Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)
… Один из заключённых, осуждённый за агитацию и подготовку покушения на жизнь Сталина, был особенно озлоблен. Лицо его кривилось, голос дрожал. Несколько власовцев так же ожесточённо ругали всех и вся.
Кто-то из собравшихся, увидев о. Арсения, сидевшего на своих нарах, сказал, обращаясь к нему: «А ну-кось, Пётр Андреевич! Слово своё о властях скажите. Как церковь к власти относится?»
Власовец Житловский, командир какого-то соединения во власовской армии, в прошлом журналист и командир Красной Армии, человек жестокий и властный, державший в своих руках группу власовских офицеров, живших в лагере и бараке, снисходительно смотрел на о. Арсения.
Власовцы держались в лагере независимо, ничего не боялись, так как им всё уже было отмерено, конец свой знали и сидели действительно за дело. «Давай, батя, сыпь!»
Однако вдруг оказывается, что пострадавший от Советов священник не становится на сторону власовцев и хулителей власти:
«…Что бы ни происходило в моём отечестве, я гражданин его и как иерей всегда говорил своим духовным детям: надо защищать его и поддерживать, а что происходит сейчас в государстве, это грандиозная ошибка, которая рано или поздно должна быть исправлена».
«Попик-то наш красненький, — сказал Житловский. — Придавить тебя надо за такую паскудную проповедь…»
Действительно, отец Арсений ударил по самому больному месту: отчизну надо защищать от врага. Если ты предал её, этого не оправдать никакими «идеологическими» соображениями. И власовцы начали мстить:
После этого спора некоторые заключённые стали преследовать о. Арсения и особенно из группы Житловского. Раза два избили его ночью, облили мочой нары, отнимали пайку. Мы, дружившие с ним, решили оберегать о. Арсения от людей Житловского, зная, что это народ отпетый, который может сделать всё, что хочет.
Как-то вечером пришёл киевлянин Жора Григоренко, близкий друг Житловского, и позвал о. Арсения к своему шефу. О. Арсений пошёл. Житловский, развалившись на нарах, говорил со своими дружками, собравшимися вокруг: «Ну-ка, поп? С нами или с большевиками пойдёшь? На «особый отдел» работаешь, исповедуешь нашего брата, а потом доносишь? Пришьём тебя скоро, а сейчас выпорем для примера»…
Отец Арсений спокойно посмотрел на Житловского и сказал:
«Я верю в Бога, верю в людей и до последнего своего вздоха буду верить. А Вы? Где Ваш Бог? Где вера Ваша? Вы много говорите о том, что хотите защитить угнетённых и обиженных людей, но пока Вы уничтожали, убивали и унижали всех соприкасающихся с Вами. Взгляните на руки Ваши, они же у Вас в крови!»
… Сказав, о. Арсений встал с нар и пошёл в конец барака, но сверху с искажённым от злобы лицом соскочил Григоренко и бросился душить о. Арсения, и в то же время, расталкивая столпившихся дружков Житловского, появился высокий и мощный заключённый, носивший в бараке прозвище «Матрос». Был он действительно матросом из Одессы, осуждённым за «политику» к пятнадцати годам нашего лагеря…
Растолкав собравшихся, Матрос схватил Григоренко, приподнял, словно мешок, и бросил в толпившихся дружков Житловского.
«Ты, деточка, забыл, здесь не полицейский участок у немцев, а наш лагерь, — и, обернувшись к Житловскому, схватил его за руки, повернул к себе лицом и сказал с одесским жаргоном: — Милый ты мой! Угомони своих холуёв немецких, а то всех перережем. Всех!»
Конечно, можно говорить о том, что эти воспоминания достаточно субъективны. Но есть одно обстоятельство, которое заставляет нас с большой долей доверия относиться к подобным свидетельствам.
Дело в том, что у администрации лагерей и в целом у власти отношение к бойцам РОА было довольно лояльное — куда благосклоннее, чем к тем красноармейцам, которые не согласились стать в фашистских KZ коллаборационистами. Сроки власовцам давали небольшие; по сравнению с наказанием остальных лагерников эти сроки были просто смешными — какой-нибудь «пятерик», в крайнем случае «семерик»! Как говорили бывалые арестанты — «Я бы такой срок на параше на одной ноге отстоял!» Более того: нередко после освобождения власовцы… надевали форму работников НКВД и пополняли ряды работников мест лишения свободы! Вот что пишет об этом Разгон:
Власовцы в конце войны откатывались на запад, чтобы сдаться американцам или англичанам… Наши союзники выдали бывших власовцев, заручившись обещанием, что к этим пленным отнесутся гуманно. Действительно, им дали довольно сносные срока: пять или семь лет. После отбытия срока им не разрешали уезжать в те места, откуда они были родом. Бывшие власовцы осели на Севере, многие из них нанялись надзирателями в многочисленные лагеря. Их охотно брали: они имели опыт и хорошо работали.
