Федор Глинка - Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции, с подробным описанием отечественной и заграничной войны с 1812 по 1814 год
Неприятель сегодня стал наступать очень рано, но не с тем уже жаром, как накануне. Передовые посты, подкрепленные артиллериею, достаточны были к удержанию его. Около первого часа колонны французские стали обходить город вправо и занимать оный, но генерал граф Милорадович успел уже в сие время передвинуть войска фланговым маршем с Бунцлавской на Лаубанскую дорогу. Защищение большой Бунцлавской дороги предоставлено прусским войскам. Они должны идти на Бунцлау, Гайнау,Лигниц, Яуер и Стригау, а русские войска следовали кратчайшею, параллельною сей дорогою чрез Лаубан, Левен-Берг, Гольд-Берг и далее. Целию всеобщего движения и точкою соединения армий есть известная, разоренная французами крепость Швейдниц.
12 дрались мы еще в последний раз у Лаубана, а оттуда граф Милорадович, у которого глаза совсем опухли от трудов и бессонницы, поехал в Главную квартиру, где государь император весьма милостиво приглашал его провести несколько дней в покое. Начальство над арьергардом принял отличный воинскими дарованиями своими граф Пален. И вот каким образом после 20-дневного пребывания под ядрами очутились мы при Главной квартире, где все покойно и где бури передовых битв слышны только издалека. Не могу описать тебе, как приятна была та ночь, в которую я мог скинуть мундир и надеяться, что никакая тревога не прервет уже сна!..
Свист полевых птиц после свиста пуль казался райским пением. Немудрено было заболеть и графу! Он каждые сутки переменял по 6 лошадей, и каждая доходила под ним до крайней усталости. Один он, казалось, не уставал.
Не правда ли, что у нас роскошные господа и на охоту не ездят по двадцати суток сряду, а мы с лишком двадцать суток провели в сражениях!! Но малейший отдых заставляет забыть величайшие труды! Теперь, как я тебе сказал уже вначале, сижу я под цветущими липами у светлого ручья и, вынув из кармана целую Германию[12*], вспоминаю по ней о прошлых тягостях и опасностях, как Улисс[13] о своем странствии по морям. Наконец и военное перо мое, при всей грубости своей, иступилось. Прощай! И не пеняй на слог: право, некогда повторять риторики и правил.
Рейхенбах. Мая 25, дни перемирия
Перемирие утверждено. Всякий спешит отдыхать после неописанных трудов сей войны. Граф уехал в Теплиц. Государь пожаловал ему на дорогу 1000 червонных. Начальник штаба полковник Сипягин отправляется туда же. Наши все кто куда - кто в Альт-Вассер, кто в Ландек, иные в окрестные деревни дышать свежим воздухом и любоваться картинными видами гор.
Я сижу в тесном Рейхенбахе и роюсь в пыльных бумагах. Мне поручено составить описание действий авангардных и арьергардных войск в прошедшей и нынешней войне. Проводя дни в беспрерывных трудах, хожу и я по вечерам за город восхищаться величественною природою. Спешу также пользоваться близким соседством, в котором теперь случай поместил на время людей различных чинами, состоянием, дарованиями и свойствами. Мы все здесь - один подле другого. Нередко бываю у почтенного Егора Борисовича Фукса и, беседуя с ним, живо воображаю величайшего из героев. Вижу Суворова на высотах Альпийских, в борьбе с бурными стихиями, с врагами Отечества и с страстьми собственных врагов своих. Видаюсь с земляком нашим А. В. Энгл.г.рт.м.[14]. Я почитаю этого человека за то, что он, имея все средства покоиться на розах и приобретя полное на то право с лишением одной ноги, продолжает, однако ж, служить неутомимо и ревностно. Но чаще всего делю уединение мое с человеком, которого приязнь, к неописанному удовольствию моему, недавно только приобрел. Я уже писал тебе о нем. Ты легко угадаешь, что я хочу сказать об Александре Ивановиче Данилевском. В таких молодых летах, как он, нельзя соединять вместе более ума, опытности, учености и любезности.
