Нина Тумаркин - Ленин жив! Культ Ленина в Советской России
В биографии, написанной Невским, Ленин не подвержен переменам. Ему известно с самого начала, каким должен быть правильный путь — он указывает его и заставляет на него вступить. Для читателей-крестьян Ленин представал пророком, отзывчивым правителем, примером для подражания. Он исполнен самоотверженности, погружен в работу[229]. Эта книга — наглядный пример того, как партийная интеллигенция стремилась привлечь народные массы на свою сторону посредством образов, могущих оказаться для них привлекательными.
Другая агитационная биография, опубликованная к юбилею Ленина, представляет собой речь, первоначально произнесенную в Казанском Совете на собрании по случаю дня рождения вождя. Менее примитивная по сравнению с очерком Невского, биография затрагивает тему родственной связи Ленина с Марксом: «Маркс создал коммунистическое учение; Ленин руководит претворением этого учения в жизнь». Биография была иллюстрирована: в ней помещены портреты Маркса и Ленина, уже знакомых многим читателям. Здесь же — изображение Ленина-подростка в гимназической форме. В речи, обращенной к Казанскому Совету, подчеркивается связь Ленина с этим городом, что имеет целью усилить местные симпатии к вождю и вместе с тем поднять авторитет Казани в глазах общественного мнения[230]. Публикация портретов Ленина, относящихся к годам его детства и юности, стала впоследствии важной составной частью культа по другой причине: этим преследовалась цель близко ознакомить население страны не просто с личностью вождя, но посвятить народ в малейшие подробности жизни Ленина, каждый этап которой был по-своему существенен.
Реакция Ленина
Заседание Казанского Совета 22 апреля было не единственным: в тот день и в последующие состоялось множество собраний, посвященных юбилею Ленина. Наибольшее внимание общественности привлекло торжественное собрание, организованное Московским комитетом партии. Виднейшие партийные деятели состязались друг с другом в панегириках Ленину. Среди выступавших были Каменев, Луначарский и Сталин[231]. Сам Ленин демонстративно устранился от участия в процедуре: он вошел в зал только после того, как были произнесены все речи и прочитаны все стихи. Поблагодарив аудиторию за проявленное к нему внимание, Ленин выразил удовлетворение тем, что его избавили от необходимости выслушивать хвалебные приветствия. Он высказал также надежду, что в будущем партия найдет более приемлемые способы празднования памятных годовщин.
Затем Ленин прочитал отрывок из датированной 1902 г. статьи Карла Каутского — видного немецкого социал-демократа, писавшего о меняющемся месте России в мире. В 1848 г., когда для народов настала весна, Россия была скована морозом: в стране отсутствовало революционное движение, а Николай Первый являл собой оплот реакции в эпоху революций. К 1902 г. участники русского революционного движения были охвачены большим энтузиазмом, нежели их соратники на Западе: возможно, «теперь им суждено стать той бурей, которая взломает лед реакции» и принесет новую весну. Ленин напомнил своим соратникам, что они теперь стражи мирового социализма. Нельзя потерять лицо и стать посмешищем. Однако им грозит именно такая опасность, если они заважничают. Положение самовлюбленного человека «глупое, позорное, смешное». Ленин высказал в заключение «пожелание, чтобы мы никоим образом не поставили нашу партию в положение зазнавшейся партии»[232].
Недовольство Ленина напыщенными и изощренными дифирамбами находилось в полном согласии с его темпераментом, с его представлениями о партии и собственной роли в ней. Ленин настолько отожествлял себя с Коммунистической партией, что в своей речи поставил между собой и партией знак равенства: восхваляя Ленина, партия восхваляла себя. Вот почему он счел уместным предостеречь партийцев от «самодовольства» и «головокружения». Голова принадлежала ему, но она составляла единое целое с телом — самой партией. Публично расточаемые комплименты личным качествам и персональным успехам вождя не просто отдавали безвкусицей, но и таили в себе опасность. Бедой русских всегда была тяга к праздному мечтательству: им недоставало смелости ясно видеть себя со стороны. Упоенность горделивым сознанием, что партию возглавляет «гениальный вождь», делало большевиков уязвимыми, поскольку подобное преувеличение неизбежно вводило в заблуждение.
Ленин не нуждался в лести: он требовал дисциплины и усердной работы. По его убеждению, официальное низкопоклонство являлось разновидностью взятки, легким способом разрешения проблем — традицией, имевшей в недрах российской бюрократии долгую и бесславную историю: несколько восторженных слов по адресу начальника — и он станет смотреть сквозь пальцы на то, что вы изо дня в день бросаете работу на час раньше. Для Ленина подобный вздор был решительно неприемлем. Кроме того, Ленин, вероятно, опасался, что восхваления его личности могут послужить примером для повседневного курения фимиама другим партийным лидерам. Достаточно вспомнить пережитый им ужас, когда ему пришлось столкнуться с тщеславием Плеханова, чтобы представить себе чувства, которые он, должно быть, испытывал, воображая поток лести и систематического (да и лицемерного) угодничества со стороны рядовых членов партии перед членами Политбюро.
