Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир
Он пришел в город-монстр, место проживания 400 000 людей — такой большой, как пятьдесят городов Англии, вместе взятых. Проходя через разросшийся Саутворк и по Лондонскому мосту, мальчик мог увидеть по крайней мере несколько новинок, неизвестных Шекспиру Начинали появляться плоды торговли — я имею в виду буквально плоды: бананы и ананасы из тропиков. Зубные щетки (изобретенные в Китае в 1498 году) наконец начали оказывать воздействие на состояние зубов в Англии. Вилка становилась все более распространенной.
Водяной насос Лондонского моста улучшили — добавили сеть деревянных труб из вяза, хотя на римлян это не произвело бы особого впечатления. Люди передвигались по городу на стульях-носилках или в наемных экипажах, модницы носили забавные черные наклейки на лицах, в форме звезд или полумесяца, притом что большинство из них не носили трусов. Все больше мужчин ходили в париках. В Лондоне наметилось социальное и культурное разделение, которое продолжилось до наших дней: между богатым и политически мощным Вест-Эндом и Ист-Эндом, где царила относительная бедность. В Ковент-Гардене и на Линкольнс-Инн-Филдз были заложены первые площади. Но в одном отношении Лондон, в который прибыл Роберт Гук, очень походил на Лондон Уильяма Шекспира и даже Дика Уиттингтона: это все еще был город ужасных эпидемий чумы, и в сердце его лежала бесформенная сеть корявых улиц и скученных деревянных домов. Это была одна большая пожарная угроза.
Тут Гук проявил изрядную сообразительность и направился к дому живописца-портретиста Питера Лели — человека, который писал портреты Кромвеля, «с бородавками и всем прочим». Наверное, он провел какое-то время в учении у этого художника, так как он имел талант к рисунку, но краски, как и религия, вызывали у него головную боль. Затем он направился в Вестминстерскую школу, где передал свою наличность великому доктору Басби и попросил дать ему образование.
Басби был особенно силен в том, что сегодня называют телесными наказаниями, то есть в порке. И он добивался потрясающих результатов. Современниками Гука были Джон Лок и Джон Драйден, сам же он, еще подросток, в кратчайшие сроки освоил орган, первые шесть книг Евклида, хорошо овладел латынью и греческим и поверхностно — древнееврейским и другими восточными языками. Он также приобрел немного странный вид. В Вестминстере говорили, что он «какой-то механический», а сам он потом объяснял, что так долго простоял у токарного станка, что ему спину повело.
Его состояние впоследствии диагностировали как kyphosis Scheuermann — болезнь Шейермана, при которой происходит клиновидная деформация позвонков. Какой бы ни была причина его уродства, все соглашались, что он являл собой жалкое зрелище: острые черты лица, выпуклые глаза и при этом огромная голова. Затем он отправился в колледж Церкви Христа, в Оксфорд, этот странный сутулый сперматозоид, и там он присоединился к группе ученых, или philosophers — «философов», как они назвали себя, — хотя даже наша современная наука слишком узка, чтобы охватить диапазон их интересов и увлечений.
То была посткоперниковская эпоха, когда все верили в торжество разума и способность человека опровергнуть суждения древних. Галилей направил свою оптическую трубу в небеса — и геоцентрическое представление о Вселенной перестало существовать. Аристотель был низвергнут, родилась школа английской науки — эмпирическая школа, в которой все проверяли на практике, а потом уже пытались вывести теорию.
Для них не существовало подхода Рене Декарта, общего для всей французской школы во все времена, который заключается в том, чтобы сперва решить — может оно работать в теории или нет? — а потом уже установить, работает оно на практике или нет. Гука взял на работу его однокашник Роберт Бойль, выходец из Итона и сын графа Коркского, а также автор закона Бойля. Бойль заметил его одаренность в механике и определил к работе с вакуумным насосом. В колледже Церкви Христа Гук познакомился с Кристофером Реном, с которым установил рабочие отношения, продлившиеся долгие десятилетия и приведшие к тысячам встреч, совместных прогулок и бесед и так баснословно обогатившие Лондон. Бойль и Рен входили в постоянно растущий круг ученых и просто заинтересованных людей, с которыми Гук поддерживал отношения по возвращении в столицу.
Они обсуждали все, от магнетизма и полетов человека до системы кровообращения. Они придумывали, собирали и испытывали прекрасные устройства из дерева и полированной меди. К началу Реставрации им уже требовалось больше денег для этих занятий, и они надеялись, что король Карл II не ударит в грязь лицом, оправдает свою репутацию и поддержит их исследования. Было создано Королевское общество. Поскольку помощь короля оказалась до обидного мала и Общество пришлось финансировать за счет взносов его членов, оно в основном включало в себя франтов в париках, которые могли платить. Вот потому-то и было так важно освежить состав Общества настоящим научным талантом.
