Жан Марабини - Повседневная жизнь Берлина при Гитлере
Ночные налеты
Перехваченные англичанами немецкие донесения свидетельствуют о том, что командование Люфтваффе, осознав, что в дневное время потери бывают слишком велики, собирается переменить тактику и отныне совершать в основном ночные массированные рейды, каждый раз полностью уничтожая тот или иной населенный пункт — под предлогом законного возмездия за первые, еще «слепые» бомбардировки Берлина. Англичане знают, что в качестве ближайшего объекта нападения выбран Ковентри. Они могли бы сконцентрировать вокруг этого города зенитные прожекторы и имеющиеся в наличии 410 зенитных пушек, организовать в этом секторе ночную охоту на немецкие самолеты. Но это означало бы поставить под удар свою «Ультра». А Гитлер и так уже упрекал Геринга за то, что тот «злоупотребляет зашифрованными сообщениями и никогда не обновляет коды». Для чего фюрер давал инструкции этому «армейскому Лорензаччо» (Шмидт)? «Ультра» исправно информирует англичан о разногласиях между Гитлером и Герингом, но не позволяет сделать никаких выводов о взаимоотношениях фюрера и Канариса. Хочет ли Канарис проверить, как англичане отреагируют на его предупреждения? Он посылает в Англию одного шпиона за другим (их захватывают и убивают, едва они, выпрыгнув из самолета с парашютом, достигают земли), но никак не может вступить в контакт со своими «безответственными» партнерами. И не понимает, что происходит, потому что не подозревает о существовании Мензиса, обладателя пластинки из слоновой кости,[175] «которая позволяет ему, Мензису, делать все что угодно, даже входить ночью в комнату короля» (по свидетельству самого Уинстона Черчилля). В Берлине, в своей гостиной, украшенной портретом греческого генерала,[176] который якобы был его дедом, Канарис чувствует себя вполне уверенно — очевидно, помимо прочих причин, и потому, что имеет особые, «резервные» ключи для собственных конфиденциальных сообщений. В данный момент он ждет, что будет дальше, и воспримет то обстоятельство, что Черчилль потерял Ковентри,[177] как некий достойный внимания знак. Английский премьер-министр попытается уничтожить некоторые аэродромы Люфтваффе, но не примет никаких мер, чтобы защитить гражданское население Ковентри, даже не пришлет особых распоряжений тамошнему медицинскому персоналу и пожарным, бросит на произвол судьбы стариков и детей — об этом потом расскажет капитан Хектор, начальник гражданской обороны города. Сделать что-либо подобное значило бы дать понять немцам, что англичане заранее узнали о готовящемся налете. А в тот момент важнейшая задача состояла в том, чтобы противник и дальше оставался в заблуждении. Сэр Уинстон и его соратники думали о будущем. Они умели хранить свои секреты. И, проводя ту или иную операцию, просчитывали ходы далеко вперед. В итоге английский город, насчитывавший 250 тысяч жителей и занимавший площадь 48 квадратных километров, был сметен с лица земли — как и его собор, очень красивый, построенный в 1403 году, как и бенедиктинский монастырь, основание которого легенда приписывала леди Годиве. Этот несравненный город, который славился своей средневековой архитектурой, одновременно являлся одним из важнейших английских арсеналов. Сам Геринг, который подверг Ковентри бомбардировке, чтобы отомстить англичанам за воздушную операцию против Баварии (под кодовым названием «Лунная соната»), имевшую место 8 ноября 1940 года, считал этот город сокровищницей искусства и с радостью завладел бы его шедеврами. Черчилль же в ночь с 14 на 15 ноября 1940 года сознательно допустил, чтобы Люфтваффе сбросило на Ковентри 150 тысяч зажигательных и 1400 обычных бомб. Этот ужасный рейд длился десять часов, и английские зенитки сбили за все время налета только один немецкий бомбардировщик. По подсчетам немецкого летчика-аса А. Галланда и английского историка Энтони Кейв Брауна,[178] пострадавших — убитых, раненых и погибших в огне — было более тысячи.
Исход партии еще далеко неясен
После Ковентри Гитлер одновременно почувствовал облегчение и нашел новый повод для беспокойства. Почувствовал облегчение, потому что не мог больше подозревать, что его радиосообщения перехватываются и прочитываются англичанами. Беспокоило же его то, что очень скоро «он увидел в Черчилле противника еще более беспощадного, чем он сам» (Эммануил д'Астье де л а Вижери). Рейды немецкого Африканского корпуса[179] в Египет каждый раз решительно пресекались; широкомасштабная атака итальянских и немецких моряков на Крит[180] также не удалась (англичане узнали о ней заранее и пожертвовать своими запасами, хранившимися на острове, не могли); все это побудило США оказать поддержку Великобритании. Черчилль страшно разгневался на свое адмиралтейство, когда немецкие подлодки заставили Великобританию голодать, отрезав ее от колониальных владений и от Соединенных Штатов. По какой-то таинственной причине «Ультра» пока очень плохо прочитывает сообщения, передаваемые под водой. Однако машина непрерывно совершенствуется, и вскоре после того, как британский корабль «Худ» будет затоплен «Бисмарком» у бретонских берегов (благодаря беспрецедентной концентрации военно-морской авиации), она даст англичанам возможность взять реванш. Уничтожение 27 мая 1941 года «Бисмарка», этого немецкого морского гиганта, способного в одиночку справиться со всеми своими противниками, покажется адмиралу Редеру (как он отметит в книге «Моя жизнь») «весьма странным» фактом.[181] Сумел ли кто-то прочитать шифровки, или среди подчиненных Редера имеется предатель? Шбель «Бисмарка» обеспечит Соединенному королевству, уже одержавшему победу в воздухе, победу на море. Она положит конец очень эффективной блокаде Великобритании. Захват же англичанами подлодки типа U-110 со всеми ее приборами, необходимыми для передачи радиосообщений, позволит успешно защищаться от операций вражеского подводного флота. Это был подлинный «дар небес», и англичане сумели скрыть его, создав полную иллюзию того, что субмарина безвозвратно ушла на дно вместе со всем своим содержимым. В обоих случаях, после расследования обстоятельств гибели того и другого судна, немецкие специалисты пришли к похожим выводам: «Нет никакой необходимости инкриминировать членам экипажа небрежное отношение к правилам безопасности и ко всему, что касается кодов и шифровальных таблиц».
