если же мы не выступим немедленно, они неизбежно обратятся к Германии»[213].
Лорд Роберт Сесил напомнил, что если ожидать американцев в России, то немцы вскоре появятся на границах Британской Индии. Встревоженный кабинет поручил лорду Мильнеру изучить возможность восстановления Восточного фронта. Что же произвели лучшие военные умы Британии? «Будучи даже вытесненными из Франции, Бельгии и Италии, центральные державы не будут разбиты. Если Россия не восстановит свой потенциал как военная сила на Востоке, ничто не сможет предотвратить полное поглощение ее ресурсов центральными державами в качестве основания мирового доминирования Германии»[214].
Анализ британских экспертов был показан 21 июня 1918 г. полковнику Хаузу, и тот сообщил об этом «паническом», как он выразился, документе президенту Вильсону. Хауз сопроводил его важным умозаключением: «Я полагаю, что-то должно быть сделано с Россией, в противном случае она станет жертвой Германии. Сейчас это вопрос скорее дней, чем месяцев». Следует поторопить посылку в Россию Гувера с миссией помощи. Хауз еще верил, что успех американской экономической помощи «поставит русскую ситуацию под наш контроль»[215].
Все лица обратились к президенту Вильсону, который в условиях июньского наступления Людендорфа на Западном фронте мог быть либо спасителем, либо губителем Запада. Но Вильсон, выступая пока «непорочным ангелом мира» в достигшей своего апогея империалистической войне, предпочел на данном этапе не раскрывать карт своей русской политики. Он по преимуществу хранил молчание. Но не молчали молодые и горячие его помощники, в частности, Уильям Буллит (которому шестнадцать лет спустя предстояло быть первым американским послом в СССР). Вторжение в русские дела казалось ему шагом в политическую трясину, где принципиально невозможно найти верной дороги. 24 июня 1918 г. Буллит написал своему патрону Хаузу: «Я испытываю дурные предчувствия, потому что мы готовы совершить одну из самых трагических ошибок в истории человечества. В пользу интервенции выступают русские «идеалисты-либералы», лично заинтересованные инвесторы, которые желали выхода американской экономики из Западного полушария. Единственными, кто в России наживется на этой авантюре, будут земельные собственники, банкиры и торговцы»[216]. Эти люди «в России пойдут ради защиты своих интересов. А при этом возникает вопрос, сколько понадобится лет и американских жизней, чтобы восстановить демократию в России?».
В минуты сомнений гордиев узел развязал бравый американский адмирал Найт в телеграмме президенту 28 июня 1918 г. Пока мы рассуждаем о судьбах чехов, писал Найт, организованные большевиками австро-германские военнопленные начинают выбивать их из опорных пунктов Транссибирской железной дороги. В госдепартаменте отреагировали утверждением, что эта телеграмма послана самим богом. «Это именно то, в чем мы нуждаемся, — возбужденно говорил госсекретарь Лансинг, — теперь давайте сконцентрируем на этом вопросе все наши силы»[217]. Чехов следует снабдить американскими винтовками и амуницией. Они сумеют защитить любой американский широкомасштабный план для России. Американская миссия начнет движение по Транссибирской магистрали так далеко, как то позволят обстоятельства. «Конечный пункт ее продвижения будет определен приемом, оказанным ей русскими».
Жребий был брошен. Америка вступила в общий лагерь Запада, избравший своим курсом в России интервенцию. 6 июля 1918 г. президент прочел в Белом доме своим советникам написанный от руки меморандум, в котором содержались основные параметры и правила интервенции в Россию: «Я надеюсь достичь прогресса, действуя двояко — предоставляя экономическую помощь и оказывая содействие чехословакам»[218]. Контингент интервентов ограничивался 14 тыс., половина из них американцы, половина — японцы (президент как бы сразу блокировал японскую угрозу (по крайней мере, он так думал).
Решение было объявлено высшим военным чинам в лицо. Вильсон стоял перед ними, «как школьный учитель» (отметил скептичный П. Марч). «Почему вы качаете головой, генерал, — обратился Вильсон к Марчу. — Вы полагаете, что японцы не ограничатся 7000 человек и сумеют сделать территориальные приращения?» — «Именно так», — отвечал Марч»[219]. Военная оппозиция была преодолена, и машина интервенции заработала. В середине июля 1918 г. президент Вильсон указал, что в отношениях с Россией приоритет должен быть отдан не комиссии Гувера, как это предполагалось ранее, не созданию сети двусторонних экономических и прочих отношений, а задаче формирования нового Восточного фронта против немцев.
С американской деловитостью инструкции были посланы во Владивосток адмиралу Найту в полдень того же дня. К высадке войск следует приступить немедленно, не терпит отлагательства и оказание материальной помощи чехам. Всех сопротивляющихся американскому вторжению адмирал Найт назвал «германо-большевиками». Новый лидер Запада — Соединенные Штаты — вторгался в пределы России нежданным, не будучи приглашенным ее правительством. Вне всякого сомнения, эти события оставили свой шрам на двусторонних отношениях[220].
На Дальнем Востоке американцы постарались по мере возможности отложить ссору с Японией. Полковник Хауз встретился с послом графом Исии и обещал ему в ходе общей операции «оказать содействие в расширении японской сферы влияния». Даже этот продиктованный тактическими соображениями намек буквально воспламенил обычно хладнокровного японца. В Токио шаг американцев также расценили как своего рода карт-бланш в России. В предлогах для вмешательства японцы недостатка не испытывали. Почему Россия запрещает японцам селиться в Сибири, позволяя это корейцам и другим азиатам? Дискриминация Японии нетерпима. Исии поделился этими соображениями с советником президента, и Хауз выразил понимание японской проблемы в России.
4 июля 1918 г. посол Френсис обратился к русскому народу по случаю национального американского праздника: «Мы никогда не согласимся на то, чтобы Россия превратилась в германскую провинцию; мы не будем безучастно наблюдать, как немцы эксплуатируют русский народ, как они будут стремиться обратить к своей выгоде огромные ресурсы России»[221]. Когда это заявление достигло Берлина, германское Министерство иностранных дел потребовало депортации Френсиса.
НА ПУТИ К ПАРИЖУ3 июня французский дешифровщик Жорж Панвен прочитал сверхсекретный германский радиосигнал, сообщающий детали операции, намеченной на 7 июня в районе между Мондидье и Компьеном. За десять минут до назначенного срока французская артиллерия предвосхитила неприятеля — осуществила массированный барраж переднего края изготовившегося противника. И все же ответная германская артподготовка оказалась устрашающей. 750 тыс. снарядов окутали французские окопы горчичным газом, фосгеном и дифенил-хлорарсином, приведя в состояние небоеспособности 4 тыс. французских солдат. Утром 8 июня германская пехота отчаянно ринулась вперед. Клемансо наблюдал бой, стоя рядом с Першингом, и спросил генерала его мнение. «Что же, сейчас это впечатляет, но мы наверняка победим в конце». Тронутый премьер взял генерала за руку: «Вы действительно думаете так? Я рад, что вы это сказали».
