Юлиан Семенов - Горение (полностью)
- За дружество, господа!
И - влил в себя ледяное хлебное вино.
Лишь после этого Дедюлин со Спиридовичем наконец посмотрели друг на друга, ибо им теперь только сделался понятен утренний визит к государю великого князя Павла Александровича; тот прибыл в Царское через час после того, как от него изволил отъехать великий князь Николай Михайлович, главный историк царствующего дома; с его мнением считались, хотя и недолюбливали за чрезмерное копание в архивах и выискивание в древних актах всякого рода сомнительных документов.
Цель стала ясна: давеча Сазонов с Нейгардтом-старшим обработали великого князя Николая Михайловича, тот взял за рога великого князя Павла Александровича, вот и пожаловал с хлопотами за Столыпина.
А к Павлу Александровичу государь относился по-особому.
Дело в том, что этот великий князь, п р я м о й дядя правящего государя, был "шаловливым ребенком" династии, "анфан террибль", как его называли за спиною. После того как закончился его брак с греческой принцессой Александрой Георгиевной, великий князь, ничтоже сумняшеся, завел себе пассию, Ольгу Валериановну Карнович-Пистолькорс, а у той в семье был артист, Сережа, и хоть на сцене выступал под псевдонимом "Валуа", все в столице знали, что "Карнович-Валуа" - одно и то же, стыд и срам!
Ладно бы, держал при себе, бог простит, но ведь женился на ней ко всеобщему стыду; сразу же злые языки стали вспоминать балерину Кшесинскую, этого государыня снести не могла, нажужжала августейшему супругу, ночная кукушка, одно слово; несчастный великий князь в свои-то сорок два года был лишен звания генерал-адъютанта, Уволен с командования корпусом гвардии; над детьми его, Митей и Машей, была учреждена позорная опека, скандал!
Лишь когда сгустились тучи и грянул гром девятьсот пятого года, государь соизволил простить дядю и вернул ему звание генерал-адъютанта - все-таки свой, время такое, когда лишь крови можно верить, все другие продадут за понюшку табаку.
Великий князь после того стал особенно близок к государю: обиженных обычно любят, да и потом за одного битого двух небитых дают; никто так не требовал бескомпромиссной жесткости и твердости курса в борьбе против либералов и конституционалистов, как Павел Александрович; потом, он очень забавно рассказывал истории из жизни артистов, это смешило государя, лицо его делалось мягким и до того добрым, что Дедюлин порою слез не мог сдержать от умильной радости за своего властелина.
Павел Александрович, как и многие другие великие князья, в силу своей ветрености, как считал Дедюлин, видел в Столыпине лишь одну его половину, обращенную к обществу, - твердое желание навсегда искоренить гидру революции чрезвычайными мерами; они, однако, не имели той информации, которую имел Дедюлин: во-первых, Столыпин сейчас сделал упор не на чрезвычайные меры, но на экономические, подняв руку на извечную опору самодержавия, на сельскую общину, поставив на крепкого хозяина; а какой монархии, не ограниченной законом, нужен крепкий хозяин?! Он сам себе голова, он приказу не подчинится, оттого что крепок и самостоятелен в мысли; другое дело община - что старосте скажи, то и будет, а попробуй не исполнить - розги всем, и весь разговор! И Столыпин чем дальше, тем больше претендовал на то, чтобы стать п е р в ы м; его имя было теперь на устах у всех, ладно бы в России, но и на Западе тоже; в парижских, да и лондонских, газетах - все "Столыпин да Столыпин, премьер рюс", разве не обидно?!
Но ведь государю всего не скажешь: и загрустить может, и неверно понять, да еще не под настроение подпадешь, да как государыня, и что Терпов бабахнет, сегодня - он один, завтра - совсем другой.
Знать-то Дедюлин знал, а вот действовать не мог; впитанное с молоком матери: "государь все понимает лучше нас; твое дело - выполнять, его - думать и повелевать!" - определяло всю его натуру.
Он знал, что сегодня великий князь Павел Александрович убеждал государя отказать Столыпину в отставке: "Зачем раскачивать лодку, поди нового премьера найди, поди получи доказательство его умелости, поди убедись, что другой не побоится смертную петлю затянуть на хрящиках шеи социалиста во имя жизни двора!"
Государь не отрезал, как бывало; слушал внимательно, хоть и хмуро, и - что самое горькое - обещал подумать и сообщить, коли придет к определенному решению.
А определенное решение Дедюлин уж подготовил: Петра Аркадьевича отправить на Кавказ наместником, там положение крутое, армяшки и прочие бакинские турки, подстрекаемые тбилисцами, бунтуют, кому, как не Столыпину, навести порядок, да и о т д о х н е т после изнуряющих трудов в Петербурге, сам же будет доволен, изволил об этом обмолвиться в беседе со своим министром финансов Коковцовым не далее как на прошлой неделе, информация совершенно точная...
- Вам, что ль, прямое указание нужно? - спросил наконец Дедюлин с улыбкой. - Может, мне рескрипт вам отписать: "Учредите наблюдение за премьер-министром"?
- Нет, Владимир Александрович, - громко произнес Курлов, зная, что беседа записывается на фонограф, пусть потом комендант не отпирается, уж если вместе, то - до конца. - Такого рода рескрипта мне не нужно. Мне бы получить ваше заверение как лица, близкого к обожаемому монарху, что в случае, когда Столыпин уйдет, я останусь при своем деле, ибо знаком с нашей горестной манерою: новая метла по-новому метет...
- Ежели я останусь, - после паузы, но очень тихо (не хочет на пластиночку, хитрован) ответил Дедюлин, - то и вам будет не худо, в каком бы положении вы ни оказались... Бадмаев внес проект о новой железной дороге, он у государя на столе; сумму он просит диковинную, мильонную; от развития нынешней ситуации зависит, каков будет дан этому проекту ход.
Дедюлин знал, что Курлов в д о л е у Бадмаева.
Что ж, дураку не ясно - посулил барыш; большие деньги; говоря языком уголовного законоположения, дал взятку не менее как в четверть миллиона золотом; таких денег, прослужи генералом хоть еще десять лет, не заработаешь ни в жизнь!
Курлов тоже перешел на т и х о с т ь, придвинулся к Дедюлину:
- Что сейчас нужно?
- Будто сами не понимаете, - ответил Спиридович.
А Дедюлин добавил:
- Я никогда не видел государя таким обиженным. И нанес ему обиду Столыпин. Почему он решился на такое? Где начало неслыханной дерзости? Кем и чем продиктовано? Понять надо, а уж поняв - действовать.
- Так-то вот, Владимир Александрович... Пригодилась и моя голова, не только книжка дорогого Спиридовича про революционеров... Они, революционеры-то, не обязательно эсдеки да эсеры, их и среди нашего брата немало. Полагаю, пришла пора валить моего шефа? Коли по правде, а не намеками? Или - как? Словом, когда соизволите знакомиться с моими секретными документами?
- Сейчас, - ответил Дедюлин. - Времени у нас в обрез. Привезли с собою?
Курлов открыл модный, плоский британский портфель, достал оттуда папки, молча протянул Дедюлину.
Тот сразу же углубился в изучение...
Подивился - узнал руку Витте. Ну, Курлов, ну и пройдоха!
(Из шифрованного донесения германского военного атташе в Петербурге в Берлин: "Активность Столыпина, внешне абсолютно незаметная, тем не менее чрезвычайно серьезна. Он ищет ход в Царское Село через те салоны, где чаще всего появляются те великие князья, англофильская ориентация которых нам известна. Следовало бы сделать все возможное, дабы довести до сведения государыни о происходящем - по дипломатическим каналам из Берлина весьма срочно. Мы со своей стороны можем проинформировать об этом тех лиц в сферах, которые также оказывают влияние на решение царя. Возможность прихода к власти министра финансов Коковцова, весьма симпатизирующего Парижу, крайне нежелательна".) Анализ данностей
14 марта 1911 года, ночь "Как приятно иметь право знать то, чего не знают другие"
- Скажите, Пал Григорьевич, - возвращая Курлову перефотографированные странички виттевского дневника, посвященные Столыпину, спросил Дедюлин, можно ли, по вашему соображению, включить графа Сергея Юльевича Витте в комбинацию?
- То есть? - не поняв царского коменданта, откровенно удивился Курлов, не считая даже надобным это вое недоумение скрывать. - Что вы имеете в виду?
- А то я имею в виду, что в деле, подобном нашему, следует иметь в кармане сформулированные предложения: кто придет на смену Столыпину? Коковцова вряд ли примут патриоты русской национальной идеи во главе с Марковым-вторым и Пуришкевичем - чистой воды финансист, значит, подвержен конституционным и прочим жидовским влияниям, с землею связь порвал, в имении своем бывает редко... А больше в нынешнем кабинете никого из личностей нет. Столыпин персон подле себя не терпит, ему куклы удобны. А что, ежели пугнуть того же Пуришкевича - дабы не скандалил - приходом Витте? Союзников, Пал Григорьевич, надо порою в еще более жестких рукавицах держать, чем открытых противников.
- Я, пожалуй, смогу прозондировать в этом направлении, - ответил задумчиво Курлов, просчитывая в уме возможные выгоды и проигрыши от торговли именем Витте в качестве преемника на пост премьера для него лично и для их с Бадмаевым проекта.
