Михаил Горбачев - Жизнь и реформы
Говорю это к тому, что любители параллелей утверждают, будто Ельцин в 1993 году всего лишь «пошел по тропе, проторенной Горбачевым». Крайне поверхностная аналогия. Я никогда не считал для себя возможным покушаться на права парламента и тем более учреждать собственным указом неконституционные органы. Так, было получено согласие Верховного Совета СССР на создание Совета Безопасности (13 марта), своего рода узкий кабинет, в который вошли вице-президент, премьер, министры внутренних и иностранных дел, обороны, председатель КГБ, а также Примаков, которому я хотел поручить наблюдение за внешнеэкономическими отношениями, и Бакатин. Больше того, парламент дал предметный урок президенту, когда забаллотировал Болдина, предложенного мною в качестве одного из членов Совета Безопасности.
Это, пожалуй, подходящий случай признаться и в других ошибочных кадровых назначениях, которые сыграли роковую роль в судьбе и союзного государства, и моей лично. В первую очередь это относится к Янаеву, которого я, ставя на карту свой авторитет, буквально навязал Съезду народных депутатов на должность вице-президента. Хочу сразу же отвести подозрение, будто Горбачев не желал видеть в своем окружении действительно ярких людей, ориентировался на серость, на фоне которой сам выглядел более эффектно. Это ерунда. Среди моих соратников и помощников много талантливых людей. И уж чего-чего, а конкуренции я никогда не опасался. Как раз наоборот, меня подвело то, что, наблюдая за несколькими выступлениями Янаева с трибуны съезда, я принял его решительный вид, уверенную манеру держаться и свободно рассуждать обо всем за свидетельство высоких деловых качеств. До сих пор не могу простить себе, что не пригляделся к нему как следует, поторопился вытянуть на второй по значению пост в стране. И прежде всего, конечно, не прислушался к столь ясно выраженному мнению народных депутатов.
Добавлю, что Янаев всплыл в ситуации необычной. Первоначально я думал выдвинуть Рыжкова на пост вице-президента, но даже намеки на это вызвали у него огорчение. Ну а потом случился инфаркт. После неудавшегося разговора с Рыжковым мой выбор остановился на Шеварднадзе. Не успел даже поговорить на эту тему — он выступил со своим предостережением о грядущей диктатуре. Думал о Назарбаеве, но не видел, кто мог тогда его заменить в Казахстане. Времени на обдумывание не оставалось, и тут «подвернулся» Янаев. Крупный просчет.
Возвращаюсь к теме. Тогда президентский «мозговой центр» пришел к правильному выводу о нарастании угрозы со стороны консервативных, реваншистских сил. Единственным рациональным ответом на это было соглашение центристов с демократами. Это если говорить несколько упрощенно, общей формулой. В действительности ново-огаревский процесс был намного более сложным и многосторонним явлением. Начался он с моей встречи с Ельциным в загородной резиденции правительства, в которой Брежнев вел переговоры с Никсоном, а мне пришлось встречаться с Рейганом, Бушем, другими руководителями зарубежных государств.
Мы шли к этой встрече исподволь, как бы прощупывая друг друга, взаимную готовность пойти на компромисс, отказавшись от бесконечных нападок и особенно «войны законов». В моем аппарате подготовили свой вариант сообщения о встрече, а Ельцин держал в портфеле свой. Но оба пришлось в конечном счете выбросить в корзину. После длившейся почти целый день беседы мы передали в печать текст своего совместного обращения.
Уже на другой день Ельцин выступил на пресс-конференции, где явно нарушил достигнутый баланс и попытался представить соглашение как, прежде всего, собственную победу. Как говорится, ничего не поделаешь — такова натура. Я не стал оппонировать, тем более из опубликованного коммюнике было ясно видно, что достигнут действительно разумный компромисс, способный создать основу для прекращения изнурительной конфронтации и начала сотрудничества. А экстремистски настроенные радикал-демократы вроде Юрия Афанасьева накинулись на Ельцина, обвиняя его в предательстве и сдаче позиций. Право же, нет ничего хуже фанатиков в политике.
