Юлиан Семенов - Горение (полностью)
- Дорогой Михаил Иванович, письмо ваше понравилось мне своей искренностью и агрессивностью. Моя слабость - сильные люди. Нетерпение людей, алчущих дела, - понимаю; бюрократию нашу ненавижу, как и вы, но так же, как и вы, предан идее самодержавной власти - единственно возможной на Руси, другую наш народец не примет, разнесет, затопчет в грязь. Единственное место откуда можно вести борьбу с нашей тмутараканской теменью, полагаю, охрана, Михаил Иванович. Но чтобы начать кампанию против чиновных обломовых, надобно искоренить тех, кто считает действенно-разумным оружием динамит или браунинг. Я даю вам полную свободу поступка, коли решитесь принять мою руку.
В тот же день Гурович получил кличку "Харьковцев", а через месяц, после тщательной выучки навыкам конспирации, связям, переписке симпатическими чернилами, отправился в Англию, чтобы начать оттуда раунд борьбы против социалистов-революционеров.
Однако в Лондоне и Базеле он пробыл недолго, вернулся в Россию с докладом, из которого явствовало, что истинную опасность представляют не эсеры с их браунингами и динамитами, но социал-демократы плехановского направления.
И новый, двадцатый век Михаил Иванович встретил в должности главного редактора и издателя социал-демократического журнала "Начало", который он печатал вполне легально, сетовал при этом на "царскую тупоголовую цензуру", собирал вокруг своего резко противоправительственного органа весь цвет петербургской революционной интеллигенции; естественно, разговоры фиксировались, досье на вольнодумцев пухло; он же получал не только оклад содержания как главный редактор, но и ежемесячную ставку в департаменте полиции - триста пятьдесят рублей золотом.
Разоблачение, появившееся в парижских революционных изданиях, вынудило департамент прикрыть свой "революционный" журнал, тем более Гурович дело уже сделал, все петербургские социал-демократы были выявлены, р а с п и с а н ы по картотекам, тщательно, впрок, изучены.
Михаила Ивановича открыто перевели в департамент полиции, затем перебросили в Варшаву, где он работал в должности "заведующего румынской и галицийской агентурой" охранки; получил явки в Кракове, Вене, Бухаресте, поддерживал теснейшие связи с тамошними купцами и газетчиками, провалил несколько социал-демократических типографий, был возвращен в Петербург с повышением - ревизор-инспектор охранки, "заведующий агентурой всей России"...
С приходом Столыпина немедленно уволен; впрочем - с пенсией.
Затаился, Петра Аркадьевича ненавидел тяжелой ненавистью, имени его слышать не мог спокойно.
Вот с ним-то, с Михаилом Ивановичем Гуровичем, злейшим врагом Столыпина, и встретился генерал Спиридович в третьем номере люкс Центральных бань.
Выслушав Спиридовича, старик пожевал белыми, в синих точечках, губами и, укрывшись второю, мохнатой простыней, длинно вытянулся в удобном кресле.
- Начать следует, - тягуче заговорил он, - с подключения главной агентуры к польским, финским, украинским, тюркским, грузинским и еврейским кругам, имеющим выходы на прессу. Последние три года властвования Столыпин дал множество поводов для нападок на себя, в частности в связи с его национальной нетерпимостью. До сей поры его подкусывали, а сейчас приспело время ударить. Я дам вам пару рекомендательных писем в Париж: мои старые друзья подготовят залп против "железного русского диктатора". Мол, всех давит; правит в одиночку; монархия делается чистой фикцией; отринул тех, с кем начинал; уход Гучкова с поста председателя Государственной думы в знак протеста против столыпинского ультиматума свидетельствует о развале думского большинства. Именно развал большинства, делающий Думу неуправляемой, должен быть объектом для удара, который следует обозначить под номером "два". Затем стравить милюковцев с гучковцами, подбросить пару идей Дубровину с Пуришкевичем, поработать с Марковым-вторым, и получится прекрасный удар "русских патриотов", сие пойдет у вас под номером "три". Идеален, конечно, удар номер "четыре"... Это был бы коронный удар... Коли б получилось...
- Ну, не томите, Михаил Иванович, - улыбчиво поторопил Спиридович.
- Я не томлю, а думаю, как ловчей выразить... Словом, коли б вы смогли организовать пару-тройку статей в зарубежных изданиях анархистов или эсеров, кои б Доказывали, что Столыпин теперь выгоден для революции, что он теперь до конца точно, без маскировки, выражает то истинное, о чем мечтает кровавый царь...
