Елена Никулина - Повседневная жизнь тайной канцелярии XVIII века
Но больше всего посчастливилось другой «метрессе» – возлюбленной царевича Алексея. Крепостная «девка Офросинья» получила в феврале 1720 года на приданое 3 тысячи рублей «изо взятых денег блаженной памяти царевича Алексея Петровича».[171] Возможно, освобождением и щедрым царским подарком Евфросинья была обязана своей откровенности на следствии – показаниям о намерениях своего господина.
И в петровское время, и позднее бюджет Тайной канцелярии пополняли, помимо казенных средств, суммы не совсем понятного происхождения. Так, в 1748 году в приход были записаны «присланные от лейб-гвардии Преображенского полку маэора Федора Ушакова» 958 рублей, доставленные из Новгородской губернской канцелярии «с некоторого человека за вину» 10 рублей и несколько десятков рублей, вырученных от продажи чьих-то «пожитков». Всего же в ведомство Шувалова в том году поступили 6 596 рублей 25 копеек; расходы же составили 5 858 рублей 80 копеек, и остаток суммы перешел на следующий год.[172]
Как мы помним, чиновники Тайной канцелярии жалованье получали нерегулярно, но имевшиеся в «приходе» деньги самовольно тратить не могли; при ликвидации учреждения в 1726 году в его кассе имелось 5 059 рублей, которые были переданы в императорский Кабинет, да еще надлежало взыскать долг по «астраханским делам» в 10 730 рублей. Кроме того, канцелярия выдавала наличные деньги с ведома царя в беспроцентный кредит другим государственным учреждениям – коллегиям, конторам, а частным лицам (в основном офицерам гвардии) – под 12 процентов годовых.
Согласно одной из сохранившихся ведомостей, в 1759 году в Тайной канцелярии имелась в приходе крупная сумма – 14 768 рублей 45 копеек, да еще какого-то «Резвого деньги» – 5 504 рубля; расходы же «по указам» составили 9 995 рублей 38 копеек и превышали обычные траты на жалованье и содержание подследственных; таким образом, баланс был, как сейчас принято говорить, профицитным. А в 1760 году, наоборот, доходов не оказалось, и Тайная канцелярия сама получила из петербургской рентереи сначала 5 тысяч рублей, а потом еще 5 169 рублей «на известные комиссии», суть которых в ведомости не раскрывалась. Но даже при таких средствах зарплату чиновникам вовремя не платили, и руководство канцелярии вынуждено было выдавать подчиненным небольшие суммы (от 10 копеек до 25 рублей) «в зачет жалования».[173]
Движение денежных средств по имеющимся в нашем распоряжении документам проследить крайне трудно. Официальный же бюджет оставался стабильным и увеличился до суммы примерно в 4–5 тысяч рублей только в царствование Елизаветы Петровны. При этом он не всегда расходовался полностью: экономия зарплаты выходила за счет вакансий – «за малоимением служителей»: только в Московской конторе в начале 1762 года такой остаток составлял 348 рублей.
При Екатерине II он вырос ненамного, несмотря на повышение жалованья чиновникам и увеличение числа классных (требовавших офицерского чина по Табели о рангах) должностей. В 1789–1794 годах Тайная экспедиция регулярно получала из «остаточного казначейства» по 5 тысяч рублей в год. Однако их явно не хватало: в 1791 году расходы составили 6 305 рублей, а в 1793-м – 8 454 рубля. В этой ситуации недостающие средства брались из хранившихся в экспедиции сумм, полученных за проданные «пожитки» осужденных.[174]
Оклады штатных сотрудников при Екатерине II стали выплачиваться регулярно, хотя и падавшими в цене ассигнациями. Жалованье служащие получали «по штату Сената»: управляющему А. С. Макарову полагалось в 1801 году 2 250 рублей; ненамного ему уступали Е. Б. Фукс (2 тысячи рублей) в Петербурге и Николев (1 875 рублей) в Москве. Годовое жалованье обер-секретарей Молчанова и Чередина составляло 1 200 рублей. Лекарь получал тысячу рублей; чиновники IX–VIII классов – от 450 до 750 рублей, а канцеляристы Горлов и Львов – соответственно 250 и 130 рублей.