Черчилль настолько захвачен идеей подготовки нового реванша в Европе, что решает предупредить русских о неизбежном вторжении на их территорию нацистских армий — вторжении, о котором он благодаря «Ультра» знает все. Он понимает, что «не следует допускать, чтобы русские потерпели полный крах». Однако Сталин, как кажется, ничего не знает о машине «Ультра» и не верит в желание Черчилля ему помочь, хотя последний действительно не прочь укрепить свои позиции, заключив новый союз с русскими. Английский премьер тем более встревожен надвигающейся операцией «Барбаросса», что предвидит ее непосредственные и очень неприятные для него последствия: захват Гитлером Балкан, Прибалтийских государств и Финляндии. Кроме того, ему сообщают, что у Сталина нет средств, чтобы противостоять немецким сухопутным войскам, в последнее время получившим значительные подкрепления. А значит, Сталину необходимо оказать помощь, пусть — на первых порах — и не очень большую. Иден отправляется с дипломатической миссией в Москву; между секретными службами обеих стран завязывается сотрудничество. «Чтобы прогнать Гитлера, я готов вступить в союз с самим дьяволом» — так объяснит Черчилль свою новую политику офицерам генерального штаба.
Город, потерявший чувствительность
К «большой политике» берлинцы совершенно равнодушны. Еще не пришло время массированных бомбардировок Берлина, и ограничения, связанные с военным положением, пока не очень заметны. С другой стороны, эра триумфов осталась позади, хотя все думают, что через каких-нибудь несколько недель начнется война с Россией, которая будет такой же легкой, как и война в Польше. «Черная капелла» сейчас играет mezzo voce.[182] Даже те генералы, которые считают операцию «Барбаросса» колоссальной ошибкой, в эти несколько недель безоглядно предаются своим «профессиональным радостям»: они отправляются на Восток в новеньких бронетранспортерах, под прикрытием самолетов, намного превосходящих по своим боевым качествам русскую авиацию. Простые люди, уже привыкшие к скудной и однообразной пище, мечтают о том, что их жены или экономки вскоре будут возвращаться из магазинов с сумками, полными продуктов. Мечтают о говядине по цене четыре марки за килограмм, о белых батонах стоимостью в одну марку, о воскресных загородных прогулках. Только матери беспокоятся за своих сыновей, и то не очень сильно. Потери на Востоке до сих пор были менее значительными, чем, например, потери в Норвегии или на Крите. «Это будет война, которая объединит всех», — легкомысленно шутит фюрер. Никто не вспоминает о Югославии, где немецкая армия увязла в партизанской войне, о Греции, которая, вопреки внешней видимости порядка, так никогда и не будет по-настоящему завоевана нацистами. Чиано и дуче растроганы тем, как тепло их принимал Гитлер, и говорят о сердечной и доверительной дружбе между Германией и Италией. Совсем иначе складываются отношения между Берлином и Мадридом. Гитлер нанес визит Франко, представляющему для него вечный источник раздражения. Каудильо не желает шевельнуть пальцем и отказывается атаковать Гибралтар. «Он хочет получить все и задаром, хотя и так обязан мне всем, что имеет», — говорит Гитлер. Фюрер также посетил Петена, принял Лаваля — чтобы внести ясность в трудные франко-германские отношения. Берлинцы, наслушавшись пропагандистских выступлений Геббельса, уверены, что американцы никогда не станут вмешиваться в войну, раз уж не вмешались до сих пор. «По сути, никто не поддерживает коммунистов — даже в самом СССР и контролируемых им государствах», — повторяют дикторы немецкого радио. Восточная кампания, судя по всему, должна значительно поднять популярность фюрера. Эсэсовцы собираются воспользоваться этим, чтобы урегулировать свои дела в Польше — начать «заключительную операцию» по уничтожению евреев. Германия, оплот против большевизма, освободит всех от идеологического гнета. Одни только члены «Красной капеллы» недовольны происходящим. «В данный момент их позиция смехотворна», — говорит Геббельс; он хочет воспользоваться неожиданной возможностью, чтобы соединить в сознании людей евреев и большевиков, вызвать единодушную антипатию к тем и другим. «Это будет всемирная игра». По мысли Шмидта — скорее мировой пожар.[183]
