Александр Говоров - Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года
- Так в чем, говоришь, он был одет, тот посадский?
- Как писано в челобитье, дубленый полушубок белой кожи, а то, что в полиции сняли, - порты бархатные, також зипун суровской, шелковою басмой расшит.
- Ишь, посадский, а разодет был ровно боярин.
- Торговал, вероятно, ваше превосходительство.
- Ну, ладно, а дело-то было зимой. Чего ж он летом жалобу подает?
- А в челобитье это також указано. Пишет, как принялся он тем сотским судом грозить, они подговорили лекарей гофшпитальных, его и посадили с сумасшедшими в яму. Еле вырвался, пишет и то обманом.
- Чудеса! - сказал генерал-полицеймейстер, а сам думал про другое. Что фейерверка не было обычного, по случаю прибытия светлейшего, это, конечно, граф Толстой расстарался...
Полицейские посты пока ничего не сообщают. Но и Тузова с реляцией почему-то нет.
Девиер приказал узнать, не прибывал ли кто со срочным донесением? Никто не прибывал.
- По розыску установлено, - продолжал майор, что из дежуривших тогда на святки сотский Плевулин утонул по пьяному делу, а сотский Горобец за ту же вину разжалован. Кого прикажете виноватить?
- Ну и выбросил бы эту бумагу! - с досадой сказал Девиер.
- Никак невозможно, ваше превосходительство, на ней резолюция глядите чья...
"Черт побери! - еще раз выругался про себя Девиер. - Наверняка Кушимен теперь кинется к императрице... Чего же теперь ждать? Ареста, ссылки, дыбы? Все было затеяно легкомысленно, преждевременно, воистину, как на всешутейшем соборе! Черт меня к ним присовокупил..."
- Вот что, - предложил он Рыкунову. - А ты не пробовал этого челобитчика в полицию на службу пригласить? Вот и жалоба закроется, и чин появится, обремененный полезнейшим опытом.
У майора на лице появилось радостное выражение, которое всегда у него бывало, когда шеф высказывал гениальные мысли.
- Что там у тебя еще? - спросил генерал-полицеймейстер, а сам думал: "Теперь если моя дуреха (так про себя он называл свою законную, Анну Даниловну), теперь ежели она не вмешается, быть конфузу!"
Майор доложил еще дело, чрезвычайно непонятное. Вчера ночной обход чуть не задержал каких-то татей, которые отнимали суму с деньгами у прохожего человека.
- И что же не задержали? - спросил Девиер, вытаскивая свою черепаховую табакерочку. И все думал: "Ах, если бы не этот вчерашний дурацкий мой шаг, как было бы теперь чудесно! Утро свежее, птички поют, вечером бы во дворец, там танцы, милое общество... Морра фуэнтес! Впрочем, а если арест удался? Он, Антон Девиер, бывший амстердамский юнга, завтра же станет графом и генерал-фельдмаршалом, а то и поднимай выше! Царевна Елисавет, этакая белокурая красавица, честное слово, и на него, Девиера, заглядывается... А жена что ж? Жену в монастырь..."
- А не задержали, - подобие улыбки посетило суровый лик Рыкунова. - Не задержали потому, что тот ограбленный отказался кричать караул.
- Да ты что? Генерал-полицеймейстер даже просыпал табак. - Отказался кричать карул?
- Ей-ей! - Рыкунов готов был перекреститься.
- Тогда что ж не задержали ограбленного?
- В том-то и дело, что задержали, да он невесть как ушел. "Задержали не задержали. Кричал караул - не кричал караул, - с тоскою думал генерал-полицеймейстер. - А там в Летнем дворце судьба моя, может быть, решается..."
- Ты мне, господин Рыкунов, не крути,- сказал он строго. - Я тебя ведь двадцать лет уже знаю. Докладывай, в чем у тебя тут сомнение.
И майор Рыкунов сообщил, что, во-первых, тати были несомненно из того вольного дома, который находится в арендованном строении господина лейб-токаря и советника Нартова, а арендаторша его - иноземная персона, маркиза Кастеллафранка...
- Ах, маркиза! - поморщился генерал-полицеймейстер. - До графов и маркизов все руки не доходят. Ведь и карлик показыр^л...
- Кстати, ваше превосходительство, о карлике, Варсонофии Осипове, именуемом Нулишкой. Как прикажете - выпускать?
Еще не хватало - карлик! Нет, Антону Мануиловичу в последнее время убийственно не везло. Заказать, что ли, у академиков новый гороскоп? Ведь ежели теперь этого окаянного Нулишку выпустить, он же прямиком к царице! А что, собственно, у того у карлика узнали? Он же, карлик, иностранных языков не знает и если б даже хотел, не смог бы рассказать, о чем беседовали резидент и граф, академик... Господи помилуй!
- Значит, это во-первых, а во-вторых что?
- А во-вторых, тот, кого грабили, был из дворца.
- Что-о?
- Так точно, ваше превосходительство. Другой патруль обнаружил его на Царицыном лугу и провожал до Летнего дворца незаметно. Истинный бог, ваше превосходительство.