И все же отношение Ленина к славословиям было явно двойственным. В присутствии льстецов он, по-видимому, чувствовал себя неловко, однако, тем не менее, не делал попыток положить конец потоку хвалебных речей. В юности к Владимиру Ульянову домочадцы начали относиться с безграничным обожанием только после смерти отца и гибели брата. Это обстоятельство, возможно, и обусловило сложный психологический комплекс, наблюдавшийся в его общении с последователями, когда он стал властителем России: с одной стороны, Ленин допускал публичные восхваления; с другой — предпочитал наружную скромность и простоту манер.
Ленин терпеливо дожидался своей очереди в парикмахерскую и стремился возвращать библиотечные книги в срок[233]. Как русские, так и иностранцы единодушно отмечали в нем полное отсутствие желания выставить себя напоказ. Когда Ленин посетил деревню Кашино по случаю открытия там электростанции в 1920 г., он поразил жителей непритязательностью внешнего вида. «Удивительно! — заметила одна из крестьянок, — Такой человек, а ни кольца золотого, ни цепочки, ни часов золотых… Удивительно!» Впечатление о скромности Ленина в общении еще более усилилось, когда он представился каждому крестьянину по отдельности. Разумеется, все они знали, кто он такой, однако Ленин держался так, словно у его собеседников не было повода слышать его имя заранее[234]. Будучи Председателем Совета Народных Комиссаров, Ленин нередко подолгу задерживал в приемной иностранных сановников, пока сам беседовал с делегациями рабочих и крестьян. «Человек из народа» — вот характернейшая черта его образа. Народ, в свою очередь, одобрительно воспринимал широко рекламируемую простоту вождя. После кончины Ленина один крестьянин писал:
«Он был прост с нами… проще иного из нас самих. Подойдет, бывало, к мужику в поле, разговор заведет — обо всем расспросит. Пожурит иного, что копаемся по старинке, агрономов не слушаем. И так было радостно, что самый наибольший в России человек побалакал с тобой, как твой брат крестьянин»[235].
Спокойное отношение Ленина к собственной известности отчасти, несомненно, было вызвано тем, что он прекрасно отдавал себе отчет в действенности своего имени для легитимизации и упрочения новой власти. Луначарский однажды заметил:
«Я думаю, что Ленин, который терпеть не мог культ личности, всячески его отрицал, в последующие годы понял и простил нас»[236].
В 1919 г. Ленин записал несколько своих речей на пластинки, которые должны были распространяться по всей стране: он как нельзя лучше знал о своем редком даре влиять на умы людей. В том же году, на праздновании Первомая, Ленин невозмутимо наблюдал, стоя на Красной площади, за торжественным шествием, в то время как на Кремлевской стене были вывешены огромные портреты в одинаковых рамках — портрет Маркса и его собственный[237]. Ранее, в 1918 г., произошел случай, свидетельствующий о том, что порой Ленин готов был отожествлять себя с основоположником учения. По воспоминаниям фабричной работницы, при встрече с вождем она попросила у него фотографию на память. Ленин, по ее словам, улыбнулся, пошарил в кармане и протянул ей крохотный значок с изображением Маркса[238].
Находясь у кормила власти, Ленин все более становился объектом открытого возвеличивания. Подчас это его раздражало — и тогда он выражал сдержанный протест: вспомним его выговор соратникам в день пятидесятилетия, а также очевидное нежелание мириться с использованием его имени в целях прославления. В сентябре 1922 г. завод Михельсона присвоил себе имя Ленина в память исторического события, происшедшего там четырьмя годами ранее — неудавшегося покушения Фанни Каплан. Рабочие завода пригласили Ленина присутствовать на собрании, устроенном по случаю переименования и пятой годовщины Октябрьской революции. Ленин отклонил приглашение, сославшись в записке на нездоровье. Записка была адресована «Рабочим бывшего завода Михельсона»[239]. Он не мог заставить себя назвать завод «заводом имени Ленина». Ленин и в самом деле был болен — за несколько месяцев до того он перенес апоплексический удар — и переименование завода, вероятно, вызвало у него определенную обеспокоенность, поскольку учреждения обычно переименовывались в честь умерших: Ленину вполне могло показаться, что его уже превращают в «безвредную икону».