Гук идеально подходил на роль профессионального ученого, и в 1662 году его назначили куратором научных работ. Ему положили жалованье, чтобы он читал лекции и курировал научные исследования. Он выдувал стеклянные шары, чем приводил публику в восторг. Он лез из кожи вон, чтобы удовлетворить ее идиотские желания, и выращивал мох на черепе мертвеца или изготовлял повозку, которая бежала на ногах вместо колес. Он демонстрировал первую в мире скороварку под давлением и превращал целую корову — рога, копыта и все остальное — в однородную массу типа студня, которую его коллеги по Обществу попробовали и пришли в восторг.
Нужно признать, что зачастую Гук и компания сами не понимали, что делают, ведь до них никто не пробовал проводить такие опыты. В мире было еще так много неизведанного.
Их ставил в тупик процесс дыхания, они хотели установить, для чего оно вообще. Много лет назад Гарвей заявил, что оно должно оживлять кровь, но было непонятно, что это значит. Гук провел ужасающий опыт, в котором он вскрыл грудную полость живой собаки, и все вытянули шеи, пытаясь определить взаимосвязь между легкими и сердцем. Но тогда никто ничего не понял. Он поклялся не повторять этот эксперимент из-за мучений бедной суки. Но уже через несколько лет Королевское общество взялось за прежнее. Их любопытство было ненасытным.
Может, воздух оживляет тело, а работа легких так или иначе физически приводит все в движение? Или, может быть, в воздухе имеется нечто, что попадает в кровоток? Нашли другую собаку (первая сдохла), и Гук проколол в плевре отверстие, к которому приделал трубку и какие-то меха. Непрерывно заполняя легкие животного воздухом, он смог установить, что работа легких — само их движение — необязательна для жизни.
Глаза собаки остались ясными. Она даже виляла хвостом. Ага, сказали Гук и Королевское общество, когда верный пес испустил последний вздох. Должно быть, что-то есть в воздухе. Но что?
Гук не боялся ставить опыты на себе самом, и на каком-то этапе он запечатал себя в ящик и сделал этот ящик воздухонепроницаемым, установив его в контейнер, заполненный водой. Потом он приказал откачать из ящика воздух и терпел, пока у него не стало трещать в ушах. Он занимался самолечением, применяя поразительно широкий диапазон веществ, и записывал в дневник все данные о приеме того или иного зелья. Он принял аммиак (хлорид аммония) и пробудился «странно освеженный». «Это большое открытие в физике. Я надеюсь, что это растворит вязкую слизь, которая так сильно мучила меня в желудке и кишках».
Выпив чашку крепкого турецкого кофе, он будет пробовать противодействовать кофеину при помощи настойки опия. А иногда, чтобы проснуться и взбодриться, он будет пихать себе в ноздри мускатный орех, или имбирь, или табак. Одну неделю он будет принимать ежедневную дозу железа и ртути — которая в наши дни считается более или менее смертельной, — на следующей неделе он будет жить исключительно на кипяченом молоке. Как-то раз он решил выпить около литра «Далвичской воды» из источника в Южном Лондоне и пришел к выводу, что она хорошо пошла. А потом узнал, что «многие умерли от поносов, а некоторые от сыпного тифа, употребив воду из Далвича», но надо думать, что к этому времени Гук уже был железным, то есть имел железное здоровье.
Я имею в виду железное буквально: он пил вино, смешанное со стальными опилками — для какой медицинской цели, нам не сообщается, — и проснулся с «пустой» головой. Его организм мог справиться с чем угодно. Он принимал внутривенно «шафранный металл» — вероятно, сероокись сурьмы, — и на следующий день его беспрестанно рвало. Затем он перешел на несвежее честерское пиво, а иной раз ложился спать после возлияний перегнанной мочи и настойки опия, смешанной с молоком.
Затем он переключился на нечто, называемое «консервы» и «цветы серы», что в первый день сработало, как ему показалось, нормально, но на следующий день вызвало страшный кровавый понос, «у него возникла резь в животе и страшно кружилась голова». Он постоянно вкладывал себе в уши мед и масло дикого миндаля, или ставил клизмы, или пускал себе кровь — ровно семь унций (около 200 мл). Он был ходячим испытанием человеческих возможностей. Другим везло меньше.
