Михаил Горбачев - Жизнь и реформы
Тогда я спрашивал своих слушателей: «Неужели нужно еще раз вернуть государственность в состояние, напоминающее времена Ивана Калиты, чтобы начать все снова? Не верю, что мы сможем так легко и просто разойтись, как кто-то думает: собрались ночью, руки подняли, проголосовали — и все решено. Это была бы авантюра, а не политика — белорусы понимали, что речь я веду об их соседях, литовцах. (Но тогда ни я, ни мои слушатели не знали, что это речь и о беловежском сговоре.) Дезинтеграция — вещь опаснейшая. Это путь к гражданским конфликтам, и я не знаю, как мы разберемся, где кому жить, где чьи границы проходят. А что делать с теми семьюдесятью пятью миллионами, которые живут вне пределов «своих» республик?»
В тот момент я считал важным опровергнуть усиленно распространяемое оппозицией представление, будто все, что происходит в стране, совершается по воле «центра», от него все переживаемые обществом трудности. И в доперестроечные времена далеко не все зависело от воли всесильного Политбюро, и тогда действовали факторы, которые не в силах были держать под абсолютным контролем ни партия, ни сама тоталитарная власть. Теперь же, когда началось фундаментальное обновление государственных структур, заявили о себе новые общественно-политические течения, а теперь уже и партии, стала реальностью свобода печати, то, что происходит, и хорошее, и плохое, совершается не по чьей-то верховной воле. Это — результат сложнейшего взаимодействия и борьбы политических сил. А она стала особенно жесткой, когда перестройка подошла к своему решающему этапу — перераспределению на демократической основе власти и собственности:
«Мы сказали, что отказываемся от монополии КПСС на власть, приветствуем политический плюрализм, в условиях которого различные общественные слои и группы могут выражать и отстаивать свои интересы — через партии, профсоюзы и другие организации, но обязательно в рамках законных процедур, в конституционной форме. Это азбука демократии. Между тем некоторые образовавшиеся политические течения начали добиваться реализации своих целей не благодаря существующей законности, а вопреки ей. Нетерпение и радикализм стали оборачиваться нетерпимостью и агрессивностью. Курс на смешанную экономику пытаются подменить авантюристическим требованием тотальной приватизации. Законное стремление народов к самостоятельности, национальному возрождению — трансформировать в националистическую самоизоляцию и автаркию. Развернутая в соответствии с этой идеологией «война законов» во многом парализовала власть, разорвала рынок, дезорганизует живые связи, формировавшиеся десятилетиями.
Группировки, выступающие под флагами демократии, разношерстны, но уже достаточно ясно выявились программные установки их лидеров. Куда же хотят вести нас эти «новоявленные друзья народа»? Первый тезис их программы — дефедерализация, под которой подразумевается раздробление нашего великого многонационального государства на 40–50 государств, переселение целых народов, перекройка границ между республиками. А за программными установками следуют и политические действия — бешеные нападки на центр, на референдум о будущем нашего многонационального государства. И не приходится удивляться, что «демократы» вступают в политический альянс с сепаратистами, националистическими группировками. У них общая цель: ослабить, а если удастся — и развалить Союз».
В этой связи я считал необходимым внести ясность в вопрос о расстановке политических сил в стране и прежде всего раскрыть парадоксы, связанные с особенностью происходящего у нас процесса. «Правая по своей природе политическая сила взяла на вооружение средства борьбы, присущие левым радикалам. Не сумев захватить власть законным путем — через Съезд народных депутатов, Верховный Совет, — она решила применить то, что называют необольшевистской тактикой. Это — разрушение государственных структур, перенос борьбы на улицы, организация демонстраций, митингов, забастовок, голодовок, создание психологической атмосферы, которая выбивала бы из колеи другие политические движения. В последние несколько недель можно было наблюдать пик этой тактики. Искаженно истолковав драматические события в Прибалтике, а затем действия союзных властей по укреплению правопорядка — я имею в виду упоминавшиеся меры борьбы против преступности и коррупции, — они подняли крик о наступающей диктатуре, требуют отправить в отставку президента, призывают к неконституционным формам политической борьбы».
