Петр Третьяков - У истоков древнерусской народности
Совсем в иных условиях протекала колонизация финно-угорских земель. Только некоторые из них в южной части бассейна озер Ильмень и Чудского были заняты славянами и смешавшимися с ними днепровскими балтами относительно рано, в VI–VIII вв., в условиях, мало отличавшихся от условий распространения славян в Верхнем Поднепровье. На других финно-угорских землях, в частности в восточных частях Волго-Окского междуречья — на территории будущей Ростово-Суздальской земли, сыгравшей огромную роль в судьбах Древней Руси, славянорусское население стало расселяться начиная лишь с рубежа I и II тыс. н. э., уже в условиях возникновения раннефеодальной древнерусской государственности. И здесь колонизационный процесс, конечно, включал в себя немалый элемент стихийности, и здесь пионером выступал крестьянин-земледелец, на что указывали многие историки. Но в целом колонизация финно-угорских земель протекала иначе. Она опиралась на укрепленные города, на вооруженные дружины. Феодалы переселяли крестьян на новые земли. Местное население облагалось при этом данью, ставилось в зависимое положение. Колонизация финно-угорских земель на Севере и в Поволжье — это явление уже не первобытной, а раннефеодальной славяно-русской истории.
Исторические и археологические данные свидетельствуют о том, что до последней четверти I тыс. н. э. финно-угорские группировки Поволжья и Севера еще в значительной мере сохраняли свои старинные формы быта и культуры, сложившиеся в первой половине I тыс. н. э. Хозяйство финно-угорских племен имело комплексный характер. Земледелие было развито сравнительно слабо; большую роль в экономике играло скотоводство; ему сопутствовали охота, рыбная ловля и лесные промыслы Если восточнобалтийское население в Верхнем Поднепровье и на Западной Двине было по численности весьма значительным, о чем свидетельствуют сотни городищ-убежищ и мест поселений по берегам рек и в глубине водоразделов, то население финно-угорских земель было сравнительно редким. Люди жили кое-где по берегам озер и по рекам, имевшим широкие поймы, служившие пастбищами. Необозримые пространства лесов оставались незаселенными; они эксплуатировались как охотничьи угодья, так же как тысячелетие назад, в раннем железном веке.
Конечно, различные финно-угорские группировки имели свои особенности, отличались друг от друга по уровню социально-экономического развития и по характеру культуры. Наиболее передовыми среди них являлись чудские племена Юго-Восточной Прибалтики — эсты, водь и ижора. Как указывает X. А. Моора, уже в первой половине I тыс. н. э. земледелие стало у эстов основой хозяйства, в связи с чем население обосновалось с этого времени в областях с наиболее плодородными почвами. К исходу I тыс. н. э. древние эстонские племена стояли на пороге феодализма, в их среде развивались ремесла, возникали первые поселки городского типа, морская торговля связывала племена древних эстов друг с другом и с соседями, способствуя развитию экономики, культуры и социального неравенства. Родоплеменные объединения сменились в это время союзами территориальных общин. Локальные особенности, отличавшие в прошлом отдельные группы древних эстов, стали мало-помалу стираться, свидетельствуя о начале формирования эстонской народности.[91]
Все эти явления наблюдались и у других финно-угорских племен, но они были представлены у них значительно слабее. Водь и ижора во многом приближались к эстам. Среди поволжских финно-угров наиболее многочисленными и достигшими сравнительно высокого уровня развития были мордовские и муромские племена, жившие в долине Оки, в среднем и нижнем ее течении.
Широкая, многокилометровая пойма Оки являлась прекрасным пастбищем для табунов лошадей и стад другого скота. Если взглянуть на карту финно-угорских могильников второй, третьей и последней четвертей I тыс. н. э., то не трудно заметить, что в среднем и нижнем течении Оки они тянутся сплошной цепочкой вдоль участков с широкой поймой, тогда как севернее — в области Волго-Окского междуречья и южнее, по правым притокам Оки — Цне и Мокше, а также по Суре и Средней Волге древние могильники поволжских финно-угров представлены в значительно меньшем количестве и располагаются отдельными гнездами (рис. 9).
Рис. 9. Финно-угорские могильники I тыс. н. э. в Волго-Окской области. 1 — Сарский; 2 — Подольский; 3 — Хотимльский; 4 — Холуйский; 5 — Новленский; 6 — Пустошенский; 7 — Заколпиевский; 8 — Малышевский; 9 — Максимовский; 10 — Муромский; 11 — Подболотьевский; 12 — Урванский; 13 — Курманский; 14 — Кошибеевский; 15 — Кулаковский; 16 — Облачинский; 17—Шатрищенский; 18—Гавердовский; 19—Дубровичский; 20 — Бороковский; 27 — Кузьминский; 22 — Бакинский: 23 — Жабинский; 24 — Темниковский; 25 — Иваньковский; 26 — Сергачский.
