Андреа Жапп - Ледяная кровь
– Нет. Этот ваш знакомый рыцарь… он был настоящим рыцарем-госпитальером. Нетребовательным, скромным, молчаливым. Любезным, даже когда был в плохом настроении, не могу отрицать этого. А ведь мое заведение, хотя и пользуется хорошей репутацией, давно не видело такого безукоризненною поведения. Впрочем, к нам заходят монахи… Молодые и зрелые.
Этот портрет, казалось, набросанный хозяином таверны не без сожаления, немного успокоил Артюса д'Отона. Значит, Леоне вел себя в соответствии с обетами, предписывавшими строжайшее целомудрие. Да, но любовь? Разве можно бороться с ней? Артюс сам служил убедительным примером: он даже не почувствовал, как к нему пришла любовь.
– Понимаю… Значит, у вас нет ни малейшего представления, куда он направился?
– Нет, черт возьми. Он взял свой тощий мешок, заплатил по счету и – фьють! – исчез. Впрочем…
Хозяин таверны немного помолчал, чтобы усилить впечатление от слов, которые собирался произнести.
– Впрочем?
– Впрочем, однажды вечером он угощал некоего клирика. Очень уродливого молодого человека, похожего на страшную крысу, если хотите знать мое мнение. Я понял, что молодой человек служил секретарем в Доме инквизиции. Возможно, он знает больше меня. Он вели очень душевный разговор.
Аньян! Аньян, бормотавший невразумительные слова после освобождения Аньес.
Артюс допил свой кубок и поблагодарил хозяина таверны, как важного горожанина. Тому и не требовалось большего, чтобы рассыпаться в любезностях.
Папаша Красный, который до сих пор никогда не подавал нищему даже ломтя черствого хлеба, предпочитая скормить его курам, расщедрился, словно ангел, и, упершись руками в бока, с наигранно-оскорбленным видом отказался брать у графа деньги за кувшин дорогого вина.
Мануарий Суарси-ан-Перш, декабрь 1304 года
Дождавшись ночи, Франческо де Леоне начал осматривать окрестности. Днем по двору бегали собаки, и они быстро выдали бы его. Заглянув на минуту в служебные помещения, Леоне сразу понял, что этот воришка Клеман там не жил.
Он не спеша обошел мануарий, держась на расстоянии в несколько туазов. Две квадратные, кое-как возведенные башни стояли по бокам относительно небольшого трехэтажного здания, увенчанного своего рода мансардой. По обычаю, принятому в этих краях, здания строили с севера на юг, чтобы оба фасада были освещены лучами восходящего или заходящего солнца. Ему вдруг показалось, что в слуховом окошке под крышей северной башни, затянутом прозрачной кожей, мелькнул огонек. Он подошел ближе и увидел светлые полосы известкового раствора, которым пытались заделать большие трещины. Франческо охватила бесконечная нежность к Аньес де Суарси. Она, как могла, отчаянно боролась с разрухой, постоянно грозившей ввергнуть ее саму и ее людей в нищету. В конце концов, в этом нет ничего удивительного. Та, которую он, теряя уже надежду, искал многие годы, должна быть удивительным существом. И ничто, да и никто не может заставить ее отречься.
Hoc quicumque stolam sanguine proluit, absergit maculas; et roseum decus, quo fiat similis protinus Angelis.[50]
Божественная кровь, которая очистит от скверны всякого, кто окунется в нее.
Недалеко от окошка Леоне заметил канат, закрепленный на раструбе желоба, сделанного в форме рыбы с крыльями летучей мыши. Чаще всего желоба[51] крепили к скатам выступающей крыши, а затем отводили назад. Их продолжением служили канавки, выбитые в камне. Желоба позволяли собирать дождевую воду и, отводя ее, оберегали каменную кладку от чрезмерной сырости.
Наличие веревки свидетельствовало о том, что кто-то тайно пробирается наверх. Клеман? Другой слуга? Рыцарь хотел как можно скорее поймать подростка, чтобы забрать листок. Почему он его вырвал? Конечно, бумага очень дорогая, и ее можно продать по хорошей цене. Но если такова была цель Клемана, почему он не вырвал два последних листа, с виду чистых? Нет, он довольствовался одним, предпоследним и самым важным. Леоне вздохнул. Скоро наступит новая ночь, когда взойдет прекрасная звезда. Ночь морозная, но, к счастью, сухая.
