Лилия Кузнецова - Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало
На крестинах девочки, ставшей плодом брака барона с Гермионой, подвыпившие гости рассорились и в пылу пьяного угара обвинили любезного хозяина в колдовстве, а его достойную супругу вообще объявили злым духом. Чтобы хоть как-то исправить положение, муж при всех окропил лицо столь страшно оклеветанной жены священной влагой из церковного сосуда. Вдруг дивный «опал, на который попала одна из капель, сверкнул ярким лучом, подобно падающей звезде, и тотчас лишился своего сияния и цвета, стал простым камнем». Барон поскорее отнес в спальню Гермиону, упавшую с болезненным стоном в обморок, а затем простерся ниц перед алтарем. Когда же бедный муж ввел наконец-то прибывшего доктора в комнату занемогшей супруги, на постели лежала лишь горсточка легкого серого пепла, «как бы от сгоревшей бумаги».
Прочитав такие страсти о столь коварных свойствах опала, дамы в ужасе бросали книжку и больше уже к прочим страницам не прикасались, а имеющийся у них дьявольский самоцвет забрасывали в лучшем случае в дальний ящик или же, в худшем, топили в морской пучине. А зря. Если бы прелестницы света добрались до четвертого томика, то узнали бы, что баронессу Гермиону просто отравили жидкостью, находившейся в церковном кубке-потире, о чем и поведал опал, лишившись блеска, ибо «таково свойство этого драгоценного камня в случае приближения к нему яда». В финале же романа леди Анна и ее верный рыцарь Артур поженились, и счастливая молодая без всяких опасений изредка надевала на голову доставшийся от бабки убор, «составленный из двух ястребиных перьев, соединенных пряжкою с опалом, которого цвет, изменяющийся от преломления лучей», невольно зачаровывал всех, его видевших. Потому-то английская королева Виктория, успешно правившая с 1837 по 1901 годы, обожала опалы и любила одаривать ими своих родных[184].
Да и при петербургском Дворе не верили в бредни об опалах, и дивный камень, не только завораживающий радужными переливами, но и испускающий изнутри ослепительные искры разноцветных лучей, не раз сверкал в украшениях императриц и великих княжон. До середины 1880-х годов среди русских коронных вещей хранился медальон «из весьма большого Опала прозрачного, малой игры, в виде сердца, осыпанный» двадцатью шестью «мелкими бриллиантами», а на соединительном с ушком звене красовался крупный солитер в 5 7/16 карата[185].
Через несколько месяцев после вручения роскошного опала, государь Павел Петрович обрадовал жену в день ее рождения, 14 октября 1798 года, «великолепным восточным топазом, вставленным в кулон, обрамленный» неизбежными бриллиантами, что обошлось самодержцу «всего» в 7000 рублей[186]. А 8 апреля 1800 года нежная супруга получила в подарок модный гребень, блистающий сапфирами и непременными бриллиантами[187].
«Прелестные» самоцветы вдовы Павла I
Императрице Александре Феодоровне достались в 1829 году по завещанию своей августейшей свекрови еще два особо ценимые императрицей Марией Феодоровной редкостных самоцвета, однако супруга Николая I могла опять же пользоваться ими лишь при своей жизни. Оба раритета, благодаря соединительным ушкам на изящной алмазной оправе, некогда служили фермуарами. Лишь черно-белые фотографии да скупые описания донесли до наших дней красоту этих коронных вещей, затерявшихся в вихре послереволюционных продаж. Но даже такие скромные изображения могут многое сказать внимательному взору.
Ослепительно сверкающий и неподражаемо «прекрасный рубин-бале» в 45 1/2 карата, не только дивного вишнево-красного оттенка, но и без единого порока, подарил императрице Марии Феодоровне 14 октября 1800 года, на день рождения, ее заботливый супруг. Тройная изящная алмазная рамка изысканно простого и в то же время элегантного рисунка как бы повторяла прямоугольные со срезанными углами контуры верхней части самоцвета. Восьмиугольные пояски из трех с лишним сотен хороших мелких роз с обеих сторон окружали более округлый ободок из полуторакаратных первоклассных бразильских бриллиантов. Ограненные розой, скромно мерцающие отдельными искрами алмазы чуть отстраняли переливающийся и полыхающий всеми цветами радуги «огонь» бриллиантов от алой шпинели, пламенеющей в центре, да к тому же помогали скрывать оправу из золота и серебра. Павел I мог быть доволен «высокохудожественным» творением рук придворного искусника.
