Михаил Геллер - Машина и винтики. История формирования советского человека
Плохая работа «ручного рабочего» становится формой самозащиты трудящихся. Этого оружия нет у колхозников, обладающих единственной возможностью выразить свою неудовлетворенность бегством из деревни. Рабочий имеет возможность шантажировать своего непосредственного руководителя, отвечающего за выполнение плана, и требовать от него, например, увеличения заработка.
Среди немалого числа художественных произведений советских писателей, рассказывающих о трудностях возникающих в отдельных случаях, когда малосознательные рабочие плохо работают (недостаточно хорошо) и требуют дополнительной (сверх законной) оплаты, выделяется повесть Владимира Войновича «Хочу быть честным». Руководитель строительных работ хочет всего лишь работать по мере своих способностей: «В конце концов хорошая у меня работа или плохая — она единственная. И если эту единственную работу я буду делать не так, как хочу и могу, зачем тогда вся эта волынка». Он не может работать, как хотел бы: он хочет быть честным, условия работы этого не позволяют. «Хочу быть честным, — заявляет он своему начальнику. И слышит в ответ: — Кому нужна твоя честность?» Она не только не нужна, она вредна — ибо подвергает сомнению систему, социалистическую модель экономики и общества.
В страстном изображении сталинской системы — «Нашей юности полет» — А. Зиновьев приводит в качестве примера «сталинского стиля руководства» историю «великой стройки», стоившей множества жертв и «бессмысленной с экономической и иной практической точки зрения». «Великий исторический смысл стройки», по мнению героя, заключается в том, что она была «прежде всего формой организации жизни». Бессмысленная работа десятков тысяч людей, мучения и жертвы, имели, следовательно, идеологическую функцию. Как формулирует герой: «Наша жесткость, безнравственность, демагогия и прочие общеизвестные отрицательные качества были максимально нравственными с исторической точки зрения…»
Нравственность «сталинского типа», которую книга объявляет «исторически необходимой», отвергает «честность» героя повести Войновича. Характерно, что герой объявляет «нравственность» сталинского времени «максимальной», т. е. высшего типа, превосходящей «низшую» нравственность, существовавшую ранее.
«Максимальная нравственность» создает особую связь между управляющими и управляемыми — соучастие в обмане, в нарушении «низшей» нравственности. Юрий Орлов, физик, создатель Московского Хельсинкского комитета, многолетний узник, в статье «Возможен ли социализм не тоталитарного типа?» рассматривает в частности вопрос о «праве на труд» в обмен на беспрекословную лояльность по отношению к государству. Советский человек, пишет проф. Орлов, при условии абсолютной лояльности получает «освобождение от значительной доли ответственности за результативность своего труда». Он присваивает себе право «работать хуже, иногда намного хуже, чем он мог бы». Государство соглашается на это, ибо, как говорит Юрий Орлов, «диктатуре полезно, если средний гражданин обладает некоторым комплексом вины и благодарности за снисхождение».
Молчаливое, не зафиксированное государственными документами, но очевидное, согласие на плохую работу, развращая трудящихся, вырабатывает у них убеждение в необходимости — для них же — воспитателей, контролеров, дозорных. Испытания советской системы смертью Сталина, история послесталинского периода, продемонстрировали невозможность ее трансформации. Стало очевидным, что советская система, как яйцо идеально приспособлено для выполнения своей функции, но — как яйцо — не может быть изменено, только разбито.
Два главных испытания — реформой и «научно-технической революцией» — выдержала, преодолев их, советская система. Хрущев, стремясь улучшить сталинскую модель, использует излюбленный сталинский прием: укрупнения и разукрупнения министерств, создания новых административных единиц. Хрущев, выражаясь фигурально, переносит яйцо с места на место, подновляя на нем облезшую краску. В азарте «реформ», он добивается единственной подлинной реформы советской системы: принимается решение разрезать яйцо пополам, разделить коммунистическую партию СССР на две коммунистические партии: промышленную и сельскохозяйственную. После этого падение Хрущева стало лишь делом времени. Вторая половина 60-х годов, начало эры Брежнева, — время оживленных разговоров об экономической реформе, многочисленных публикаций — журнальных, газетных статей, книг. Многие виднейшие советские экономисты предлагают в конечном счете одно и то же — введение в советскую экономику элементов рынка, ослабление давления «директивного планирования», ограничение излишеств централизации. Экономисты указывают, что реформы решительным образом повлияют на отношение советских людей к труду, на психологию.
