Иосиф Крашевский - Маслав
В отблеске вечерней зари они казались двумя призраками, хотя издали невозможно было рассмотреть их.
Лясота и Дембец приглядывались с любопытством беспокойством. Лясота скоро узнал в них таких же, как он сам, бездомных беглецов, вырвавшихся ночью из мест чешских погромов и побоищ.
Они были вооружены, потому что над головами их торчали острия копий, которые они держали в руках, и ехали на статных конях. Султаны шлемов развевались над их головами. Но разве можно было поручиться, что это не были чехи, искавшие добычи среди этого разгрома и опустошения?
Всадники остановились перед сожженным костелом... Ветер стих, и можно было различить отдельные слова, которыми они обменивались между собой.
- Собачьи дети!
- Звери дикие! Дьявольское племя!
После таких проклятий не оставалось сомнения в том, что это были свои. Лясота сложил руки трубой у рта и закричал им, напрягая силы.
При этом звуке всадники в первое мгновение повернули коней, собираясь обратиться в бегство, но потом остановились и стали приглядываться.
- Свои! - закричал Лясота. - Подъезжайте сюда к нам!
Дембец, который еще раньше Лясоты, признал в них своих, встал с земли и поспешил к ним навстречу.
Вместе все как-то безопаснее.
При виде этой фигуры, выступившей из мрака, всадники остановились, собираясь защищаться или обратиться в бегство, но каретник приблизился к ним, узнал соседей и стал звать их по имени...
Это были два брата Доливы, соседи Лясоты по имению, Вшеборь и Мшщуй.
Утомившись блуждать в лесу без пищи и питья после того, как владения их были преданы разгрому и огню, они теперь, узнав Дембеца, охотно сошли с коней и пошли за ним к тому месту, куда он их вел.
Обрадованный каретник шел вперед и кричал Лясоте.
- Это наши соседи из Доливян, Вшеборь и Мшщуй.
Лясота с усилием приподнялся, опираясь на месте, а каретник опять принялся разводить огонь.
Никто не приветствовал друг друга, потому что не с чем было приветствовать. Разве со спасением жалкой жизни, с которой теперь не знали что делать. Шляхтичи обменялись только печальными взглядами.
Когда огонь разгорелся, младший из братьев Долив, рассмотрев порванную одежду с кровавыми пятнами на ней и исхудавшее лицо Лясоты, не мог удержаться от проклятий врагам.
- Вот, до чего мы дожили! - крикнул он. - Вот что сталось с нашей землей! Будь проклят тот день и час, когда нами стали править Мешко и Рыкса!
Дембец взял их коней под уздцы и отвел их в соседнюю ограду, где они могли найти немного травы. Все сели на земле. И из всех уст по очереди полились жалобы на судьбу.
- Познань, - начал Мшщуй, - тоже вся разгромлена. Чего не успела увезти немка Рыкса, то забрали чехи. Она ушла к своим, к немцам, а за нею должен был идти и сын Казимир. Нет у нас князя, границы стоят без охраны, в стране - безначалие, бери всякий, кто что хочет. Разорили чехи и Гнезьно, ограбили костел, забрали все сокровища, а наших братьев погнали перед собой, как скот. Села выжжены, и куда ни взглянешь, пустыня!
- Погибло Болеславово королевство, - прибавил Вшеборь, - перебито наше рыцарство; все с нами воюют, потому что у нас безначалие. Нет у нас головы!
- Только и остается нам умереть, чтобы не дожить до конца, - сказал Лясота.
- Чехи - чехами и немцы - немцами, - сказал Мшщуй, - но и наш собственный народ разоряет костелы, возвращается в язычество, наша жизнь весит на волоске! Ходят толпами и призывают по-старому Ладо, а если повстречают какого-нибудь магната, ругаются над ним и прибивают его к кресту.
- Что тут делать? Остается одно - умирать, - проговорил Лясота.
Но Мшщуй отрицательно покачал головой.
- У кого есть силы, пусть идет за Вислу к Маславу, там, говорят, еще спокойно, у него сила большая. Что делать? Присоединяться к сильным, а иначе погибнем все, - говорил Вшебор. - Мы вот тоже не знаем, идти ли к нему, чтобы спасти свою жизнь?
- К Маславу? - слабым голосом проговорил Лясота. - Что ты выдумал? Это человек бесчестный, беспокойный, он - причина всех наших бед.
Мшщуй пожал плечами.
- Да, это правда, но теперь для нас всякий хорош, кто поможет нам спастись.
- Лучше умереть! - пробурчал старик.
Так перебрасывались они отрывочными фразами, пока Дембец не прервал их беседы вопросом, - не голоден ли кто-нибудь из них.
А кто же теперь не голоден! - вскричал Мшщуй.
- Что у меня есть, тем я поделюсь и с вами, - сказал каретник. Правда, всего понемногу, только бы голод заморить.
И с этими словами он начал раскладывать перед ними копченое мясо и крупу, сваренную в черепках посуды, найденных им на пожарище. Ужин был плохой, но проголодавшимся людям он показался вкуснейшей пищей на свете. И они были ему бесконечно благодарны.
- Пусть Бог тебе заплатит за нас, - говорили они ему.
