К.А. Иностранцев - Хунну и Гунны (разбор теорий о происхождении народа Хунну китайских летописей, о происхождении европейских Гуннов и о взаимных отношениях этих двух народов).
Раз мы установили, что этот автор излагает только политическую историю, то очевидно, что он не был ни сторонником монголизма, ни турчизма, ни финнизма. Для него не существует этнографических различий. Это мнение высказывается им неоднократно. Он признаёт Хунну тожественными и с Турками, и с Монголами[6].
Только одно место во всём сочинении может дать повод думать, что Дегинь признавал некоторое этнографическое различие. В примечании на стр. 114, части II, тома I, он сказал следующее: «Разделение империи Хунну на северных и южных (48 г. по P.X.) кажется, имеет большое отношение к разделению турецкого государства на Монголов и Татар. Первые — Хунну северные, вторые — южные». Нам кажется, что в данном случае автор не высказал своего убеждения, а только старался примирить турецкие предания мусульманской редакции с историческими фактами, сообщаемыми китайскими летописями. Это мы заключаем из того, что раньше, на стр. 5–12 II ч. I т., он изложил предания, сообщённые Абуль–Гази, в одном из которых говорится, что от общего предка Турка произошли два брага — близнецы, ханы Татар и Монгол. Очень вероятно, что в этом предании содержится какое–нибудь историческое воспоминание; какое — сказать трудно. Заметим кстати, что у Дегиня замечается здесь некоторая путаница. Взяв известие Абуль–Гази, что от Монгол–хана происходят Монголы, а от Татар–хана— Татары, он не выяснил — кто такие эти последние. Сам он назвал Татарами всех жителей Средней Азии — и Турков и Монголов, и Тунгузов и др. Судя же по этому примечанию Татары, по его мнению, только часть Турков. Нa стр. 368 II ч. I т. он, приступая к изложению истории восточных Турков, выводит их, сообразуясь с историей, из северных Хунну, которых он в вышеназванном примечании назвал Монголами. Поэтому, на одной и той же странице (368) он называет этих восточных Турков и Турками и Монголами[7]. Мы привели это мнение Дегиня для того, чтобы не упустить ничего, что касается в его сочинении вопроса о происхождении Хунну. Однако нельзя придавать большого значения мнению, высказанному мимоходом, в примечании и прямо противоречащему взглядам автора, которые он постоянно высказывал. Наконец, это примечание вовсе не уясняет нам мнения автора о происхождении всей массы Хунну, до их разделения на северных и южных. По этому поводу Дегинь нигде не выражается иначе, как в той форме, о которой мы уже говорили, т.е. признавая этот народ состоящим из турецких, монгольских, тунгусских и др. орд.
Рассмотрев первую половину вопроса, т.е. мнение Дегиня о происхождении народа Хунну, мы перейдём к воззрениям этого учёного на отношение Хунну к европейским Гуннам. Тожество этих двух народов кажется Дегиню несомненным, как и предшествовавшим ему миссионерам. Можно думать, что к этому отожествлению склонило его сходство имён. Вопрос о происхождении имени Хунну, подавший впоследствии повод к многочисленным спорам, разрешается им очень просто. Сообщив китайские известия о том, что этот народ при императоре Яо, т.е. за 2000 лет до P.X. назывался Шань–юн (Chan–yong. т.е. Шань–жун), т.е. горные варвары, при Шанской династии Гун–Фан (Kuei–fang), при Чжоу: Хянь–юнь (Hien–yun), при Ханях: Хун–ну (Hiong–nou), он замечает: «это слово (Hiong–nou) может быть переведено по китайски — несчастные рабы; но я думаю, что это татарское слово, которое китайцы выражали двумя знаками, образующими тот же звук. Эго слово изменено, как все иностранные слова, которые они хотят выражать на своём языке. Однако, оно может быть китайское но происхождению; нередко в татарском языке встречаются подобного рода имена» (прим. стр. 13 ч. II т. I). Он, повиднмому, не думал, что Гунны образовались сразу, путем единичного случая разделения хуннуской орды, будь то в половине I века до P.X. (когда Чжи–чжи, отделившись от Ху–хань–е, пошёл на Запад), или в конце I века по P.X. (изгнание северных Хунну). Из его слов скорее можно заключить, что это переселение происходило в течение большого промежутка времени, целыми рядами движений отделявшихся от главной орды частей. Так, говоря, как Гунны в конце I века по P.X. разбили у Яика (Урала) Аланов, он замечает, что эти последние не всегда жили там, а тоже пришли с Востока, и причину их прихода он видит в смутах, происшедших от расположения Хунну около теперешнего Тобольска, во времена Чжи–чжи. Впрочем, главным движением он, кажется, считал переход на Запад части северных Хунну, после их поражения в 93 г. по P.X., так как именно с этого года он начинает историю западных Гуннов. Относительно тожества Хунну и Гуннов он совершенно убеждён; напр., говоря о разделении Хунну на южных и северных и об удалении последних на Запад, он говорит: «Это те Гунны, которые перешли впоследствии в Европу, в правление императора Валента». (стр. 217, ч. I, т. I).