В 1983 г. стал известен «Новосибирский документ» — «закрытый» доклад, прочитанный на специальном семинаре, организованном экономическим отделом ЦК, Академией Наук и Госпланом СССР. По дошедшим сведениям, доклад был подготовлен сотрудниками Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения Академии Наук под руководством академика Татьяны Заславской. Попав на Запад, доклад вызвал многочисленные комментарии: Т. Заславская откровенно говорила о «недостатках» советской экономической системы, о тенденции к снижению темпов роста национального дохода, «которые не обеспечивают ни требуемых темпов роста жизненного уровня народа, ни интенсивного технического перевооружения производства». Но главное внимание было уделено в докладе «производителям», об этом свидетельствует заголовок сообщения: «О необходимости более углубленного изучения в СССР социального механизма развития». Главным «недостатком» советской «системы управления экономикой» Т. Заславская считает ее «неспособность обеспечить нужные способы поведения трудящихся в социально-экономической сфере».
Основная проблема очевидна для всех: «производители» производят, работают очень плохо. Необходимо «изменить их поведение». Очевидны способы решения проблемы. Академик Заславская констатирует: «Административные методы управления здесь бессильны». Очевиднее всего, однако, нежелание менять что-либо в механизме системы. Нежелание партии.
Доклад Т. Заславской, произведший на Западе некоторую сенсацию откровенностью суждений о недостатках советской экономики, свидетельствует только о том, что особенности советской модели хорошо известны в СССР. Периодически становятся известны критические замечания специалистов, предлагающих улучшить «яйцо». В 1965 году, например, специалист по математической экономике А. Г. Аганбегян ставший позднее членом-корреспондентом Академии Наук в лекциях, прочитанных «для специалистов», говорил то же, что говорила 18 лет спустя Т. Заславская. Заславская отмечала, что тенденция к заметному снижению темпов проявилась в советской экономике «за последние 12—15 лет». Аганбегян относит ее еще дальше: «За последние 6 лет темпы развития нашей экономики снизились примерно в три раза». В 1982 г. директор Института автоматики и управления АН, академик В. Трапезников, остро критиковал систему центрального планирования. В 1982 г. критиковались те же недостатки, что в 1965 и в 1983 годах. Предлагались те же панацеи.
Еще более убедительно, чем крах всех попыток «реформировать» экономическую систему, о невозможности ее изменения свидетельствует отказ от волшебного ключа «научно-технической революции». Еще в 1954 г. «Краткий философский словарь» был совершенно категоричен: «Кибернетика — реакционная лженаука, возникшая в США после второй мировой войны… Кибернетика ярко выражает одну из основных черт буржуазного мировоззрения — его бесчеловечность, стремление превратить трудящихся в придаток машин, в орудие производства и орудие войны». Не проходит и десяти лет, как партия полностью реабилитирует бывшую лженауку: «Кибернетика — наука об общих чертах процессов и систем управления…» Указывается на «перспективность» применения методов кибернетики в разных областях. В 60-е годы кибернетика становится модной, ибо обещает решение всех трудностей: единственно правильный научный метод понимания мира — марксизм-ленинизм получил единственную научную технику применения метода — кибернетику. Формулой коммунизма становится: советская власть плюс компьютеризация всей страны. В 1984 году заместитель министра внешней торговли СССР горевал: «Сначала кибернетику называли лженаукой, а теперь платим за импортные компьютеры миллионы рублей. И это не только чисто технологические или материальные потери». Заместитель министра хочет сказать о психологической «цене одной ошибки». В 60-е годы «ошибку» пытаются исправить.
Американский историк наук Лорин Граам вспоминает, что в начале 70-х годов ему показывали в Москве планы гигантской компьютерной системы, которую намеревались создать для «научного управления» экономикой. В конце 70-х годов советское руководство убедилось в принципиальной несовместимости компьютера и коммунизма. Электронные машины используются, естественно, там, где без них невозможно сегодня обойтись, т. е. прежде всего в военной промышленности. Отвергнут принцип «компьютеризации страны», как метода совершенствования системы, как метода существования модели.
