Геннадий Левицкий - Великое княжество Литовское
Битва за Москву
Под Смоленск к новому царю отправилось представительное посольство в числе 1246 человек. Везло оно и, так сказать, наказы избирателей, среди которых первым требованием было принятие Владиславом греческой веры в Смоленске от митрополита Филарета и смоленского архиепископа Сергия, чтоб пришел в Москву православным.
Россия – страна с глубокими православными корнями; царя-католика не могло быть в ней по определению. Владислав же рассчитывал впоследствии занять престол Речи Посполитой, где королем не мог быть некатолик. Эта дилемма стала миной замедленного действия – одной из многих. Но пока что поляки и литовцы были хозяевами положения; бояре, в страхе перед Лжедмитрием и собственным народом, сами попросили оккупантов войти в Москву и Кремль.
Избранный царь по‐прежнему не спешил к своим подданным, от имени Владислава правил наш недавний знакомый – велижский староста Александр Гонсевский. Сделавший молниеносную карьеру от воеводы в небольшом пограничном городке до фактически правителя одного из крупнейших в Европе государств, он неплохо управлялся с новыми обязанностями. По словам польского хрониста, «Госевский часто умел делать тщетными замыслы неприятеля, останавливал его пыл и не упускал ничего, что принадлежало к заботам его власти и чем отличается деятельность храброго вождя».
Гибель Лжедмитрия II в декабре 1610 года пробудила от спячки московитов, все чаще стали раздаваться призывы к изгнанию оккупантов. Основу первого всенародного ополчения составили вольные казаки под началом Ивана Заруцкого и князя Дмитрия Трубецкого, а также дворянские отряды Прокопия Ляпунова. Союз столь различных социальных слоев не мог быть прочным, и его коварно разрушил Александр Гонсевский, если судить по известиям Станислава Кобержицкого – биографа королевича Владислава:
«Против Ляпунова, самого мужественного и сильного воеводы русского, он употребил необыкновенную хитрость. Донские казаки составляли значительную часть неприятельского войска; их привел гетман Заруцкий, всей душою преданный вдове самозванца. Ляпунов обманывал гетмана надеждой, что, по изгнании поляков, сын Марины будет возведен на престол. Госевский, желая ослабить и силы Ляпунова удалением от него казаков и войскам чужеземным внушить подозрение к русским, подделался под руку и печать Ляпунова и написал от его имени воззвание к народу – в назначенный день неожиданно восстать всем и истребить казаков до последнего. Воззвание вручено было человеку, знавшему тайну; оно досталось в руки казакам и произвело ужасное волнение. Тотчас Ляпунова позвали на суды, напрасно он клялся всем священным, что ничего подобного не писал, что это ковы врагов; напрасно призывал Бога в свидетели своей невинности – рассвирепевшие казаки убили его. Русские были поражены страхом; а казаки с той поры не доверяли русским. И так проделка Госевского сошла с рук удачно – погиб Прокопий Ляпунов, муж отличавшийся телесной красотою, заботливостью в делах, заслуживший в народе славу человека искусного и опытного в войне».
Однако, несмотря на некоторые успехи, поляки оставались чужими во враждебной стране. Осажденный в Москве польский гарнизон начал голодать. «Предусмотрительный ум Госевского нашел средство против этой гидры: он вошел в сношение с старостою усвятским Иваном Сапегою, и тот великодушно предложил свою помощь; взял от Госевского избранных от всех хоругвий всадников и, присоединив их к своим войскам, пустился в набеги для собрания съестных припасов».
Ян Сапега, не первый год воевавший в России, чувствовал себя в предместьях Москвы, как рыба в приличной глубины водоеме. Он собрал требуемое продовольствие, осталась лишь мелочь: доставить его сквозь заслон князя Трубецкого, который сменил погибшего Ляпунова. Эту задачу помогла решить не хитрость, но острая нужда. Рассказывает польский хронист:
«В кровавой сече дружины Сапеги, презирая смерть, прорывались чрез русские ряды и открывали себе путь с такой силою, что русские, бросив укрепления, снабженные всеми воинскими припасами, дали тыл, а поляки с быстротою ввезли обоз с провиантом. В то же самое время осажденные сделали вылазку и привели неприятеля в совершенный ужас: не понимая, откуда у поляков взялось столько духа и силы, он полагал, что в крепость тайно введены новые войска. Русские не знали, что бешенство голодного желудка было лучшим вспоможением осажденных».