В конце XVIII столетия нараставшая инфляция заставила вновь увеличить содержание Тайной экспедиции. По данным 1801 года, на жалованье служащим уходило ежегодно 9 900 рублей; еще три тысячи рублей тратилось на прогоны, почту и канцелярские принадлежности.[175] Увеличились и расходы на арестантов, хотя – с учетом инфляции и роста цен – ненамного. Как следует из еженедельных рапортов офицеров охраны, в последние годы царствования Екатерины II в неделю на содержание подследственных в камерах Петропавловской крепости уходило примерно 14–15 рублей. Деньги получал начальник караула и раздавал их по «покоям» – по 2 рубля, по рублю, 50, 40, 25 и 20 копеек; он же отчитывался о проведенных закупках капусты, круп, хлеба, кваса, гороховой муки, сахара, постного масла и вина, дров, свечей, посуды, «капель и порошков» для больных, ушатов и «урыльников» для нечистот. Неизрасходованную сумму он сдавал сменному офицеру под расписку.
Мы не обнаружили сводных приходно-расходных ведомостей; однако можно утверждать, что к концу века бюджет Тайной экспедиции явно вырос: например, в 1795 году она получила из разных источников 40 595 рублей – правда, одновременно увеличились расходы на содержание арестантов, к которым прибавились «присланные из Польши особы» – видные участники восстания 1794 года под руководством Тадеуша Костюшко.[176]
Таким образом, служба политического сыска в XVIII веке государству обходилась относительно недорого и в этом смысле мало походила на аппарат современных спецслужб. Никаких местных отделений и тем более сети платных «шпионов» не было. В этом смысле она заметно уступала и современным ей органам за границей – к примеру во Франции.
В 1730-х годах в ведении лейтенанта полиции Парижа (выполнявшего в том числе аналогичные ведомству Ушакова функции) находились не только штат его центрального офиса, но и 22 инспектора с помощниками, каждый из которых имел свою сферу деятельности: уголовные преступления, проституция, надзор за иностранцами и т. д. Полиция была в курсе всех событий дневной и ночной жизни столицы – у нее на службе состояли 500 агентов и информаторов из всех слоев общества: благородные шевалье, деревенские кормилицы, слуги и служанки аристократических фамилий, рыночные торговцы, адвокаты, литераторы, мелкие жулики и содержательницы публичных домов.[177] Это – только в столице. Специальные сыщики наблюдали за особенно интересовавшими правительство дипломатами и подозрительными иностранцами. В так называемом «черном кабинете» осуществлялась перлюстрация писем. Стоила такая организация недешево (100 тысяч ливров в год – напоминаем, что это только в столице); зато король уже наутро мог получить информацию о том, что вчера сказал такой-то вельможа в салоне; сколько стоят бриллиантовые серьги, подаренные загулявшим русским «бояром» любовницеактрисе; с какой барышней провел ночь нунций его святейшества папы римского.
До подобного размаха Тайной канцелярии было далеко. В Петровскую и послепетровскую эпохи она являлась скромной конторой с малочисленным стабильным «трудовым коллективом», занятым преимущественно бумажной работой – составлением и перепиской протоколов допросов и докладов. Доставку подозреваемых и преступников осуществляли местные военные и гражданские власти. Объем работы неуклонно расширялся. От эпохи «бироновщины» в петербургской Тайной канцелярии осталось 1 450 дел, то есть рассматривалось в среднем по 160 дел в год. Но от времени «национального» правления доброй Елизаветы Петровны до нас дошло уже 6 692 дела; следовательно, интенсивность работы карательного ведомства выросла более чем в два раза – до 349 дел в год.[178]
В следующих главах нам предстоит рассмотреть, как при таких, как мы убедились, скромных финансовых, материальных и людских ресурсах решалась одна из важнейших политических задач государства – обеспечение безопасности его властей.
Глава 4. «Доносит имярек на имярека»
Донос в России – больше, чем донос
«В начале было слово» – эта библейская формула несколько кощунственным образом оказывается вполне применимой к сюжетам нашего повествования: подавляющее большинство дел Тайной канцелярии в XVIII столетии начиналось именно с доносов – как правило, устных по причине повальной неграмотности населения; в дальнейшем успехи просвещения сделали этот жанр письменным по форме и даже изящным по стилю.
Исследователи подчеркивают особую роль доносительства в строительстве российской государственности: из-за слабости аппарата власти на местах оно стало чуть ли не единственным эффективным способом контроля за исполнением законов. Истоки этого феномена одни авторы ищут в истории образования самодержавного Московского государства, отличавшегося от республиканских институтов Новгорода; другие видят его причину в заинтересованности московских правителей «обеспечить государству положенное количество службы и тягла» и неспособности общества, лишенного «здорового коллективного чувства», к организованному сопротивлению властям.[179]