Он разумеет почти все европейские языки и почти всю Европу объехал с замечанием. Но чаще всего говорим мы с ним об Италии. И все то, что изображала кисть Розы-Тиволи, перо блестящего Дюпати и славного Морица, нахожу я в живописных и умных его рассказах. Кажется, полетел бы знакомиться с италиянскою природою в цветущих садах ее долин, на берегах величественных озер и на хребтах поднебесных гор ее. С каким восторгом обозрел бы я древние области, прославленные историками и стихотворцами!.. Но мне ль, рыцарю пустого кошелька, мечтать о сем! Где способы, где средства? Недаром некоторые живописцы изображают бедность в виде крылатого человека с гирями на ногах! Вместе с Александром Ивановичем Данилевским живут Щ.рб.н.н.[15], служащие при генерале К. Ф. Толе. Это умные, любезные молодые люди. Здесь нашлись и кадеты, наши милые, добрые товарищи и прекрасные офицеры: почтенный Алек. Григ. Краснокутский, исправляющий важную должность при графе М. И. Платове, Н. В. Сазонов, братья Граббе и проч... и проч... С нетерпением ожидаю сюда прибытия Д. И. Ахшарумова [16] , его дружба еще более украсит мое уединение. Покамест прощай! Не пеняй на нескладный слог.
Мая 30. Город Нимч
Я был сегодня на прощальном обеде и прощался с почтенным человеком. Генерал Фукс отъезжает в Санкт-Петербург. Чиновники, служившие под начальством его, осыпанные его ласками и получившие чрез посредство его знаки отличий, смолвились сердцами провожать отъезжающего несколько миль и угостить его на дороге обедом. Что может быть приятнее, как видеть начальника, приемлющего дань сердечной благодарности от подчиненных своих[17*]? По приглашению добрых приятелей я был свидетелем сегодня такого зрелища. Я видел слезы благодетеля и облагодетельствованных: слезы удовольствия и благодарности. Счастлив тот начальник, который при отъезде своем не видит ни длинных лиц, ни нахмуренных бровей; его спутник благословение осчастливленных им! Но много ль найдется таких? Распростясь с почтенным Егором Борисовичем, я уговорился с другими взобраться на Цобтен, которого вершина, вон там, чуть-чуть не касается облаков.
Побуду там и опишу тебе гору эту.
Цобтен
Угадай, откуда, с какого места прусской Силезии вижу я необозримую долину до самого Бреславля и за Бреславль, к Одеру и за Одер. Вижу тысячи деревень, множество городов, крепостей, местечек, башен, церквей и палат. Вижу величественный Одер и светлую Нейсе. В отдаленной картине вижу Варту, Глац и горы, межующие Силезию от Моравии. С другой стороны, к западу, вижу волнистую цепь возвышений, начинающуюся холмами, которые, становясь выше и выше, достигают наконец степени высочайших, называемых Исполинами гор. Самая отдаленная и высоко за облака унесшая верх свой есть снежная гора. Догадываешься ли, что я стою на Цобте. Так, Цобтен есть одна из высочайших гор, между Бреславлем, Швейдпицем и Рейхенбахом. В нескольких словах расскажу тебе нашу поездку на сию гору. Мы поехали из Нимча, чрез Иорданс-Мюле, в маленький бедный городок Цобт, где обыкновенно путешественники берут проводников. Тот, которого мы взяли, повел нас самою отлогою и покойнейшею дорогою, по которой совершаются крестные ходы два раза в год. Вся эта дорога разделена на 12 притин. В них расставлены иконы, страсти Христовы изображающие. Каждый из богомольцев перед каждою из сих икон становится на колена, читает три раза "Отче наш" и потом уже идет далее. Французы, в бытность свою в сих местах, поступали совсем иначе: они били камнями и стреляли из ружей в эти образа. Большая часть из них и теперь еще стоят расстрелянными, доказывая нечестие врагов веры и возбуждая против них справедливое негодование в набожном народе. Впрочем, всходя на Цобтен, нельзя не отдохнуть, по крайней мере, 12 раз. В продолжение пути проводник рассказывает истории, или, лучше сказать, басни, о сей горе. Но всего лучше во время роздыха любоваться видами. Посмотришь к Бреславлю - он весь как на ладони; смотришь на Швейдпиц - и восхищаешься разнообразностию его окрестностей; взглянешь на Исполинские горы - и содрогнешься пред величеством дикой природы. Три горы: Штульберг, Мительберг и Энгельберг кажутся снизу равны Цобтену, а с нее представляются ничтожными холмиками. Жаль очень, что во всех местах