Мария Сергеенко - Жизнь древнего Рима
Как видно из описания обеда у Марциала (см. выше), обычный обед состоял из трех перемен: закуски — gustus (в нее входили салат, порей, разные острые травы, яйца и соленая рыба; все запивали напитком, приготовленным из виноградного сока или вина с медом — mulsum[93]; вторая перемена состояла из мясных и рыбных блюд и каш, полбяной и бобовой (даже за скромным столом у Марциала эта перемена состояла из нескольких кушаний); на десерт подавались всевозможные фрукты и каштаны.
Скатертей в древности не было; они появились только при поздней империи. Кушанья ставили на стол в таком виде, чтобы их можно было сразу же положить на тарелку, которую обедавший держал в левой руке; правой он брал наложенные куски: вилок не было. Салфетки назывались mappae; это были небольшие куски мохнатой льняной ткани, которыми обтирали руки и рот; их клали на стол для гостей, но гости приносили такие салфетки и с собой, и Катулл упрекал одного из своих знакомых, который считал забавной выходкой потихоньку «за вином и шутками» забирать себе такие салфетки у зазевавшихся застольников (12). В обычае было уносить домой с обеда кое-какие куски. Гости Тримальхиона набрали полные салфетки фруктов (Petr. 60); Цецилиан уложил в свою салфетку весь обед: мясо, дичь, рыбу, «ножку цыпленка и горлицу, нафаршированную полбяной кашей» (Mart. II. 37, ср. VII. 20). Иногда такую салфетку повязывали вокруг шеи; у Тримальхиона она была с широкими пурпурными полосами и длинной бахромой (Petr. 32).
Кухонная посуда была очень разнообразна, и многие из этих кухонных принадлежностей очень похожи на наши. Кушанье подавалось на стол в глубоких закрытых блюдах (patinae или patellae; у Марциала вся вторая перемена была уложена в такую посуду, — V. 78. 7-10) или в мисках (catini или catilli), которые, однако, по свидетельству Варрона, служили преимущественно для жидковатых блюд (1. 1. V. 120); у Катона в такой миске подается творожная запеканка (84). Отдельные кушанья ставились на большой поднос (lanx), у богатых людей он был серебряным, с золотыми краями (chrysendeta).
В старину у всех, а позднее у людей с малым достатком столовая и кухонная посуда была глиняной. За обедом у Марциала вторая перемена подавалась на «черном блюде» (чернолаковая посуда, — V. 78. 7), и он посылал кому-то в подарок блюдо, изготовленное из красной Кумской глины (XIV. 114), — в Риме под Ватиканом были мастерские, изготовлявшие эту простую посуду (Iuv. 6. 344; Mart. I. 18. 2). Плиний упоминает о деревянных мисках (XXX. 54). Маний Курий ел именно из такой (Val. Max. IV. 3. 5). Еще во II в. до н. э. из серебряной посуды на столе была лишь солонка, переходившая по наследству от отца к сыну. Только самый горький бедняк довольствовался в качестве солонки раковиной (Hor. sat. I. 3. 14). Фабриций, известный строгостью и простотой своих нравов, «разрешал военачальникам иметь из серебряных вещей только солонку и чашу» (Pl. XXXIII. 153). По рассказу того же Плиния, он, будучи цензором в 275 г., изгнал из сената Корнелия Руфина за то, что тот удержал из военной добычи на десять фунтов серебряной посуды (XVIII. 39). Уже в конце республики от этой старинной простоты ничего не осталось: современник Катулла Кальв жаловался, что даже кухонную посуду делают из серебра (Pl. XXXIII. 140). Перед началом Союзнической войны, по словам Плиния (XXXIII. 145), в Риме было больше 150 серебряных подносов, которые весили по 100 фунтов каждый (почти 33 кг). Находки в Гильдесгейме и в Боскореале дают представление о разнообразии и искусстве, с каким эта посуда изготовлялась[94]. Современники Плиния были прихотливы в выборе столового серебра: одни хотели иметь только произведения старинных мастеров, другие покупали только посуду, вышедшую из определенных мастерских. «По непостоянству человеческого вкуса ни одну из них долго не хвалят», — замечает Плиний (XXXIII. 139).
Вилок и ножей за столом не было, да и пользоваться ими лежа было бы невозможно. Мясо всяких видов подавалось на стол уже нарезанным; на больших пирах, когда на стол ставили, например, целого кабана, его на глазах присутствующих разрезал раб, обучавшийся этому делу на деревянных моделях у специалистов (Iuv. 5. 120–121; 11. 137). Он должен был обладать не только верным глазом и твердой рукой: требовалось, чтобы его жесты отличались особой грацией. У Ювенала он режет кабана танцуя; нож летает в его руке, проделывающей пластические движения. У Тримальхиона Карп режет птицу и зайца в такт музыке (Petr. 36). Нарезанные куски брали пальцами, поэтому во время еды неоднократно приходилось мыть руки. Жидкую пищу ели ложками.