В 1865 году дивный рубин-бале оценили в 9000 рублей, а через пятьдесят с лишним лет возглавляемая академиком-минералогом Александром Евгеньевичем Ферсманом комиссия, разбиравшая коронные вещи, уточнила, что беспорочный и чистый пурпурный камень вовсе не шпинель, а бразильский топаз. Твердость обоих минералов одинакова – 8,0 по шкале Мооса, показатели же преломления (его начали определять в XX веке) разные: у шпинели он равен 1,712–1,747, а у топаза – лишь 1,618–1,637. Эксперты, много повидавшие на своем веку, не смогли удержаться от восхищения как «неподражаемо прекрасным» самоцветом, так и «исключительной красотой» самого имеющего «огромное историческое значение» фермуара, созданного на грани XVIII и XIX столетий несомненно замечательным ювелиром.
Однако отсутствие на оправе каких-либо надписей и клейм помешало тогда усмотреть в дивной вещи искусную руку Якова Дюваля[188]. (См. цвет. илл. 22.)
«Прелестный» же аквамарин овдовевшая царица получила от почтительного сына Александра, а к Рождеству 1811 года ее придворный ювелир Франсуа Дюваль, по желанию своей патронессы, сделал роскошный фермуар. Правда, в это время застежку – самую фантазийную часть ожерелья, составляемого из цепочки одинаковых звеньев, уже чаще именовали «серединой колье»[189], ибо теперь модные прелестницы предпочитали ее демонстрировать, сдвигая на грудь. Достойный представитель династии чародеев камня, продумав полный изящества рисунок, затем воплотил его в драгоценных материалах, и дивный, прекрасно ограненный кристалл окружила восхитительная алмазная рамка.
В описях коронных драгоценностей «прелестный» самоцвет, «украшенный восемью крупными бриллиантами и листиками из мелких бриллиантов», называли «аквамарином», и, соответственно, камень семейства бериллов должен был иметь цвет «морской воды» (aqua maris). Ведь в зависимости от окраски берилл травянисто-зеленого цвета именуют изумрудом, темно-синего – максиксом, нежно-розового – воробьевитом (морганитом), золотисто-желтого – гелиодором.
Но наступил 1922 год. Комиссия экспертов разбирает сокровища царей, вывезенные еще восемь лет назад из столичного Петербурга в далекую от военных фронтов Оружейную палату Московского Кремля. Академик-минералог Александр Евгеньевич Ферсман, взяв в руки очередной обворожительной красоты фермуар, в центре «броши» увидел «крупный чистый», без всяких включений и пороков желтовато-зеленый камень «приятной воды», хотя «несколько холодный и мало игристый»[190]. Опытный геммолог определил, что перед ним берилл, привезенный из Нерчинского края. Именно там, в Забайкалье, под Челябинском, в самом конце XVIII столетия нашли Адун-Чолонские копи, богатые подобными самоцветами. Но, присмотревшись внимательнее, ученый понял, что перед ним редкостный образец подлинной игры природы. С торца шестигранного столбика кристалла подобного самоцвета в его голубой толще отчетливо просматривалось желтое ядро, отчего по законам оптики прозрачный камень казался золотисто-зеленым. Потому-то такие раритеты и называли либо зелеными аквамаринами, либо золотистыми бериллами[191].
Недаром августейшая вдова подарила своей невестке Елизавете Алексеевне, супруге обожаемого сына – императора Александра I, на день Ангела, пришедшийся на 5 сентября того же 1811 года, помимо усыпанной топазами «лиры» еще и медальон с модным «желтым аквамарином» (Aiguemarine jaune)[192].
Потому-то отнюдь не случайно (хотя к середине века отечественные аквамарины стоили довольно дешево), столь любимый императрицей Марией Феодоровной, кажущийся на первый взгляд желто-зеленым, уникальный камень в 1865 году оценили в 200 рублей.
Дивный самоцвет плотно, как и в фермуаре работы Якова Дюваля, обвивала восьмиугольная рамка из трех десятков мелких бриллиантов, но на сей раз ее огибали напоминающие о победительных лаврах восхитительные веточки с листочками, усыпанными алмазиками-розочками. Начинались сии гирлянды от крупных квадратных, чуть более карата, бриллиантов, расположенных над центрами боковых сторон рамки, а заканчивались возле таких же диамантов, акцентирующих середины ее верхней и нижней граней. Легкое движение придавали четыре грушевидных бриллианта, чем-то неуловимым напоминающие фантастические бутоны, причем они как бы распластывались над угловыми гранями, широкой стороной обращаясь к боковым граням восьмиугольника. (См. цвет. илл. 23.)