сплетение дерев не позволяет наслаждаться прелестными картинами природы. Надобно, чтобы вкус, вооруженный секирою, прошел по Цобтену и открыл лучшие виды. Во многих местах густота дерев окружает вас темнотою ночи, вы идете ощупью и вдруг нечаянно вправо или влево, сквозь раздвинутые ветви видите океан сине-лазуревого света! Взойдя наверх, мы подумали, что уже достигли неба. Великое пространство земли, подобно обширной картине, с реками, ручьями, озерами, лесами, городами и селами распахнулось пред нами. Как все кажется мало, когда смотришь с высоты! Замки казались хижинами; палаты - карточными домиками; а люди - муравьями! И сам Рейхенбах казался тогда точкою!.. Мы видели Гольд-Берг, Неймарк, Лигниц, Яуер и прочие за демаркационною линиею французами занимаемые города. Но французов не видать было, ни их генералов, ни их фельдмаршалов, ни всех их великих людей! Цобтен не превышает еще облаков, а люди уже так малы с него кажутся! Каковы же должны они казаться жителям неба?.. Эти бурные движения народов, их ссоры, кровопролитные брани; это борение вооруженных страстей не должно ли казаться небожителям движением, подобным тому, которое мы видим в муравейнике или столпе комаров?.. Что ж после этого весь гром подлунной славы, все великие дела тех, которые прочут себя только для здешнего мира; что сам Наполеон!.. Теперь верю, что жители высоких гор должны иметь мысли и понятия возвышенные. Пустынник на вершине Цобта легко может позабыть все земное. Страсти бушуют у ног его. Спокойствие сияет над ним в лазури небес. Чтоб быть счастливым, должно воображать, что стоишь на Цобтене, и видеть вещи таковыми, как они с высоты его кажутся. Тогда ни знатность, ни величие, ни блеск украшений не возбудят в сердце твоем бури, называемой завистью. Ты будешь доволен внутренним чувством, что разгадал загадку земного величия мечтаний, надежд и счастия людского. Чтоб наслаждаться чистым воздухом, должно всходить на высокие горы; чтоб вырваться из вредного тумана страстей, предрассудков и заблуждений, должно привыкнуть возвышаться духом. Стоя на Цобте, невольно предаешься мечтаниям о древних переворотах мира. Сии необозримые долины, которые по справедливости можно назвать сухими морями, напоминают о том мрачном периоде времен, когда большая часть Германии была морем, и Цобтен, сохранивший и поныне наименование великой скалы, может быть, плавал в пучинах. Где слышен был вечный свист вихрей - там раздается теперь пение птиц; где свирепствовали бурные волны там пасутся стада! Вот как все изменяется! Тацит представляет нам Германию, покрытую дремучими лесами и болотами, а нынешнего времени историк назовет ее цветущим садом, но, увы! орошенным кровию! Что сказать исторического о Цобте? В XII столетии некто датчанин Петр Пфласт получил гору сию в подарок от герцога Бреславского, построил на ней замок и жил со своею женою. По-видимому, был он великий любитель природы и картинных видов. После смерти замок его достался монахам, которые, не стерня зимней стужи, переселились к подошве горы, в селение Гуркау. Замок опустел. Хищные рыцари засели в нем и производили долгое время набеги на окрестности, пока наконец Бреславские и Швейдницкие жители, соединись вместе, осадили гору, взяли замок приступом и превратили его в развалины. Теперь едва-едва приметны следы сих развалин. За 200 пред сим лет один аббат поставил на самой высоте церковь, которая и теперь существует, несмотря на то что высота Цобта достойна быть украшена гораздо красивейшим зданием. Но вершину сию украшают облака, вокруг нее ходящие, и зарницы с молниями, в них играющие. В древнейшие времена на Цобте был языческий храм и гора сия называлась тогда Субботка. В 1335 году Польша уступила Силезию королям Богемии. От них вместе с их собственною землею перешла она к австрийцам, а от сих последних досталась Фридриху и была причиною Семилетней войны. По мере как мы сходили вниз, Штульберг, Мительберг и Энгельберг, смиренно лежавшие у ног наших, возвышались более и более. Наконец, когда мы очутились совсем внизу, они по-прежнему заслонили от нас Цобтен и казались равными ему. Не так ли и в обществе людей мелкие страсти заслоняют великие добродетели? Не так ли ничтожные способности затеняют высокие дарования?