Ложек было два вида: ligula и cochlear. Первые (они были серебряные, костяные, железные) формой похожи на наши теперешние; ручка у них бывала иногда гладкой, иногда точеной, иногда ей придавали форму козьей ноги. Cochlear называли ложку меньшего размера и круглую; ею ели яйца и улиток; ручка ее заканчивалась острием, которым пробивали яичную скорлупу или вытаскивали улиток из их раковинок.
В богатых домах и особенно за большим обедом прислуживало много рабов (вспомним, что Горацию, одиноко обедавшему своими блинчиками и горохом, прислуживало трое). Обычно их выбирали среди красивых, еще безбородых юношей, одинаково их одевали и красиво причесывали. Гости приходили на званый пир со своими рабами, которые стояли или сидели сзади хозяина, почему и назывались a pedibus. Калигула заставлял выступать в этой роли сенаторов (Suet. Calig. 26. 2). Хозяин передавал своему рабу на сохранение сандалии, которые он снимал, перед тем как возлечь (бывали случаи, что их потихоньку утаскивали у зазевавшегося сторожа, — Mart. XII. 87. 1–2); во время обеда он оказывал хозяину разные услуги и нес за ним домой салфетку со всем, что хозяин забрал со стола.
Если обед был большим и званым, то по окончании собственно обеда часто начиналась другая часть — comissatio — выпивка. Так как обычай этот пришел в Рим из Греции, то и пили «по греческому обряду», т. е. подчиняясь известному распорядку, который устанавливал и за соблюдением которого следил избранный обществом распорядитель (magister, arbiter bibendi или rex). Он определял, в какой пропорции надобно смешивать вино с водой (воды брали обычно больше); смесь эту составляли в большом кратере и разливали по кубкам черпаком на длинной ручке, который назывался киафом и вмещал в себя именно эту меру (киаф = 0.045 л). Кубки были разной вместимости: от унции (1 киаф) и до секстария (12 киафов). Август, который был очень воздержан в питье, только в редких случаях выпивал чуть больше полулитра (Suet. Aug. 77); больному малярией квартаной рекомендовалось по окончании второго приступа немного поесть и выпить три киафа вина; если лихорадка и на десятый день не прекратится, то пить вина побольше (Cels. III. 15). Марциал пил за здоровье Цезаря (Домициана) два таких кубка «бессмертного фалерна» (т. е. шесть киафов, по числу букв в слове Caesar, — IX. 93. 1–4). Чаще всего, однако, он упоминает кубки вместимостью в четыре киафа; это был, видимо, наиболее употребительный размер; пользовались большими только записные пьяницы (mart. vii. 67; xii. 28). В обычае было пить за здоровье друг друга (propinare); за здоровье отсутствующих пили столько киафов, сколько букв было в их имени: Марциал выпил за Левию (laevia) шесть киафов, за Юстину (iustina) семь, за Ликаду (licas) пять, за Лиду четыре, за Иду три, и так как ни одна из них не пришла, то «приди ты ко мне, сон» (i. 71). Пивший за здоровье кого-либо из присутствующих обращался к нему обычно с пожеланием: «На добро тебе» (bene tibi или bene te); остальные кричали: «Будь здоров!» (букв. «живи» — vivas). Пирующие надевали на себя венки — не только на голову, но часто и на шею — и умащали себя ароматами.
Кубки для вина были разной формы; иногда это овальная чаша без ручек, которая именуется по-гречески фиалом, а еще чаще — килик (calix, греч. χυλιξ) — чашка с двумя ручками и на ножке, иногда плоской и низенькой, иногда более высокой. Бывали они очень вместительны; Плиний упоминает килик, в который входило почти три секстария (XXXVII. 18). В скромных и бедных хозяйствах эта посуда была глиняной, в богатых — серебряной, причем, конечно, очень ценились работы старых мастеров, особенно Ментора (первая половина IV в. до н. э.), знаменитого торевта, неоднократно упоминаемого в эпиграммах Марциала. Были и золотые чаши (Mart. XIV. 109), которые иногда украшали еще драгоценными камнями (pocula gemmata); Марциал восторгался золотыми киликами, которые сверкали «скифскими огнями» — уральскими изумрудами. Были чаши из горного хрусталя; стеклянные, первоначально очень дорогие, а затем, по мере развития стеклянного производства, все более дешевые и распространенные: «…они вытеснили серебряные и золотые кубки» (Pl. XXXVI. 199).
Обычным напитком италийцев, и богатых и бедных, было вино разного качества; конечно, «бессмертный фалерн» появлялся у людей состоятельных; рабочий люд пил «дешевое сабинское» (Hor. c. I. 20. 1) или ватиканское, которое Марциал называл «ядом» (VI. 92. 3) и предлагал пить любителям уксуса (X. 45. 5)[95]. Катон давал своим рабам в течение трех месяцев после виноградного сбора напиток, который назывался lora (56); Плиний (XIV. 86) называет его «вином для рабочих» и сообщает его рецепт: виноградные выжимки заливали водой, подбавляли одну десятую виноградного сока и через сутки клали эту массу под пресс.