- Михаил Иванович! - резко перебил его Спиридович.
Тот снова пожевал синюшными губами, усмехнулся чему-то своему, затаенному, ответил:
- Дорогой мой человек, ну не станут же они писать "наш обожаемый монарх"! Чем они резче будут ударять царя, чем теснее свяжут с ним Столыпина, тем Петру Аркадьевичу труднее будет вертеться... Только таким образом вы сможете добиться желаемого эффекту... То есть еще большей к нему неприязни в том месте, которое вы охраняете... Вы, боюсь, неверно поняли и мой первый удар, связанный с. национальным вопросом. Коли всякие там Ленины, Черновы, Троцкие его ударят лишний раз - тем ему больше навара станется... Нет, я имею в виду удар совершенно другого рода... И польский магнат, и финский молочный король, и еврейский банкир должны воем вопить, что Столыпин хочет помешать им служить верою и правдою православному государю, хозяину земли русской; они должны криком кричать, что, мол, он хочет вбить клин между ними и их русскими коллегами... Они распинаться должны в преданности царю и недоумевать, отчего Столыпин не дает им свое верноподданничество толком проявить - назло всем Европам?! А уж когда имя Столыпина начнет с м е р д и т ь, тогда - валяйте, решайте все толком, общественность будет подготовлена... Сколько за консультацию уплатите? - усмехнулся Гурович.
- Должностью уплатим, - серьезно ответил Спиридович, - возвращением к деятельности, Михаил Иванович...
- Не доживу, - вздохнул тот, - за грудиною щемит, сердце сорвал, обида даром никому не проходит...
- Это верно, - согласился Спиридович, - это вы в самое яблочко засандалили...
Перед расставанием Гурович дал семь телефонов своих друзей, три адреса и два рекомендательных письма в Париж. "Ищущему да откроется путь к истине"
Последние дни Курлов никого не принимал; занимался лишь тем, что просматривал архивные дела, затребованные из особого отдела департамента полиции.
Он листал папки выборочно; довольно долго сидел над сообщением из "Китай-города" - так, в пику Уоллстриту, именовал себя центр московских заводчиков и фабрикантов; и Рябушинский, и Гужон, и морозовская группа в беседах между собою выражают недоумение экономической практикой столыпинского кабинета, который ведет такую политику, будто бы рабочего вопроса, как такового, не существует в России. Московские миллионщики, как утверждает наиболее доверенная агентура высшего ранга ("сверхагентура"), выражают убеждение, что Столыпина интересует лишь "положение знати, ста семейств"; он хочет сконструировать общество таким образом, чтобы кулаки гарантировали прочность порядка и безопасность самых крупных землевладельцев, взяв на себя практическую работу "экономических жандармов". Но это, как считает Китай-город, есть утопия чистейшей воды, до тех пор пока не признают хоть какие-то права "низших братьев", то есть рабочих. "Сверхагентура" полагает, что такого рода оппозиция Столыпину есть не что иное, как дань западноевропейской "тенденции" московской заводско-банковской группы.
Попытки Столыпина решить все проблемы России через национальный вопрос, говорил в доверительных беседах заводчик Мамонтов, есть чистейшая химера. "Помоги он нам обрести реальную власть в империи, так мы ловчее его прижмем всех конкурентов, как польских с иудейскими, так и армяно-татарских, включим их в себя, подчиним своим интересам. Понятие "не пущать" к экономике и банковскому делу неприложимо, допрыгается Петр Аркадьевич".
Курлов написал на листке бумаги: "Вишневый сад"; усмехнулся, поняв, отчего Столыпин три раза смотрел этот спектакль: и в Москве, в Общедоступном художественном московского миллионщика Константина Алексеева, скрывшегося под артистическим псевдонимом Станиславский, и в Петербурге, - силился понять чеховский расклад общества...
С любопытством Курлов ознакомился с документом, прошедшим отчего-то мимо него: агентура сообщала о собрании в Финляндии "Лиги возмездия". Хоть и создана она была в Гельсингфорсе, но членами ее были только русские, в основном левые социалисты-революционеры. Под категорией "насильников, подлежащих физическому уничтожению", члены "Лиги" почитали членов правительства и высших чиновников на местах; "высшие особы" предстоящим актам возмездия не должны подвергаться, ибо это "вызовет такой террор, от которого нам не оправиться". Раздоры в "Лиге" начались, когда крайние потребовали включить в программу террористические акты против ряда общественных деятелей, стоящих на реакционных позициях. После этого из "Лиги" вышли серьезные эсеры, а остались лишь одни "психи".
