Мачей Кучиньский - ЗАГАДКА ФЕСТСКОГО ДИСКА И ЗМЕЕПОКЛОННИКИ
Я раскрыл "Мысль и религию Древней Мексики".
"В основании, – писала о рельефе Лоретта Сежурне, – Чудовище Земли, покрытие головы которого несет знак смерти и воскрешения. Потом человек»- ноги упираются на материю, голова же поднята к восходу, как Утренняя Звезда, – пронзенный космической осью, на острие которой сидит солнечная птица "5.
Так, по ее мнению, выражена связь трех миров: мертвая материя Земли, благодаря Древу Жизни, а потом человеку, поднимается до сферы духовной жизни, символизируемой небом.
Затем я отыскал свои выписки из произведения "великого пророка", объявившего миру о космических контактах древних землян 6. Вот что он говорит:
"Не имеет значения, как глядеть на изображение, вырезанное на плите, – вдоль либо поперек, – в любом случае оно ассоциируется с существом, находящимся в космическом аппарате… Какая-то сидящая и наклонившаяся вперед фигура (как космонавт в управляемой им кабине). На голове- шлем, из которого назад отходят двухканальные провода".
Я сразу же проверил: даю голову на отсечение, шлема не было – открытое ухо, выше – пряди волос, собранные в типичную для майя прическу, столь же хорошо известную, как и профиль псевдокосмонавта: крупный нос и лоб майя, сплющенный еще в младенческом возрасте досочкой. Где провода? От шеи бежали два коротких шнура кораллов с бахромой на конце, – так что же, выходит, имелись в виду не они?… Выше с волосами человека соприкасаются две полоски, образующие одновременно обрамление дугообразно изогнутого элемента, – а вместе с другим таким же элементом, охватывающим человека снизу, они являют собою один из распространеннейших в Древней Мексике символов: челюсти мифического ящера – одно из олицетворений Земли, – из которых берет начало всякое живое существо. Итак, никаких проводов. И я стал читать дальше:
"…руками он манипулирует какими-то контрольными механизмами ".
Верно: руки действительно в движении, но – механизмы? Долго я вглядывался – только при очень большом желании свернутые ленты и глифы, вырезанные на стволе Древа Жизни, можно принять за рулевые приборы…
"Внимание исследователя плиты из Паленке наверняка привлечет то, что "индеец на жертвенном алтаре " одет вполне современно: под самым подбородком у него что-то вроде высокого воротника от свитера, а идеально прилегающая верхняя часть одежды оканчивается около кистей резинками… Грубо тканные брюки, словно рейтузы, плотно обтягивают ноги… Ну и вот – перед нами "штатно" одетый космонавт!"
Склонившись над плитой, я наклонно расположенным фонариком пытаюсь извлечь из полумрака каждую черточку рельефа, мельчайшие канавки. Долго я не верю собственным глазам, но в конце концов вынужден сказать себе: этот "вполне современно одетый" человек просто-напросто… гол! "Идеально" лежит на нем его кожа! Никакого воротника, на голой шее только шнур кораллов, голые руки и плечи, брюк нет вообще, ноги не обуты, о чем однозначно свидетельствуют босые ступни "пилота". Единственное, что на нем есть, так это его декоративный пояс и сетчатая юбочка, украшенная камнями, – самое подходящее одеяние в душном лесу. Суставы же его рук и щиколотки ног украшены браслетами из полированных бамбуковых дощечек, какими в этих краях пользуются и по сей день. Одним словом, одежда эта хорошо известна и по настенным изображениям, и по страницам кодексов, и по описаниям испанцев…
"Кабина, в которой сидит космонавт, – продолжает открыватель, – по моему мнению, содержит следующие технические элементы:…в передней части корабля… можно разглядеть крупные электромагниты ".
И тут я тоже долго всматриваюсь. Да, есть какое-то схематическое подобие металлическим пластинам, обкрученных проволокой. Но ведь это теперь меня не может обмануть! Просто три плеча креста оканчиваются стилизованными мужскими цветами кукурузы. Десятки подобных изображений я видел и в кодексах миштеков, и в кодексах майя, по-разному стилизованных, но именно цветов, и вне всякого сомнения, кукуруза была основной пищей этих народов, а в мифах она была и материалом, из которого боги лепили человеческие тела. Правда, в данном случае художник, следуя своему reoметрическому стилю, делает жестче и преломляет эти в действительности сгибающиеся дугой стебли. Ну и что? Не электромагниты же? Не железные же плоды Древа Жизни?…
Еще один как будто не менее "технический" элемент: лента в форме омеги, обвивающая горизонтальное плечо креста, но заканчивающаяся двумя обращенными наружу раскрытыми змеиными пастями, которые выплевывают головы двух демонов. В этом-то как раз и объяснение символа. Такие же два чудовища опоясывают знаменитый Камень Солнца – круговой календарь ацтеков. Вообще, змея, или две сплетенные змеи, или двухголовая змея, или клубок змей в волосах, или змеиная юбка – все это в Древней Мексике символизировало что-то свое и служило разным богам. Змеей был Кецалькоатль, создатель человека. Обыкновенно змей изображали в сильно искаженном виде, разделенными на прямоугольники, квадраты, наклонно полосчатыми.