- Заплатите лучше вы сами, - отвечал Дембец. - Вы здесь не останетесь, пойдете куда-нибудь дальше, возьмите и меня с собой, а то я здесь погибну. Вероятно, завтра перед рассветом вы двинетесь к лесу, позвольте же и мне пойти за вами. Я поделюсь с вами своими запасами.
- Кто же из нас может сказать, что будет завтра? - сказал Лясота.
- Надо идти в лес и за Вислу, - прибавил Мшщуй, - больше нечего нам делать. Маслав принимает всех.
- И не говорите мне этого, постыдитесь даже думать об этом! - прервал его старый Лясота. - Кто не знал Маслава, крестьянского сына при дворе Мешка? Неизвестно, откуда и как выскочил этот паршивец из хлева, лизал панам пятки, всячески угодничал и добился того, что стал подчашим, а потом сохранил Мешку жизнь, королеву выгнали своими заговорами и государя своего Казимира тоже вынудили удалиться. Это все его штуки!
- Ну, конечно, его, - сказал Мшщуй, - я тоже его не люблю и не защищаю, знаю, что он собачий сын... А кто теперь власть имеет? У кого сила? Приходится или голову сложить или идти к нему на службу.
- Да, что делать! - вмешался Дембец, стоявший поодаль от всех, приходится служить кому попало, хоть бы рыжему псу, только бы не оставаться без власти.
Все умолкли, опустив головы; Лясота, отдохнув немного и успокоившись, с усилием поднялся, чтобы осмотреть свое израненное тело и разорванную одежду. В нем виден был человек, много выстрадавший в жизни и научившийся спокойно переносить страдания: почти без стона, смело, спокойно он начал раздеваться, отдирая от тела пропитанную засохшей кровью одежду. Тогда из ран выступила свежая кровь, и он, разрывая на куски белье, стал прикладывать эти куски к израненному и исколотому телу. Все смотрели на него с почтительным удивлением. Все-таки это было доказательством того, что он желал вернуться к жизни и искать какого-нибудь выхода. Все молча ждали, когда старик окончит свое дело: надо было сообща сговориться, что делать дальше, где укрыться и куда направиться.
В то время во всей стране не осталось почти ни одного уголка, который бы не подвергся разбойничьему набегу чехов, поморов или пруссаков. Особенно тяжелым было положение богатых помещиков, духовенства и рыцарства, которые при Мешке Первом и Болеславе приняли христианство, ни один костел, ни один монастырь не был пощажен грабителями, ни одно кладбище не избежало осквернения. Почти все капелланы пали от руки убийц, и великое дело обращения в христианство, совершенное при помощи христианских народов, было уничтожено. Это было от части на руку немцам, которые приобретали таким образом право обращения мечом, завоевания и захвата верховной власти над вновь отстроенным костелом.
Русь и венгры, со своей стороны, ждали только удобного момента, чтобы вырвать у Польши земли, завоеванные Болеславом. Чешский Бжезислав мечтал даже о завоевании всего Польского королевства и о присоединении его к своим владениям. И это великое дело он начал с ограбления Кракова, Гнезьна и Познани и опустошения всех областей, которыми он хотел править.
Когда Лясота, перевязав свои раны, снова лег на землю, а Дембец уселся в сторонке, братья Доливы, переглянувшись между собой, продолжали прерванный разговор.
- Как же вы думаете? - заговорил Мшщуй. - Что нам делать? Говорите вы первый, мы хотим послушать старшего.
Лясота поднял голову, как бы для того, чтобы убедиться, что эта речь относится к нему.
- Вы меня спрашиваете, - сказал он. - Да разве я сам знаю, что надо делать? Я знаю, чего не надо делать. Я не пойду за Вислу к Маславу, потому что стыд и срам кланяться сыну батрака после того, как человек служил помазанным королям. Мы все держались всегда вместе с нашими государями: были верны вдове Мешка, потом сыну его, Казимиру... И теперь мы пойдем к тому, кто их от нас отнял? А если бы мы и пошли к нему, то разве для того, чтобы он снял с нас головы: ведь кормить нас он не будет.
Братья Доливы не возражали ему.
- Может быть, вы не знаете Маслава так, как я его знаю, - прибавил Лясота. - Я помню, как он рос при дворе и был сначала мальчишкой при псарне, потом носил полотенца и кувшины, приручал соколов, наливал мед и понемногу вкрадывался в доверие и милость, дошел постепенно до цепи на шее и рыцарского пояса, стал доверенным и советчиком. Но и этого было мало его ненасытному честолюбию. По смерти Мешка он задумался жениться на королеве и стать королем, а Казимира извести. Но мудрая государыня отвергла его и окружила себя своими. Тогда стал ее же ругать за то, что она не хочет думать о пользе страны и нас всех, и так ее преследовал, что она, забрав с собой все драгоценности, уехала к своим на Рейн. Остался Казимир, которого взял в свою опеку Маслав с намерением погубить его. И тот должен был бежать. Маслав легко от него отделался. А мы остались без государя и вместо него попали в лапы к волку. Страну нашу грабят и разоряют чужие люди. Ну, скажите, разве все это не его рук дело? Мы все отступились от изменника, а он тогда сделался язычником, чтобы расположить к себе чернь. И все язычники, сколько их там есть, пруссаки и поморы, все с ним. Что же мы там будем делать? Мы, крещенные и верующие в Иисуса Христа? Тела не спасем, а душу погубим.
