Геннадий Литаврин - Как жили византийцы
С начала правления Алексея I Комнина в среде византийской аристократии стал утверждаться западный обычай: у государя испрашивалось разрешение на брак. Этот император сделал систему брачных связей одним из важных рычагов своей политики в сложной внутренней борьбе за власть. Особую осмотрительность проявляли Комнины при заключении брачных связей членов своего рода. Некогда, еще в IX-Х вв., в царской семье поступали совсем иначе. Константин VII разрешил своему сыну, будущему императору Роману II, жениться на дочери простого харчевника — красавице Феофано (она стала матерью Анны, жены русского князя Владимира I). С тех пор ничего подобного не случалось вплоть до 1453 г. Исчез навсегда и старый обычай смотрин невест для василевса и его наследника, свозившихся в столицу из провинций и принадлежавших далеко не к одному социальному кругу. В конце XI — в XII столетии постепенно утверждался феодальный принцип наследственности «благородства» — проникнуть в среду аристократии «чужакам» становилось все труднее. Недаром с XI в. ранее редко фиксировавшееся в документах фамильное имя видного человека указывается все чаще и чаще, а к концу этого столетия при упоминании знатного лица, как правило, называется его и личное, и родовое имя.
*
Материальные расчеты, политическая игра, неравные браки — все это отнюдь не означало, что любовь была неведома византийцам. Не всегда она предшествовала браку, но нередко ему сопутствовала. В сборниках поговорок и изречений ("Пчелах") утверждается мысль, что высшее счастье для мужчины обретение любящей благонравной жены. В сказании о Стефаните и Ихнилате говорится, что "высшим благом обладает человек", для которого соединились воедино три компонента: разум, добрый советчик и любимая жена. Кекавмен полагал, что смерть хорошей жены равносильна утрате половины "или еще больше" всех жизненных благ. Любящий, писал Феодор Студит, принадлежит не себе, а предмету любви; муж, любя жену, всего себя отдает ей, ею лишь дыша и о ней лишь мечтая. "А что для мужа больше жены единоправной и единомысленной, восклицал Василий Охридский, — которую ему дано право опекать и над которой дано право властвовать — не как господину над имением, но как душе над телом? Дано право самим промыслом, связавшим душу с телом и образовавшим посредством сопряжения из жены и мужа как бы одно живое существо, заодно дышащее и заодно чувствующее".
Нарядить любимую жену, украсить драгоценностями даже ее коня было не только долгом, но и радостью для знатного супруга; да и сам он, спеша к жене после разлуки, стремился предстать перед ней во всем блеске. "Нет в мире большей радости, — говорил Дигенис Акрит, — чем радость нежной страсти". Воспевая любовь царственных супругов, Иоанна III Ватаца и Ирины, историк и поэт XIII в. Георгий Акрополит говорил от ее вмени:
И с ним я сочеталась, с юным — юная,
И по любви взаимной мы в одно слились.
Связало нас законное супружество,
Но крепче страсть связала обоюдная:
Супружество смесило нас в едину плоть,
Любовь же душу нам дала единую!..[2]
Супруга одного из дворцовых чиновников, избранного императрицей Зоей себе в мужья (узы старого брака в таких случаях расторгали по мановению царственной руки), предпочла отравить любимого мужа, чем отдать его Зое. Упомянутая Феофано, напротив, помогла своему возлюбленному Иоанну Цимисхию убить стареющего Никифора II, за которого она вышла после смерти Романа II. Та же Зоя, когда ее новый выбор пал опять-таки на женатого аристократа Романа Аргира, грозила ему тяжкой карой за отказ. На этот раз любящая жена добровольно ушла в монастырь, даровав мужу и трон, и зрение, а может быть, — и жизнь. Роман III сохранил чувство глубокой признательности к первой жене и, когда она умерла, сделал богатый вклад "за спасение ее души". Супружеской любовью и верностью гордились как высокой добродетелью. Анна Комнин пишет о царившем в ее отношениях с Никифором Вриеннием согласии. Его смерть она называет океаном горя, бурными волнами Адриатики, пламенем, иссушившим ее сердце и костный мозг.
Идеалом византийца была не только послушная, заботливая и богатая жена, но также красивая и образованная. Однако даже обученная риторике богатая красавица не могла надеяться на хорошую партию, если начинала ходить молва о ее нескромном поведении. Вопрос о девственности невесты считался весьма важным при заключении брачного договора. Обманутый супруг-молодожен, при соблюдении точно оговоренных условий, мог по закону уже утром расторгнуть вчера заключенный брак.