Перечитывая сегодня этот текст, можно задаться вопросом: а разве не правы были «демократы», говорившие об угрозе диктатуры и государственного переворота? Мой ответ заключается в том, что именно своими откровенно неконституционными действиями, нагнетаемой «антицентристской» истерией радикал-демократы в тот период создали подходящую психологическую атмосферу для гэкачепистов. Те наверняка рассуждали так: раз им можно, то нам сам Бог велел.
Указав на опасности справа и слева, я тогда, пожалуй, впервые достаточно определенно высказал мысль о значении политического центризма, способного воспрепятствовать столкновению крайних позиций и предложить обществу реальный путь выхода из кризиса. И процитировал меткую характеристику этого явления, данную Александром Исаевичем Солженицыным: «Труднее всего прочерчивать среднюю линию общественного развития: не помогает, как на краях, горло, кулак, бомба, решетка. Средняя линия требует самого большого самообладания, самого твердого мужества, самого расчетливого терпения, самого точного знания».
Для меня центр не какая-то геометрическая середина между двумя очками. «Речь не о том, чтобы занять некую промежуточную позицию — она была бы мертва, лишена динамики. Центр, в моем понимании, — это направление, ставящее целью преобразовать общество на новых началах, но не на основе противопоставления одной части другой, не на основе конфронтации, тем более объявления врагом противостоящей стороны, а на основе сплочения подавляющего большинства общества.
Здравый смысл в любом обществе преобладает — вот реальная база политического центра. Пусть он не криклив, не так шумлив, как крайние фланги, но охватывает основную массу народа, который обеспокоен судьбой своей страны и в нужный момент скажет свое решающее слово. Мы не должны пренебрегать его мнением. Именно в этом смысл перестройки — идти через глубокие революционные реформы, а не через конфронтацию, не через новый вариант гражданской войны. Хватит нам противостояния белых и красных, черных и синих. Мы — одна страна, одно общество и должны в рамках политического плюрализма, сопоставляя программы перед лицом народа, находить ответы, которые отвечали бы коренным интересам страны, двигали ее вперед.
Подлинно центристская позиция не приемлет ни возврата к сталинизму и застою, ни авантюризма радикалов, пытающихся одним махом загнать страну в рынок. Центристская политика — это линия на согласие и учет объективно существующих в обществе интересов». Если же говорить о ее содержании, я тогда определил его — социалистическая ориентация. Не стал бы и сегодня корректировать это определение.
— Мы не считаем, — говорил я в Бышове, — что и справа, и слева работают одни авантюристы. Другое дело, там есть вожди, которые толкают неизвестно куда: одни требуют вернуться назад, другие пускаются в галоп, не считаясь с реальностями, состоянием умов и вообще положением общества. Но и там, и там много здоровых сил. Главная идея центризма на сегодняшний день и на перспективу — это, безусловно, идея гражданского или национального согласия. Не беспринципное согласие любой ценой, а согласие на тех целях, которые приемлет большинство народа.
Тогда я верил в возможность глубокого реформирования КПСС и считал, что для этого она должна определить свою четкую позицию как по отношению к догматично-консервативным течениям, выступавшим за социализм без демократии, так и к либерально-буржуазным, выступающим за демократию без социализма. Таково в основном содержание моих выступлений в Белоруссии. Там, как мне кажется, они нашли понимание. Но центральная печать пропустила их мимо ушей. Видимо, решили избрать такую тактику, потому что трудно было возразить что-нибудь путное. Не хотели даже через критику пропагандировать эти идеи.
А между тем, завершив «артподготовку», радикалы двинули в «бой» основные свои резервы. Я имею в виду начавшуюся 1 марта вторую крупную забастовку шахтеров, одним из требований которых была отставка Президента СССР. Выступления шахтерских коллективов сыграли роковую роль в судьбе Союза. Ничто так не подорвало позиций центра и моей лично как президента. Дело, конечно, не только и не столько в нанесенном стране экономическом ущербе от многомесячного простаивания шахт в Кузнецком бассейне, Тюмени, на Печоре и т. д. Гораздо болезненнее отзывались на положении в стране психологические последствия действий шахтеров. По сути своей, они были направлены на защиту интересов трудящихся одной из самых тяжелых отраслей производства, а по форме оборачивались в тот момент дискредитацией политики перестройки. И надо сказать, с коварнейшим политическим мастерством использованы идеологами радикал-демократов как таран, разрушающий стены осаждаемой ими крепости. Мы недооценили это.