Завтра они отпразднуют Рождество Спасителя. Он так надеялся провести эту ночь со своей тетушкой, помолиться подле нее. Он вспоминал бы, как ребенком с нетерпением ждал, когда Элевсия наконец скажет ему, что божественный младенец родился. Каким же он был глупым, как он боялся, что однажды по воле какой-нибудь случайности этот день никогда не придет! Когда в полночь тетушка радовалась вместе с ним, что наступил новый год, сердце мальчика переполнялось счастьем. У Франческо пропадал аппетит, хотя филипповки, начавшиеся в День святого Андрея, заканчивались, и на кухне лихорадочно суетились служанки. Они ощипывали птицу, чистили рыбу, резали мясо на куски и украшали блюда. И хотя рыцарь де Леоне теперь знал, что Он родился не 25 декабря, все равно этот день оставался для него днем чуда и пока не сбывшейся надежды на то, что только Он и Он один может изменить людей и мир. Впрочем, на следующий день мир оставался таким же, каким был накануне. Что касается людей, они не изменятся, если их к этому не принудить.
Если бы в этот момент Леоне сказали, что в своих мыслях он приблизился к мыслям заклятого врага, он вытащил бы меч.
Леоне отошел назад на несколько туазов и лег, свернувшись клубком, за мощным стволом дуба, закутавшись в зимний плащ на меховой подкладке и накинув на голову капюшон. От холода у него немели члены, голод стягивал желудок, но рыцарь умел бороться с неудобствами и страданиями: он думал обо всех страждущих мира, открывал перед ними свою душу и, главное, повторял, что никакие муки не сломят его. Леоне погрузился в воспоминания. Перед его глазами в стотысячный раз возникли белые ступени цитадели Сен-Жан-д'Акр, залитые кровью. Отрубленная голова прекрасной женщины, слипшиеся волосы девочки. Впервые он увидел очаровательные морщины в уголках губ смеющейся Элевсии и рассердился на себя, что не удосужился разглядеть их подробно. Наконец сон сморил его.
Из оцепенения его вывело уханье сипухи.[52] Он осторожно потянулся всем телом, сбросив тонкий слой снега, припорошившего его за ночь, и попытался дыханием согреть руки. Сейчас он многое отдал бы за тарелку горячего супа или кубок медовухи и несколько ломтей хлеба. Бледная луна освещала окрестности. Канат по-прежнему оплетал желоб. А вдруг в этот день, отведенный молитвам, никто не воспользуется им? Франческо не был уверен, что сумеет продержаться еще один день, за которым последует такая же ледяная ночь, без еды.
Неожиданно его внимание привлек какой-то шорох. Он посмотрел на крышу квадратной башни. Из окошка вылезала маленькая фигурка. Был ли это знаменитый Клеман? Ухватившись за раструб, он развязал веревку и сбросил ее на землю. Леоне увидел, что в нескольких местах на канате были сделаны узлы, вероятно, для того, чтобы было легче подниматься. Рыцарь с трудом сдерживал свое нетерпение. Он был уже не столь юным и к тому же намного более тяжелым, чем эта фигурка, ловко спускавшаяся вдоль стены. Однако мышцы еще никогда не подводили рыцаря. Что касается химеры, к которой был привязан канат, она казалась довольно прочной. Его план – если только можно было назвать так несколько неясных мыслей, – был простым, но не внушающим уверенности. Леоне рассчитывал пробраться через слуховое окошко в дом и под покровом ночи обыскать все комнаты. Он не мог пройти через двор, поскольку тогда его заметили бы собаки.
Клеман спрыгнул на землю и поправил накидку. Как мальчик и говорил Аньес, он собирался в последний раз проникнуть в тайную библиотеку в надежде отыскать трактат Валломброзо. Монахини соберутся в церкви, где будут весь день молиться, и у него, при известной доле осторожности, появится шанс попасть в аббатство незамеченным до рассвета. Он немного испугался, когда его дама рассказала о своем странном свидании с аббатисой. Элевсия де Бофор поведала ей о пожаре, об испорченных манускриптах. Каких? В какой библиотеке? В тайной или открытой для всех?
Аньес надела серое шерстяное платье, собираясь идти на утреннюю мессу, начинавшуюся сразу после всенощной.[53] В церкви соберется вся деревня. Она безуспешно попыталась прогнать грустные мысли, одолевавшие ее вот уже несколько дней, и поправила накидку. Сегодня же она отправит записку своему сводному брату, потребовав, чтобы он немедленно привез Матильду в Суарси. Второе письмо она пошлет Монжу де Брине. Она уведомит бальи о своем поступке и попросит его силой привезти дочь, если Эд откажется это сделать добровольно. Дама де Суарси не заблуждалась. Она скоро потеряет влияние на дочь, ведь через несколько месяцев Матильда станет совершеннолетней. И тогда девочка наверняка потребует, чтобы вплоть до замужества опекуном ее был Эд. Могут ли пять месяцев изменить душу? Аньес сомневалась в этом. Она была достаточно честной, чтобы признаться самой себе: главной для нее оставалась уверенность, что она сделала все возможное, чтобы спасти дочь от пагубного влияния дядюшки.