Указывая на связь поселений и могильников древних финно-угров с широкими речными поймами — базой их скотоводства, П. П. Ефименко обратил внимание на инвентарь мужских погребений, рисующий мордву и мурому I тыс. н. э. как конных пастухов, несколько напоминающих по своему убору и вооружению, а следовательно, и образу жизни кочевников южнорусских степей. «Нельзя сомневаться, — писал П. П. Ефименко, — что пастушество, для которого использовались прекрасные луга по течению Оки, в эпоху возникновения могильников приобретает значение одного из очень важных видов хозяйственной деятельности населения края».[92] Точно так же характеризовали хозяйство поволжских финно-угров и другие исследователи, в частности Е. И. Горюнова. На основании материалов исследованного в Костромской области Дурасовского городища, относящегося к концу I тыс. н. э., и других археологических памятников она установила, что вплоть до этого времени поволжские финно-угры — мерянские племена — были по преимуществу скотоводами. Они разводили главным образом лошадей и свиней, в меньшем количестве крупный и мелкий рогатый скот. Земледелие занимало в хозяйстве второстепенное место наряду с охотой и рыбной ловлей. Такая картина характерна и для исследованного Е. И. Горюновой Тумовского поселения IX–XI вв., расположенного около Мурома.[93]
Скотоводческий облик хозяйства в той или иной мере сохранялся у финно-угорского населения Поволжья и в период Древней Руси. В «Летописце Переяславля Суздальского» после перечисления финно-угорских племен — «иних языцей» — сказано: «Испръва исконнии данницы и конокормцы». Термин «конокормцы» не вызывает никаких сомнений. «Инии языци» выращивали коней для Руси, для ее войска. Это была одна из основных их повинностей. В 1183 г. князь Всеволод Юрьевич, возвращаясь во Владимир из похода на Волжскую Булгарию, «кони пусти на морьдву», что было, вероятно, обычным явлением. Очевидно, мордовское хозяйство, как и хозяйство других поволжских финно-угров — «конокормцев», существенно отличалось от сельского хозяйства славяно-русского населения. Среди «кормлений», упоминаемых в документах XV–XVI вв., числится «мещерское конское пятно» — пошлина, взимаемая с продавцов и покупателей коней.[94]
На такой своеобразной экономической основе, при преобладании скотоводства, особенно коневодства, у поволжских финно-угров в конце I тыс. н. э. могли сложиться классовые отношения лишь примитивного, дофеодального облика, хотя и со значительной общественной дифференциацией, похожие на общественные отношения кочевников I тыс. н. э.
На основании археологических данных трудно решить вопрос о степени развития ремесла у поволжских финно-угров. У большинства из них с давних пор были распространены домашние ремесла, в частности изготовление многочисленных и разнообразных металлических украшений, которыми изобиловал женский костюм. Техническая оснащенность домашнего ремесла в то время мало отличалась от оснащенности ремесленника-профессионала — это были те же литейные формы, льячки, тигли и др. Находки этих вещей при археологических раскопках, как правило, не позволяют определить, было ли здесь домашнее или специализированное ремесло, продукт общественного разделения труда.
Но ремесленники-профессионалы в указанное время несомненно имелись. Об этом свидетельствует возникновение на финно-угорских землях Поволжья на рубеже I и II тыс. отдельных поселений, обычно укрепленных валами и рвами, которые по составу находок, сделанных при археологических раскопках, могут быть названы торгово-ремесленными, «эмбрионами» городов. Кроме местных изделий в этих пунктах встречаются привозные вещи, в том числе восточные монеты, разнообразные бусы, металлические украшения и др. Таковы находки из Сарского городища около Ростова, уже упомянутого Тумовского селища около Мурома, городища Земляной Струг около Касимова и некоторых других.[95]
Можно предполагать, что более отсталыми были северные финно-угорские племена, в частности весь, занимавшая, судя по летописи и данным топонимики, огромное пространство вокруг Белого озера. В ее экономике, как и у соседних коми, едва ли не основное место занимали тогда охота и рыбная ловля. Открытым остается вопрос о степени развития земледелия и скотоводства. Возможно, что среди домашних животных здесь имелись олени. К сожалению, археологические памятники белозерской веси I тыс. н. э. до сих пор остаются неисследованными. И не только потому, что ими специально никто не занимался, а главным образом из-за того, что древняя весь не оставила после себя ни остатков хорошо выраженных долговременных поселений, ни погребальных памятников, известных в земле других соседних финно-угров — эстов, води, мери, муромы. Это было, по-видимому, очень редкое и подвижное население. В Южном Приладожье имеются курганы конца IX–X в. с сожжениями, своеобразные по погребальному обряду и принадлежавшие, возможно, веси, но уже подвергшейся славянскому и скандинавскому влиянию. Эта группировка уже порвала с древним образом жизни. Ее экономика и быт во многом напоминали экономику и быт западных финно-угорских племен — води, ижоры и эстов. На Белом озере имеются древности X и последующих столетий — курганы и городища, принадлежавшие веси, уже испытавшей на себе значительное русское влияние.