В заключение мы должны сказать несколько слов по поводу отношения Дегиня к теории монголизма. Некоторые позднейшие учёные[8] считали его создателем теории монголизма Хунну. Выше мы указали на примечание, которое могло дать повод причислять Дегиня к сторонникам монголизма, и говорили, насколько шатко, основываясь только на этом примечании, причислять этого учёного к сторонникам какой бы то ни было теории. Рассматривая вопрос с особой точки зрения, считая Хунну не столько народом, сколько государством — сторонники политической классификации должны, по нашему мнению, стоять особняком.
Пo прочтении сочинения Дегиня, нам кажется, можно сделать в отношении нашего вопроса следующие выводы: по мнению этого учёного 1) Хунну было кочевое государство, из которого впоследствии вышло турецкое, а затем и монгольское; 2) Гунны Аттилы — потомки части населения хуннуского государства, ушедшей на Запад. Вот всё, что по этому вопросу можно вывести из сочинения Дегиня[9].
Система этого учёного долго не применялась. Когда возникли различные теории, то и Дегиня, не особенно вникая в его сочинение, стали относить к сторонникам первой по возникновению из этих теории, т.е. монгольской, не отличая от Палласа, Бергмана и др. От этого пренебрежения книгой Дегиня, может быть, возникли многие ошибки писавших позже, так как, если этот учёный и не распределил народы Средней Азии по расам и племенам, то во всяком случае обладал глубоким пониманием и знанием фактов политической истории. В этом отношении его, может быть, никто не превзошёл. За это будет ему благодарен всякий исследователь среднеазиатской истории. Если Дегинь был сторонником политической классификации народов Средней Азии, то это объясняется тем, что в его время не существовало никакой истории, кроме политической, не было, как мы уже сказали, ни этнографии, ни этнологии, ни лингвистики. Совсем иное отношение видим мы со стороны другого представителя этой же классификации. Любопытно, что сторонником её непосредственно за первым писавшим по нашему вопросу нужно поставить современного нам учёного, сочинение которого может считаться как бы последним словом науки по древней истории Средней Азии. Мы говорим о французском исследователе Каён (L. Cahun). Свои взгляды на происхождение Хунну он высказал вкратце в XVI главе II тома Всеобщей истории под редакцией Лависса и Рамбо, подробнее же говорил в специальном сочинении «Introduction à l’histoire de l’Asie. Turcs et Mongols des origines à 1405» (Paris, 1895). Эта книга посвящена истории Средней Азии с древнейших времён до смерти Тимура. В ней, помимо фактов, изложены и собственные воззрения автора на некоторые, не вполне ещё выясненные вопросы. Цель наша — только рассмотреть его взгляд на происхождение Хунну. Однако, для ясного понимания этого, нам нужно иметь понятие и о его классификации народов Средней Азии.
Каён является убеждённым сторонником политической классификации. Вот что он говорит, например, о группировке по племенам: «В этническом смысле слова никогда не существовало ни расы, ни даже племени гунского, мадьярского, турецкого, монгольского или манчжурского, но существовали только политические соединения, носившие их имена». Пример этому он видит в потомках Монголов, завоевавших Россию в XIII веке и говорящих, как и их предки, на турецких диалектах. «Можно распределить», говорит он (стр. 39–40): «по группам финно–угорские, турецкие, монгольские, манчжурские языки, но нельзя распределить по расам или естественным видам (espèces naturelles); мы видим их, насколько можем видеть в прошлом, только как искусственные соединения, нации»[10]. Вопрос расы в этом случае не нужен. Даже имена этих народов при филологическом разборе оказываются не этническими (?) именами, а определяющими образ жизни народа. Так, у Абуль–Гази первые пять турецких народов называются: Кыпчак, Уйгур, Канглы, Калач и Карлук. Кыпчак значит степняк, Уйгуры — люди соединившиеся, т.е. цивилизованные, Канглы — люди повозок и т.д.[11].