Нет, и этот змей на плите тоже отнюдь не прибор. Его внешность, по сути, не отличается от вида всей змеиной родни в тысячах ее изображений в Древней Мексике, а в них нет и намека на какие-то технические приспособления.
"За спиной астронавта виден атомный реактор: схематически представлены два атомных ядра, скорее всего водорода и гелия, а также их синтез…"
Конечно виден! А как же!
"Да простит тебя мудрое Чудовище Земли, издревле почитаемое изображение которого ни с того ни с сего превращается здесь в объект таких нелепых домыслов", – думал я. А что я?… Если я видел в этом одно сумасшествие, невежество, зазнайство и глупость, то ведь разве сам я не гоняюсь за такими же химерами, не пытаюсь убедить себя и других, будто и я вижу нечто такое, чего не видят другие.
– Надо выходить, – дотронулся до моего плеча старик.
Мы вышли, он замкнул за нами решетку. Сверху уже мчалась человеческая лавина. Она обрушилась на поворот лестницы, отскочила от стены и с грохотом ботинок понеслась по ступеням к нам. Ученики из Мериды. Под их напором зазвенела решетка. Они кричали, ибо в гуле и скрежете нынешней музыки не было ничего слышно. Взрослый парень нес в рюкзаке радиоприемник – антенна скребла по потолку.
Из подземелья я выбирался к солнцу, наверх, навстречу потоку ног, льющемуся во всю ширину ступеней. Запыленные пальцы, выступающие из сандалий; стоптанные полуботинки, искривленные каблуки – приспособления, укрепленные на живом теле – видимые доказательства нашего разрыва с царством животных. Неловкие ноги, усталые, неуклюже ступающие по слишком крутым ступеням, как-то боком, жалкие конечности, с трудом сгибающиеся в суставах, ожиревшие колени, икры, трясущие черной щетиной; жилы, желтые пятки, облепленные пластырями; бесцветные тощие ноги. Сопя, свистя, постанывая, спазматически глотая воздух, размахивая платочками, эти толпища двигались вниз.
Через лаз в полу храма, некогда с пророческой предусмотрительностью забитый камнями после постройки в 692 году нашей эры, я вырвался на волю, под небо. Туман рассеялся, отступила серость пространства, солнечные блики играли на стенах. Уже всюду копошился люд, облеплял стены, ползал по дорожкам, толпился у храмиков, втискивался в руины через проломы дворца. Люди трогали глифы, щупали их руками. Скребли ногтями алебастр, водили пальцами по майяским носам. Извлеченными из карманов английскими булавками увековечивали кругом свои инициалы.
По странной случайности около Храма Креста не было никого. Он стоял на отшибе, и никто не мешал мне спокойно и долго рассматривать подробности Древа Жизни, которое и тут породило цветы кукурузы, а вырастало тоже из головы Чудовища Земли – только его морда, пожалуй, здесь чуть меньше напоминала ядерный реактор… Священная птица – кецаль, как и там, в склепе, сидела на священном дереве, а у двух любующихся ею жрецов в "космонавтских" юбчонках на голых суставах кистей рук и щиколотках тоже были надеты браслеты.
Трехплечесть – вот что отличало здешние каменные деревья от деревьев в древних рукописях. Там везде ствол разветвлялся на два горизонтальных плеча. Здесь он, кроме того, выпускал еще один мощный отросток вверх, придавая тем самым древу вид христианского креста. Это не нарушало идею, которую оно выражало, и, пожалуй, выражало ее даже лучше: безудержный рост Древа Жизни, его устремленность от неживой материи, и его боковые ответвления и его цветы: живые, но смертные существа, расцветающие, чтобы дать семена и вновь исчезнуть…
Потом я забрался на башню дворца. Открытая, как колокольня, на четыре стороны света, она с каждого своего уровня позволяла содержать все более удаленные виды. Мало кто решался подняться сюда: у крутых, узких ступеней, олтходящих от стены, не было поручней. На самом верхнем уровне какая-то англо-саксонская пара, разговаривая шепотом, устанавливала кинокамеру. Я присел в просвете на противоположной стороне, опершись спиной о стол. Гул снизу едва доходил сюда. Я видел окружающую голый район величавую стену леса, мрачного, опутанного лианами.