- Ты понимаешь, что говоришь, Рыкунов?
- Понимаю, ваше превосходительство.
- Хорошо. А кто ж все-таки захватил, а потом упустил того ограбленного?
- Аудитор Курицын, - ответил майор, и вновь двусмысленная улыбка полезла на его тонкие губы.
- Где он?
- Он ждет вызова вашего превосходительства.
"Тут действительно отдает чем-то неординарным, - подумал Девиер. - А в моем аховом положении сейчас бы что-нибудь царице загнуть такое, чтоб заставить ее ночку-другую провести с цирюльниками, кои кровь пускают... Или найти ей этот философский камень, морра фуэнтес!"
Раскрылись двери, и аудитор Курицын, как и всегда преисполненный служебного рвения, явился.
Генерал-полицеймейстер расспрашивал его тихо, полузакрыв глаза, почесывая бровь кончиком гусиного пера.
Майор Рыкунов, который тоже изрядно изучил своего шефа, чувствовал, что генерал-полицеймейстер готовит себя к решительному рывку.
И миг рывка наступил. Девиер вскочил и заорал во все присутствие:
- Сколько с него взял, чтоб его отпустить? И поскольку Курицын молчал, генерал-полицеймейстер крикнул помощнику:
- Рыкунов! Принеси кочергу, я его лупить буду! Подскочил к аудитору и принялся его трясти, пока тот не протянул потную ладонь, на которой лежал новенький золотой русский дублон - двухрублевик.
- Ого! - вскричали оба руководителя санктпетербургской полиции, кидаясь рассматривать монету. Курицын встал на колени, хлюпал, размазывая слезы, но понимал, что основная гроза прошла.
- Истинный крест! - забожился майор Рыкунов. - Вам ведомо, ваше превосходительство, все монеты нового чекана идут через меня, но такого орлеца я еще не видел.
Поднесли монету к раскрытому окну. Отчетливо вырисовался одутловатый профиль Екатерины Первой - бровь дугой, вздернутый носик. На пышной прическе красовалась коронка, а на ней - бриллиант Меншикова, который, сказывают, был в палец толщиной.
- А ну, все за мной! - скомандовал Девиер.
3
- День да ночь, вот и сутки прочь...
Маркиза Лена зажмурила глаза, тут же их открыла и запечатлела картинку: яркое утро, солнечную листву, синюю гладь воды. За лесом слышался голосистый крик петуха, полуденный ленивый скрип деревенского колодца.
Она обернулась в темную глубь домика, где на ковровых подушках Евмолп Холявин потягивался и зевал, показывая зубы, словно некий мускулистый зверь.
- Не вставай, кровь опять сочиться будет. Табачку тебе? А хочешь, я сама набью тебе трубочку? А может быть, желаешь квасу?
Выглянула в окно, обозрев заросли кувшинок, и кликнула служанку:
- Зизанья! Что ж лодка наша не идет? Не запил ли там Весельчак?
Ефиопка доложила, что уж и к реке выходила смотреть, - ничего! Усадила госпожу на пуфик, стала крутить ей локоны в фантанже.
- Осмотри мне бок-то, - попросил маркизу Холя-вин. - Будешь ли снова перевязывать?
- Лежи, куда тебе торопиться!
- Как куда? Развод во дворце. У нас полковник Бутурлин, даром что старый, а знаешь - ого-го! Я из-за него уж четыре раза на гауптвахту попадал.
- Тебе скучно со мною, со старухой.
- Да какая ж ты старуха? Вот тебя бы ко двору, все бы фрейлины от зависти полопались. Экая ты царь-девица!
- Я уж, милый, дважды замужем была. И оба раза за стариками.
- Между прочим, - сказал Холявин, устраиваясь на подушках - никакая ты не иностранка. Ты акалыцица московская - "в Маскве, на даске, в аващном туяске". Вместо "хватит" говоришь "фатит", вместо "квас" - "фас". И губки ставишь плошечкой.
- Ну, уж ты меня всю по косточкам разобрал. И точно, признаюсь - я московская. Да неохота сего и вспоминать! Первый муж мой знатный купец был, у него дочь от первого брака еще постарше моего. Оговорили его дружки застольные, тараканы запечные, под дело царевича Алексея подвели. Я сама его видала мертвым, как он на бревне висел... Тот князь Ромодановский, палач...
Ее трясло, она закрыла лицо руками. Евмолп, испуганный, вскочил, не зная, что предпринять. Ефиопка спешила дать питье, засматривала ей в лицо.
- Не надо, не надо об этом, госпожа... Но маркиза совладала с собой, собрала рассыпавшиеся черные кольца волос.
- Не надо? Ай нет, уж доскажу, только ты, Евмолп, ложись обратно, как бы рана не вскрылась... Главный-то палач - сам царь. Верь мне, Евмолп, я видела все своими глазами! Как указал он Кикина, четвертованного уже, на колесе сутки живым держать... Тот только и молил:
