Вольдемар Балязин - Золотой век Екатерины Великой
Протасов писал о первых месяцах после женитьбы своего воспитанника: «Он прилепился к детским мелочам, а паче военным, подражая брату, шалил непрестанно с прислужниками в своем кабинете весьма непристойно. Причина сему – ранняя женитьба и что уверили Его Высочество, что можно уже располагать самому собою…»
Екатерининский план престолонаследия
Очарованная своим старшим внуком, не замечая его недостатков, Екатерина твердо решила сделать Александра наследником престола. Причиной тому были не столько достоинства Александра, сколько ее нелюбовь к сыну.
Еще в 1780 году, после одной из бесед с сыном Екатерина заметила: «Вижу, в какие руки попадет империя после моей смерти. Из нас сделают провинцию, зависящую от Пруссии. Жаль, если бы моя смерть, подобно смерти императрицы Елизаветы, сопровождалась изменением всей системы русской политики».
С тех пор мысль о лишении Павла права наследования престола не оставляла Екатерину, причем все чаще она стала задумываться над тем, чтобы еще при своей жизни объявить цесаревичем Александра.
14 августа 1792 года Екатерина писала Гримму: «Сперва мы женим Александра, а там со временем и коронуем его».
Активные действия Екатерина начала через три недели после свадьбы. 18 октября 1793 года она привлекла к делу Лагарпа, желая, чтобы он должным образом повлиял на Александра, но так как императрица говорила обиняками, швейцарец сделал вид, что не понял, о чем идет речь. Он не желал быть орудием в руках императрицы и вместе с ней манипулировать судьбами ее сына и внука.
Последствия не заставили себя ждать: в январе 1795 года Лагарп был отставлен от службы и, получив чин полковника, десять тысяч рублей на дорогу и пожизненную ежегодную пенсию в две тысячи рублей, весной уехал из России.
Перед отъездом он открыл секрет Александру и убеждал его отказаться от трона, во-первых, потому что это безнравственно и, во-вторых, потому что Павел мечтает о короне, а Александр желает одного – избавиться от власти и жить частным человеком.
«Я жажду мира и спокойствия…»
21 февраля 1796 года Александр подтвердил свое намерение в письме к Лагарпу. Он писал, что не изменит решения отказаться от своего звания, ибо «оно с каждым днем становится для меня все более невыносимым по всему тому, что делается вокруг меня. Непостижимо, что происходит: все грабят, почти не встречаешь честного человека, это ужасно…» И заканчивал он это письмо так: «Я же, хотя и военный, жажду мира и спокойствия, и охотно уступлю свое звание за ферму подле вашей или по крайней мере в окрестностях. Жена разделяет мои чувства, и я в восхищении, что она держится моих правил».
Эти же намерения – отказаться от своего сана и уйти из дворца, сменив его на сельскую хижину, – девятнадцатилетний Александр поверял не только Лагарпу, но и своим друзьям – Виктору Павловичу Кочубею и князю Адаму Чарторижскому, с которым особенно сблизился после отъезда Лагарпа.
Встречаясь с князем, Александр утверждал, что наследственность престола – нелепость и несправедливость, ибо верховную власть народ должен вручать самому способному из своих сыновей, а не тому, кого поставил над обществом слепой случай рождения.
Когда же Александр узнал, что Екатерина не оставляет надежду предоставить престол ему, минуя его отца, он заявил, что сумеет уклониться от такой несправедливости, даже если для этого ему и Елизавете Алексеевне придется спасаться в Америке, где он надеялся стать свободным и счастливым.
Как видим, Александр в юности определенно не хотел наследовать престол и на протяжении всей дальнейшей жизни неоднократно предлагал корону то Константину, то Николаю, а Платон Зубов, всячески пытавшийся вредить Павлу во мнении Екатерины, более прочих поддерживал императрицу в намерении венчать на царство Александра в обход Павла.
Такая позиция Зубова объяснялась прежде всего тем, что он опасался прихода к власти Павла, ибо ничего хорошего для него лично это не сулило, и кандидатура Александра для Зубова была намного предпочтительней.
Александр Васильевич Суворов (1792-1796)
Мы оставили генерал-аншефа Суворова в соседней с Санкт-Петербургом Финляндии, где он создавал приграничные укрепления, демонстрируя шведам готовность России отразить любое их нападение.
После подписания Верельского мирного договора напряженность между государствами заметно упала, и Суворову следовало подобрать другое место, где он мог бы использовать не только свой богатый боевой, но и только что приобретенный инженерный опыт.
10 ноября 1792 года последовал рескрипт о его назначении командующим войсками Екатеринославской губернии и Таврической области с ограниченными, однако же, полномочиями и со строжайшим указанием того, чтобы главным своим делом почитал он укрепление южной границы.
И хотя Суворов любое дело творил с полной отдачей сил, он все-таки был не инженером, а полевым командиром. «Баталия, – говорил он, – мне лучше, чем лопата извести и пирамида кирпичу». Тем не менее должен он был и руководить работами по строительству крепостных сооружений в Гаджибее, и обустраивать там же большую морскую гавань.
Работал он вместе с инженерами – французом Ф. Деволланом и уже знакомым нам испанцем де Рибасом, имя которого осталось в названии главной улицы нового города, названного через три года Одессой, – Дерибасовская. Но это произошло уже после того, как Суворов, выполнив очередное задание, был откомандирован в Подолию для занятия линии по Днестру. Остановился он в Немирове и отсюда совершал частые наезды на Днестровскую линию.
Наконец час настал: 7 августа 1794 года главнокомандующий русскими войсками в Польше, тоже давно и хорошо знакомый ему Румянцев, приказал Суворову идти к Бресту и затем вступить на территории Подлясского и Троицкого воеводств…
В восемь часов утра 6 сентября Суворов атаковал Сераковского, в десять часов обошел с фланга, но польский генерал в полном порядке отошел в густой лес и сделал тем самым преследование невозможным. Суворов правильно предположил, что поляки пойдут в Брест, и двинулся в том же направлении. В час ночи с 7 на 8 сентября Суворов подвел войска к окраинам Бреста. Сераковский узнал об этом, вышел из города и занял сильную позицию у деревни Коршинь, но в результате трех мощных атак русской кавалерии и пеших егерей был разгромлен и отступил с не более чем пятьюстами повстанцами.
После этого Суворов без боя вступил в Брест и там 3 октября получил сообщение, что русскими войсками генералпоручика Ивана Евстафьевича Ферзена под Мацеевицами разгромлены главные силы повстанцев и пленен их главнокомандующий – легендарный генерал Тадеуш Костюшко.
Суворов тут же приказал Ферзену и еще одному генералу, Вилиму Христофоровичу Дерфельдену, идти к Варшаве, и 7 октября выступил туда же сам.
Через неделю он соединился с одиннадцатитысячным отрядом Ферзена, а 19-го подошел и Дерфельден. Таким образом, под началом у Суворова оказались триста тысяч человек, при семидесяти шести орудиях. Эта армия подошла к предместью Варшавы Праге, лежащему на восточном берегу Вислы и связанному со столицей Польши двумя большими деревянными мостами.
Произведя рекогносцировку и необходимую подготовку к штурму, войска Суворова в пять часов утра двинулись к укреплениям Праги.
В десять часов утра под музыку и барабанный бой войска на виду у защитников Праги заняли исходные позиции, сделав, однако, вид, что они подошли не для немедленного нападения, а для начала длительной осады.
А Суворов между тем завершил диспозицию штурма, разработанную столь же тщательно и детально, как и при взятии Измаила. В три часа ночи 24 октября войска начали строиться в батальонные колонны и к пяти часам заняли исходные позиции. Затем в пять часов, по ракете, полки северной колонны бросились на штурм…
Суворов предъявил полякам весьма умеренные требования, которые те почтительно, но твердо попросили смягчить еще более, выпустив из города регулярную армию с оружием и артиллерией. Суворов согласился и на это, настаивая лишь на том, что день вступления русских войск, назначенный им ранее, 29 октября, изменен быть не может.
Варшавяне после недолгих словопрений согласились.
В этот день Суворов вступил в Варшаву, встреченный на мосту через Вислу членами городского магистрата, поднесшими ему хлеб-соль и положившими к его ногам ключи от города. На следующий день Суворов с большой торжественностью и пышностью был принят королем Польши Станиславом Августом Понятовским – бывшим фаворитом Екатерины, сторонником России.
31 октября Суворов от имени императрицы объявил амнистию и «забвение вин» всем повстанцам, которые сложат оружие. И демонстрируя добрую волю, отпустил из плена двести солдат и триста офицеров. Это произвело весьма благоприятное впечатление и дало положительный результат – множество повстанцев стали покидать свои отряды. 7 ноября сдался и сам командующий – граф Фома Вавржецкий, ушедший из Варшавы, когда туда вступил Суворов. Кампания была закончена.
