Х. Льоренте - История испанской инквизиции. Том I
XII. В инквизиционном трибунале не было правильного ведения дела, и судьи не определяли срока для установления улик. После ответа и защиты обвиняемого приступали без отсрочки и без всякой формальности к разбору дела инквизитором и епархиальным епископом или их уполномоченными. Если обвиняемый отрицал преступление, хотя и был в нем уличен или сильно скомпрометирован, его подвергали пытке, чтобы вынудить признание его вины. Если не находили причин для назначения пытки, судьи выносили судебный приговор на основании данных процесса.
XIII. Если преступление, вменяемое обвиняемому, не было констатировано, это объявлялось в приговоре и обвиняемого оправдывали, выдавая ему копию этого приговора. Тем не менее он продолжал оставаться в неведении относительно имени своего доносчика, которое от него старательно скрывали потому, что предполагали, что в этом доносе ненависть не играла никакой роли и что доносчик не претендовал на гарантию верности своего обвинения, но доносил просто то, что видел и слышал, следуя указу, касающемуся еретиков. Если ересь осталась недоказанною, а была налицо только дурная слава обвиняемого, он должен был очиститься от нее каноническим путем в том самом городе, где она была распространена; затем он произносил отречение от всех ересей и получал условное освобождение от церковных наказаний, которые он мог навлечь на себя.
XIV. Самый обыкновенный случай во всех этих процессах был тот, когда не было установлено, что обвиняемый был еретиком, и он казался только подозреваемым в этом преступлении, вследствие совершенных им поступков или некоторых писаний или разговоров, в которых обвинялся. Так как хотели распределить наказания пропорционально тяжести подозрения, то его разделили на три степени: легкое, тяжелое и очень сильное. Таким образом судебный приговор гласил, что осужденный виновен в том, что вел себя относительно религии предосудительно, давая основание смотреть на него как на еретика или заподозренного в этом преступлении в такой-то и такой-то степени.
XV. Обвиняемому, объявленному заподозренным, хотя бы он был таким в самой малой степени, предъявляли требование отвечать, согласен ли он на отречение от всех ересей и в частности от той, в которой подозревался; если он отвечал утвердительно, то с него снимали отлучение от церкви условно и его примиряли с Церковью, наложив на него наказания и епитимьи; если он отказывался взять на себя обязательство отречься, его отлучали от Церкви; если в конце года он не просил прощения и не давал обещания отречься от ереси, на него смотрели как на упорного еретика и поступали с ним как с таковым.
XVI. Трибунал, признав, что оговоренный был формальным еретиком, готовым сделать отречение и нисколько не виновным в преступлении вторичного впадения в ересь, разрешал ему примирение с Церковью, наложив на него наказания и епитимьи. Как на рецидивиста смотрели на того, кто был уже осужден как формальный еретик или как очень сильно заподозренный в тех же самых заблуждениях. Хотя бы он и не был в таком положении, но при отказе его отречься от ереси он передавался в руки светской власти, не только когда признавал себя за формального еретика или когда это преступление было ему вменено по справедливости, согласно положительным уликам, несмотря на его отрицания, но также и тогда, когда просто был на подозрении по третьей категории.
XVII. Отречения происходили в том самом месте, где инквизитор устроил свою резиденцию, иногда в епископском дворце, в монастыре доминиканцев или в самом помещении, занимаемом инквизитором. Но обыкновенно это происходило в церквах, служивших для аутодафе. Отречения сопровождались церемониями, которые видоизменялись согласно с обстоятельствами. В воскресенье, предшествующее этому своего рода торжеству, во всех церквах города объявляли день, когда оно должно было состояться, и предлагали жителям присутствовать на проповеди, которую инквизитор должен был произнести о католическом учении. В назначенный день духовенство и народ собирались вокруг эстрады, где обвиняемый в легком подозрении помещался стоя, с обнаженной головой, чтобы быть у всех на виду. Служили мессу, и инквизитор, прервав божественную службу после чтения апостола, произносил проповедь против ересей, которые были причиной церемонии этого дня. После сильного их порицания он заявлял, что тот, кого видят на эшафоте, находится в легком подозрении во впадении в эту ересь; чтобы доказать это всем, инквизитор сообщал о действиях, словах и писаниях, составлявших содержание процесса, и кончал свое сообщение словами, что виновный готов сделать отречение и что для этого отданы все нужные распоряжения. После этого обвиняемому подносили крест и Евангелие и заставляли его читать свое отречение, которое он должен был подписать, если был грамотен; затем инквизитор давал ему отпущение, примирял его с Церковью, прочитывал принесенный приговор (а в приговоре изложена была кратко ересь, подозрение в которой навлек на себя осужденный) и накладывал на обвиняемого наказания и епитимьи, которые считал полезными.