Знатные ромейки заботливо следили за своей внешностью. Бывшие в ходу в то время медицинские трактаты давали множество рецептов по уходу за кожей лица, по борьбе с морщинами, выпадением волос, дурным запахом изо рта. Некрасивость или уродство воспринимались как трагедия. Старшая дочь Константина VIII Евдокия, в детстве болевшая оспой, едва став подростком, поспешила уйти в монастырь. Полумонашескую жизнь вела и ее некрасивая младшая сестра Феодора, так и оставшаяся в девах. Зато средняя из сестер, Зоя, отличавшаяся красотой и легким нравом, сделала из своих прелестей подобие культа. Чем естественней честолюбец и корыстолюбец падал в «обморок», «сраженный» ее красотой, тем большие награды его ожидали. Зоя сама, в своих покоях, в невыносимой духоте, даже будучи старухой, варила дорогие косметические средства и, по свидетельству современников, ее лицо до 70 лет сохраняло свежесть и привлекательность. Красота возвела на трон Феофано, как некогда актрису, знаменитую Феодору, ставшую женой Юстиниана I. Красотой определялся выбор царской невесты на смотринах. Красоту как величайшее достоинство Марии, жены Михаила VII и Никифора III, прославляет Анна Комнин, прибегая к привычному сравнению с ожившей античной статуей.
В заключение остановимся коротко на явлениях, способствовавших эрозии и распаду семьи, т. е. прежде всего — на проблеме адюльтера. В последнее время в историографии высказано мнение, что к концу XII в. в Византии стали снисходительнее смотреть на адюльтер среди женатых мужчин и замужних женщин.[3] Действительно, те строгие законы, о которых говорилось выше, соблюдались, по-видимому, в этот период не всегда последовательно. Их нарушали сами императоры, призванные обеспечивать действенность официального права. И Мануил I Комнин, и Андроник I Комнин имели детей от родных племянниц. Закон же предусматривал в таких случаях не только отсечение носа, но и казнь. Однако о случаях супружеской неверности в среде знати известно немало не только от конца XII в., но и от XI в., и от начала XII столетия. Скандальные связи Константина IX Мономаха не раз вызывали волнения в столице. Едва женившись на Зое (это был ее третий брак), Мономах ввел во дворец свою фаворитку Марию Склирену. Царская спальня была устроена так, что покои василевса сообщались со смежными помещениями Зои и Склирены. Ни одна из них не входила к Константину без стука. Многочисленный дворцовый люд подражал императору, уверенный в безнаказанности. Народ бурно протестовал, требуя удаления Склирены. Анна Комнин уверяет, что со времен Мономаха до 1081 г. женская половина дворца пребывала в разврате, и только бабка Анны — Анна Далассина навела порядок, установила время для приема чиновных лиц, трапез и "божественных песнопений", так что дворец уподобился монастырю.
Любовь Склирены, кстати говоря, один из немногочисленных сохраненных источниками примеров самоотверженной женской любви. Происходившая из богатого и знатного рода, Склирена полюбила опального вдовца Константина и, продав свои владения (имущество Мономаха было, видимо, конфисковано), последовала за ним в ссылку на остров Лесбос, где они прожили вместе семь лет. Безусловный ценитель подлинной культуры, тонкий наблюдатель и психолог, Пселл много лет спустя после смерти Склирены с восторгом писал о ее уме, такте, воспитанности, образованности, скромности и умении слушать. Она не была красавицей, заключает писатель, но обаяние ее личности действовало неотразимо. Щедрый и негневливый, но недалекий и ветреный Мономах окружил Склирену роскошью, но вряд ли тем вознаградил ее за большую любовь. Когда Склирена внезапно умерла, василевс, по словам Пселла, каялся в горестном недоумении и плакал, как ребенок, жалуясь каждому встречному.
В крупных городах Византии жили богатые и образованные гетеры. Об одной из них рассказывается в сатирическом сочинении "Путешествие в ад". Ее посетителями были высокопоставленные знатные лица, но когда влюбившийся в эту красавицу некий «неразумный» чиновник хотел взять ее в жены, император запретил ему это.
Дома терпимости находились почти в каждом из многочисленных кварталов Константинополя, имея и официальный и неофициальный статус. Среди их обитательниц было немало девочек-сирот, которые в бедных кварталах едва добывали себе пропитание. Занимались они также прядением шерсти. Власти иногда превращали дома терпимости в исправительные колонии, загоняли гетер в монастыри (так поступил, например, Михаил IV), но все это давало лишь временный эффект.