И вот человека, ставшего «изменником родины» с двадцатипятилетним сроком, пригоняют в лагерь, и у вахты он видит — в энкавэдэвской форме! — того, кто лежал с ним рядом на нарах, а потом изменил, завербовался во власовцы… Я был свидетелем шока, испытанного человеком, уже перевидавшим многое. Он бросился на изменника, считал, что разоблачил гада. Впрочем, недоразумение быстро выяснилось… («Непридуманное»).
Назвать такую позицию бойцов армии генерала Власова нравственной — язык не поворачивается. А впрочем, став на путь измены однажды, позже легко привыкаешь метаться из одного лагеря в другой. Оправдание найти так легко…
«Ще не вмэр Степан Бандера»: украинские националисты в истории ГУЛАГа
Другая категория «боевиков» из числа зэков — так называемые «бандеровцы», то есть участники националистического повстанческого движения, развернувшегося во время Великой Отечественной войны на территории Западной Украины одновременно против фашистских и советских войск. Продолжалось оно и после войны: подавить выступления бандеровцев удалось только к концу 40-х годов.
Часть исследователей истории ГУЛАГа (Солженицын, Росси и др.) пытается в своих работах доказать, что именно украинские националисты возглавляли в советских лагерях движение сопротивления как уголовникам, так и администрации. Некоторое время разделял эту точку зрения и автор настоящего исследования. Однако при более серьёзном изучении вопроса её пришлось изменить. Заставили это сделать и беседы с бывшими лагерниками, и мемуары бывших узников ГУЛАГа, и критический анализ ряда публикаций.
Прежде всего, следует учитывать, что на деле значительную часть так называемых «бандеровцев» составляли вовсе не бойцы ОУН (организации украинских националистов) или других ей подобных армий, а жители Западной Украины, оказавшиеся в зоне действия повстанческих формирований и поневоле вынужденные оказывать им помощь. В ГУЛАГе они представляли собой реальную силу лишь тогда, когда попадали под влияние настоящих бандеровцев. Но даже из настоящих бандеровцев в ГУЛАГе поначалу оказывались далеко не самые «идейные» и отчаянные. Таких вешали на месте: сопротивление «москалям» на Западной Украине отличалось особой жестокостью, с такой же жестокостью оно и подавлялось. Следует также отметить, что сторонники Бандеры могли представлять собой более или менее реальную силу только в особлагах — спецлагерях, где содержались почти исключительно политические заключённые и очень редко — уголовники.
Однако далеко не сразу и не всегда украинские «за´хидники» («западники»), как называли националистов зэки, попадали в «политические» лагеря (особлаги были созданы только в 1948 году). Многих из них судили по «бандитской» статье и бросали в разношёрстную арестантскую среду. Здесь они были не такими «героями», как хотел бы их представить Александр Солженицын.
Хотя, по свидетельствам нескольких «сидельцев» 40-х годов (из уголовного «сословия»), бандеровцам действительно часто давали ироническое прозвище «гэрой». Так и кликали: «Эй, гэрой, пидь до мэнэ! Да швыдко!» Таким образом высмеивалось известное приветствие украинских националистов: традиционное обращение «Слава гэроям!» и отзыв «Гэроям слава!»
На самом деле со стороны арестантского общества к «западникам» отношение было не слишком доброжелательное. Во-первых, держались они обособленно, как и прибалты, выказывая нередко явную неприязнь к русским — коих в ГУЛАГе было всё-таки большинство.
(Этот агрессивный национализм сохранился до сегодняшних дней; ныне Степан Бандера объявлен национальным героем Украины и детишек учат декламировать милые стишки:
Ще не вмэр Степан Бандера,
Ще живы гэрои,
Ще не довго москалёви
Спати у спокое!)
Во-вторых, в немалой степени сказывалось и традиционное пренебрежительно-издевательское отношение заключённых к «хохлам», то есть коренным украинцам. Это отношение основывалось не на национализме и было характерно не только для русских. Дело в том, что значительная часть и лагерного начальства, и особенно надзирателей подбиралась из жителей Украины. Даже само жаргонное слово «вертухай» (надзиратель, охранник) происходит от украинского «вертухаться» — вертеться, дёргаться, сопротивляться. «Нэ вэртухайсь!» — было любимой присказкой надзирателей-«хохлов». (Позже весёлый арестантский народ даже переделал Коми АССР, где было множество лагерей, в Коми УССР, а Ханты-Мансийский национальный округ — в Хохло-Мансийский…). Естественно, подобное отношение к малороссам вообще очень быстро перешло и на бандеровцев. Особенно усердствовали «блатари». По их собственным признаниям, «хохлов» «дербанили» и «курочили» даже больше и охотнее, чем «политиков».