XVIII. Когда подозрение в ереси было очень сильное, в воскресенье или в праздничный день устраивалось аутодафе. В этот день не позволялось произносить проповеди ни в одной церкви, чтобы стечение народа было наибольшим в той церкви, где происходила церемония. Виновного предупреждали, что в будущем он должен вести себя не только как хороший католик, но и с осторожностью, необходимой, чтобы не быть обвиненным вторично, имея в виду, что в случае нового впадения в ту же ересь он потерпит кару релаксации и может подвергнуться смерти, хотя он и отречется от ереси и получит примирение с Церковью. Отчет о вменяемых ему действиях и словах читался секретарем, а инквизитор возвещал, что осужденный расположен просить примирения с Церковью.
XIX. Если виновный был заподозрен в крайней степени, с ним обращались как с еретиком; его заставляли носить в церкви одежду кающегося, сделанную из обыкновенной материи темного цвета, с нарамником без капюшона и двумя нашитыми крестами из желтого сукна; каждый крест имел три ладони в длину и две в поперечнике; сукно, из которого они были сделаны, имело пол-ладони ширины во всех своих частях. При этом соблюдались те же церемонии, какие совершались при допущении к примирению формального еретика.
XX. Когда подсудимый должен был пройти через каноническое оправдание, то о дне этой церемонии также оповещалось заранее. Она происходила в соборе или в другой главной церкви в воскресенье или в один из больших праздников. Секретарь читал изложение удостоверенных фактов, которые подтверждали подозрение в ереси, и отзывов о репутации, которую составил себе обвиняемый. Затем подымался на кафедру инквизитор для произнесения проповеди и для извещения, что подозреваемому приказано опровергнуть дурную славу, которая над ним тяготеет, посредством собственной присяги и присяги двенадцати достойных доверия свидетелей, которые его знали и посещали в течение последних десяти лет. После его присяги в том, что он не был еретиком, свидетели под присягой объявляли, что они верят правдивости его заявления. После того как эта двойная формальность была исполнена, обвиняемый делал отречение от всех ересей вообще и в частности от той, в которой стал заподозренным и подвергся диффамации.
XXI. Если обвиняемый раскаивался и просил о примирении с Церковью, но находился в разряде рецидивистов, его следовало передавать в распоряжение светской власти, и было известно, что он предназначен для смертной казни. Вследствие этого инквизитор, постановив приговор обвиняемого, поручал доверенным священникам осведомить обвиняемого о положении, в котором он находится, и о том, чего он может ожидать от папских булл и гражданских законов, и побудить его ходатайствовать пред инквизитором о милости быть допущенным к таинствам исповеди и причастия. После того как эти священнослужители проводили с осужденным два или три дня, по всей стране объявлялось об аутодафе, которое справлялось посреди городской площади, на таком же эшафоте, о каком я уже говорил. Читался приговор, в силу которого осужденный должен быть передан в руки светской власти, причем последним словом этого приговора была просьба к судьям обращаться с осужденным человеколюбиво. Затем он передавался им после лишения сана епископом, если это был священник.
XXII. Если обвиняемый был нераскаянным еретиком, не рецидивистом, он присуждался к релаксации.[462] Но никогда не доводили дела до аутодафе, не попробовав в течение долгого времени обратить его и привести к единению с католической Церковью всеми средствами, которые могла внушить опытность в этом деле. Обеспечив надежность его тюремного заключения, позволяли и даже в некотором роде побуждали его родных, друзей, соотечественников, духовных лиц и всех людей, известных своим образованием, посещать его в тюрьме и беседовать с ним. Сам епископ и инквизитор приходили к обвиняемому и убеждали его вернуться в лоно Церкви. Хотя он выражал в своем упорстве самое сильное желание быть поскорее сожженным (что случалось часто, потому что эти люди считали себя мучениками и выказывали свойственную им твердость), инквизитор на это никогда не соглашался; наоборот, он удваивал доброту и кротость, удалял все, что осужденному могло внушать ужас, и старался уверить его, что, обратившись, он избегнет смерти, лишь бы только он снова не впал в ересь, что и бывало в действительности, так как накануне аутодафе релаксация заменялась пожизненным тюремным заключением.