С многими из доводов этого учёного мы, однако, не можем согласиться. Живущие в настоящее время в Средней Азии и Восточной Европе народы, пришедшие в XIII веке с Монголами и говорящие на турецких языках, конечно, потомки турецких народов, пришедших только под властью Монголов. Политически они были Монголами, этнически же Турками. В классификации по племенам с нас даже достаточно лингвистических признаков. Мы называем Турками народы, говорящие по турецки, а Монголами, говорящие по монгольски[12]. Мы согласны, что в Средней Азии более частое, чем в других странах изменение политических групп способствовало изменению и скорейшему исчезновению племенных черт, и ничего не имеем против утверждения нашего автора, что «взаимное проникновение народов, принадлежащих к финно–угорской, турецкой, монгольской и манчжурской группам, очень древне и если не доказывает единства, то, по крайней мере, остаётся свидетелем продолжительных и часто повторявшихся сношений», но не считаем возможным отрицать распределение этих народов по племенному происхождению. Впрочем, Каён признает одно этническое имя, это имя — Турок. Вот тут то он и касается вопроса относительно древнейших обитателей Средней Азии. «Древнее имя, которое Китайцы давали предкам Турков, было Хун–ну. Это слово не имеет ни этнического, ни национального характера; оно ни турецкое, ни монгольское, а китайское и очень древнее» (46). А вот как наш автор говорит об отношениях Хун–ну к Гуннам: «Когда искали происхождение Гуннов, т.е. того народа, который пришёл в Европу под предводительством Аттилы, тратили по пусту время, чтобы доказать, что эти варвары были или не были то же самое, что Хун–ну, о которых говорят Китайцы; это напрасный спор и поиски за решением задачи, которая не имеет решения. Мы можем сказать наверно, что все Турки были Хун–ну, но мы не можем сказать, чтобы все Хун–ну были Турки. Если давать Хун–ну общий смысл, который давали этому имени Китайцы до II века, то Гунны были Хун–ну, как Турки, Монголы и Манчжуры, но среди Гуннов Аттилы были ещё другие этнические элементы, как позже среди Монголов Чингиз–хана» (47). Вот мнение Каёна о происхождении Хун–ну. Тут прежде всего возникает вопрос, почему этот исследователь считал Хун–ну чисто китайским словом и не хочет считаться с прежде высказанным мнением, что слово это китайская транскрипция туземного имени? Мы знаем, что многие учёные разделяли это воззрение на происхождение слова Хун–ну. Главная же ошибка заключается в том, что Каён думает, будто Китайцы давали этому имени общий смысл. Достаточно прочитать те переводы из китайских летописей, которые приведены у Иакинфа в начале первой части «Собрание сведений о народах Средней Азии», чтобы увидеть, что под Хун–ну китайцы разумели народ, образовавший обширное государство с определёнными законами и единым государем, а не беспорядочную массу различных племён инородцев, бродивших где–то на севере. Как мы увидим ниже (см. главу V), Китайцы придавали этому имени совершенно особенный смысл и отличали их от некоторых других варварских народов, живших к северу от границ их государства, напр., от Дун–ху). Мы слишком мало знаем древнюю этнографию северо–восточной Азии, чтобы иметь право отрицать, что некоторые части турецкого племени даже в ту отдалённую эпоху могли удалиться от границ Китая и Монголии, центра могущества Хун–ну. Каён утверждал, что среди Монголов Чингиз–хана находились самые разнообразные этнические элементы, однако он и сам не будет отрицать, что во главе государства стоял народ, говоривший монгольским языком. И относительно Хун–ну нужно решить вопрос, какое племя у них играло ту же роль, что в Монгольском государстве Чингиз–хан и его родичи. Нам нужно решить, какое племя являлось господствующим в этом государстве, создателем его. Однако Каён видимо не считает Хун–ну праалтайцами, общим собранием угро–финских, турецких, монгольских и тунгусских племён, ещё не разделившихся на отдельные группы. Это мы заключаем из того, что он считает титул хуннуского государя «тенгри–кут» турецким (88). Он не задаётся вопросом, отчего это хуннуские государи получили турецкий титул, а ведь этот вопрос напрашивается сам собою. Далее, как примирить единую власть хуннуского государя с этой смесью племён и народов, какой является Каёну народ Хунну? Нa это в сочинении нашего исследователя нет ответа.