10 апреля я собрал Совет безопасности — это было одно из первых заседаний после его формирования. Проинформировал о состоявшемся накануне заседании Совета Федерации, обсудившем антикризисную программу, некоторые международные вопросы, в том числе положение в бывшей ГДР. Затем спросил мнение коллег о предложении Социал-демократической партии России (О.Румянцева) провести 10 мая «круглый стол». Все высказались за то, что президенту не следует с этим соглашаться. Переговоры с представителями различных политических сил целесообразно организовать через диалог между партиями, без включения в это президентских или иных официальных государственных структур. Вместе с тем прозвучала мысль о желательности провести доверительную мою встречу с руководителями союзных республик.
Это был шаг к зарождению ново-огаревского процесса, позволившего приступить практически к реализации курса на «центризм», выход из тупиковой ситуации, достижение результатов путем согласия. Он давал ответы и на вопросы оппозиции, но не в той плоскости, в какой они ставились с ее стороны, а в реалистическом плане.
В те дни я не раз советовался со своим окружением и укреплялся в убеждении, что только механизм, отражающий реальное соотношение политических сил, обеспечит возможность продолжить реформы. А они, в свою очередь, будут содействовать упрочению объединительных, интеграционных тенденций. В таком политическом механизме нуждались и антикризисная программа, и Союзный договор.
Не скрою, мои размышления в немалой мере стимулировались тем, что назначенная на 23 апреля встреча с руководителями девяти республик должна была пройти накануне Пленума ЦК КПСС, который должен был собраться 24 апреля. Надо было четко определиться с программой практических действий по выходу из экономического и политического кризиса, согласовать ее с руководителями республик и выйти с ней на пленум, вынудив критиков слева и справа публично занять позицию по отношению к тому, что было, по сути дела, программой национального спасения. Так в дальнейшем и развивались события.
16 —19 апреля состоялся ранее запланированный мой визит в Японию, а после возвращения, 23-го, мы собрались с руководителями высших государственных органов России, Украины, Белоруссии, Азербайджана, Казахстана и четырех среднеазиатских республик в том самом ново-огаревском особняке. Я повел разговор с коллегами, глядя им в глаза. Обстановка тяжелейшая, нужны неординарные, согласованные эффективные действия. Надо постараться отложить в сторону расхождения, касающиеся в общем-то частных вопросов, и тем более личные симпатии и антипатии. Поставить выше всего интересы страны. Это велит наш долг, бремя ответственности. Сейчас важно сформулировать документ — краткий, понятный людям, которые увидели бы, что руководители намерены действовать решительно и согласованно. Это сразу успокоит общество, разрядит грозовую атмосферу. Мое настроение передалось участникам встречи. Один за другим, каждый по-своему, они поддержали такой подход и высказались за согласованное заявление. Состоялся краткий обмен мнениями — что в нем следует отразить. Потом я объявил перерыв, прошел в свой рабочий кабинет, где были Ревенко и Шахназаров, вызвал стенографистку и продиктовал текст. Отредактировали его, отпечатали и вручили «Девятке».
Под воздействием референдума удалось четко сказать о Союзе. За недостатком времени придумать собственный термин, заявили, что государства, объединенные в Союз, предоставляют другу другу режим наибольшего благоприятствования, а с остальными бывшими союзными республиками будут строить отношения на основе общепринятых международных правил. Главным средством стабилизации объявлялось скорейшее заключение Союзного договора. Президент СССР и главы республик призывали трудящихся прекратить забастовки, а все политические силы действовать в рамках Конституции. В документе подтверждалось намерение продолжить реформы. Замечания к тексту были, но незначительные. Согласовав его содержание окончательно, срочно передали в ТАСС, «Правду» для публикации.
А сделав дело, поужинали. Прозвучали тосты. И у меня, и у коллег, как говорится, от души отлегло, появилась надежда. И хотя после этого не обошлось без кривотолков, участники встречи твердо отстаивали заявление. Само по себе это имело большое значение, придавая вес совместному документу.
Характерный момент. В то время «Независимые профсоюзы России» (Клочков) намеревались в знак протеста против повышения цен объявить предупредительную всеобщую забастовку. Рабочих подталкивали и радикалы, все еще настроенные на «войну с центром» и не сразу подчинившиеся приказу «своего» главнокомандующего. Так вот, после апрельского заявления «1+9» ситуация и здесь разрядилась. Кроме отдельных трудовых коллективов, прервавших работу на несколько часов, на стачку никто не пошел.