Ошарашенный неприятель бежал, и поляки могли его разбить совершенно. Помешала… польская гордыня: военачальников перестал радовать успех, когда они узнали, «что приближается Ходкевич, и слава победы могла бы быть приписана его помощи».
Кобержицкий подозревает, что общественное мнение против гетмана Ходкевича настроил воевода смоленский, староста брацлавский Яков Потоцкий, из ревности, что Ходкевичу, а не ему король вверил верховное начальство над войском в Московии, «и мучился мыслью, что соперник может покрыть себя славою». Далее случилось то, что запрограммировали польско-литовские магнаты своим поведением:
«Несогласие вождей было явно; личные неудовольствия они предпочли общей пользе, и все стало стремиться к бездне погибели. Неприятель торжествовал победу за победой, поражая ляха, недавно пожинавшего лавры».
После битвы при Каннах начальник карфагенской конницы Магарбал произнес: «Ганнибал, ты умеешь побеждать, но пользоваться победой не умеешь». Несправедливы слова эти по отношению к гениальнейшему полководцу Античности, потому что у него шансов взять Рим не было, но эта древняя фраза верно характеризует магнатов Речи Посполитой, в руках которых оказалась Москва. Даже окруженные со всех сторон в чужой стране, они оставались в плену собственных амбиций. Сапега, Лисовский, Гонсевский и многие другие командиры умели сражаться и побеждать, но они сражались исключительно ради собственных интересов, презирая интересы государственные.
Полякам и литовцам в Москве были чужды гениальные замыслы их вождей – канцлера Сапеги и короля Сигизмунда; их войско чувствовало себя калифом на час. «По приказанию короля, – сообщает хронист, – из древней казны князей московских войску довольно роздано было серебра, золота и драгоценной рухляди. При бережливости войско могло бы этим содержаться… но поляки предавались разврату, мотали без счету и презирали увещания короля… 6 января войско постыдно бросило стан и вышло из Московии с шумом и угрозами. Осталась небольшая часть воинов, которые, получив остатки вконец разграбленной казны московских князей, обещались еще повиноваться».
Ходкевич умолял прислать войско, иначе малочисленный московский гарнизон обрекался на гибель. Наконец пришел со значительным числом пехоты и конницы хмельницкий староста Николай Струс. Но с новым войском пришла и новая ссора, на этот раз между военачальниками-магнатами. Струс был ставленником Потоцкого, который стремился вырвать пальму первенства у Ходкевича и взять Москву в свои руки. Оказался оттесненным от кормила власти талантливый Гонсевский; впрочем, он не обижался на судьбу, ибо понимал – из постоянных склок ничего хорошего не получится.
Дальнейшие события описывает Кобержицкий: «Та и другая партия стали действовать отдельно, как бы не имея участия в общем деле, ища собственной славы и не дорожа мнением противников; а между тем все клонилось к гибели. Несмотря ни на что, Ходкевич пользовался случаями к нападениям, целое лето занимал неприятеля сшибками и часто среди боя ввозил осажденным съестные припасы. Последним делом Ходкевича было мужественное нападение в сентябре месяце на русских, которые держали поляков в осаде. Прежде всего он смело вовлек неприятеля в перестрелку, потом быстро двинулся внутрь стен, выбил русских из укреплений, открыл путь в крепость, ввел за собою 500 человек пехоты Невяровского, только что прибывшего, и уже хотел ввезти 400 возов с провиантом, когда утомленное войско остановилось на минуту, чтоб собраться с силами, а русские, пользуясь этим, напали густыми массами и отбили обоз. Струс, начальник гарнизона, оставался хладнокровным зрителем и со своими дружинами не двигался с места, или не желая разделить победу с Ходкевичем, или не считая нужным спешить на помощь, когда весь успех мог быть приписан гетману, распоряжавшемуся настоящим делом. Поляки понесли такую значительную потерю, что ее ничем уже нельзя было вознаградить. Колесо фортуны повернулось – надежда завладеть целым московским государством рушилась невозвратно».
В сентябре 1611 года грандиозный проект Речи Посполитой понес невосполнимую утрату: «в Золотой Палате московских князей, скончался герой, истощенный воинскими трудами и заботами, и растерзанный горестью, что беспрестанные мятежи необузданного войска уничтожили все его победы». Речь идет о выдающемся авантюристе, усвятском старосте Яне Петре Сапеге – двоюродном брате литовского канцлера. «С его смертью войско не знало уже препон своему буйству».
