Платон - Суд над Сократом (Сборник исторических свидетельств)
Неуверенная в себе, экономически еле живая демократия Фрасибула-Анита заискивала перед населением, страшилась его и не в состоянии была справиться с распадом общества. Раскованность превращалась в распущенность, народоправство в охлократию[9]. Греческая культура вытеснялась фригийско-фракийскими восточными культами. Почти ежедневно по улицам Афин с оглушительным шумом шествовали процессии адептов фригийских богов Кибелы (Матери богов) и Сабазия (бога плодородия, вина и веселия); по ночам те же молодые люди устраивали сборища, доводя себя до экстатического безумия под оглушительную музыку флейт и барабанов (тогдашние рок-концерты!) Громогласно читались книги с таинственными фригийскими текстами, после чего неофиты произносили: "Я избежал греха, я обрел спасение", и начиналось повальное распутство.
Разумеется, участники сходок принадлежали, в основном, к афинскому городскому плебсу, однако ощущение непрочности, иллюзорности бытия, потерянности овладевало и афинской интеллигенцией:
Кто скажет нам, не смерть ли жизнь земная,
И смерти час — не жизни ли начало.
Художественно-гениальные строчки Еврипида[10] стали своего рода паролем времени, а сам драматург, немногими признаваемый при жизни, обретал славу классика. Воскресла и непрестанно повторялась философская "силла" Ксенофана (ок. 570–480):
И если б кто нам истину открыл,
То истина иль нет, он знать не мог бы:
Догадка всё, что скажет человек.
Люди образованные, чураясь, конечно, массового восточного растления, погружались в изучение "отеческого" таинственного пифагорейства с его высокими идеями переселения души. Казалось, в общественном плане ничто более не соединяет людей, все разделяет, все мимолетно, все пронизано тлением.
После тотального поражения Афин в Пелопоннесской войне число свободных граждан уменьшилось почти вдвое; с потерей "вассальных" городов-полисов (при Перикле их насчитывалось до 200!) упала торговля, опустела казна, незваной гостьей пришла нищета. Государство оказалось на краю исчезновения.
В этих печальных обстоятельствах отцы возобновленной демократии, как правило, люди пожилые, хорошо помнившие дни процветания, заподозрили: не от Сократа ли идет порча? Не от его ли проповедей, не от его ли "лукавых" выспрашиваний, не от его ли философии, звучащей под небом Афин уже 30 с лишком лет? Не он ли, вечно окруженный юношами, в основном, детьми состоятельных и уважаемых людей, распространяет неверие? Вот истоки начавшегося против Сократа процесса в 399 году, зачинателем которого стал Анит (возможно, по дополнительным причинам субъективного характера, о чем мы говорили).
Следует сразу же сказать: Анит не "жаждал крови" согражданина, он был твердо убежден, что Сократ уйдет в добровольное изгнание (как сделал философ Анаксагор в сходной ситуации в 433 году); да ничто и не вынуждало Сократа являться в судилище, ничто — кроме собственной воли и гордости.
…Теперь, совершив необходимый историко-психологический экскурс, вернемся (точнее, взберемся) на холм Агоры, на площадь перед зданием Гелиэи, и посмотрим, как развивались события. А развивались они необычно. Обвинение действовало по весьма обдуманному плану, стремясь все время держаться юридически испытанной дороги; подсудимый мало заботился о стройной системе опровержения, рассуждал то об одном, то о другом, том, что, несомненно, несло общечеловеческий смысл, но не конкретно-правовой. Следует сказать, что самих обвинительных выступлений Мелета, Ликона и Анита не сохранилось, сохранились апологии и сочинения, написанные учениками Сократа Платоном и Ксенофонтом и позднейшими авторами Диогеном Лаэрцием и Либанием; все они страстно оправдывали Сократа, но из оправданий легко угадывается и линия обвинения.
К тому же сохранились более или менее достоверные предания о ходе процесса; так, например, считается, что Мелет выступал неубедительно, а Ли-кон и Анит блеснули логикой и пафосом; это похоже на правду, потому что о речи Мелета Сократ говорит с особо брезгливым презрением. Предание так же передает, что выступление для Анита написал софист и логограф[11] Поликрат Афинский, это вполне правдоподобно; для кожевенника ораторское искусство было занятием непривычным.
Диоген Лаэрций сообщает, что знаменитый оратор Лисий, прирабатывавший и "логографией", составил оправдательную речь для Сократа (Диоген Лаэрций "Сократ", с. 231 наст, изд.); байка Диогена характерна для преданий о философе, его манере отвечать, держаться; но не более.
Рассмотрим теперь подробнее пункты обвинений, предъявленных философу, и его ответы на них.
Пункт № 1. Сократ не признает богов, почитаемых Городом и его гражданами, и вводит собственных. Обвинение серьезнейшее, собственно оно и составляет ядро инкриминируемого Сократу религиозного нечестия. В виде юридической статьи оно введено в 432 году неким гражданином Диопитом с целью бросить тень на Перикла, покровительствовавшего Анаксагору (Плутарх "Сравнительные жизнеописания", "Перикл" XXXII).
Прежде всего необходимо сказать, что мнение о тайном неверии Сократа имеет длинные, уходящие аж в двадцатилетнюю давность, корни — и соединено с именем великого комедиографа Аристофана. Двух прославленных греков связывала, увы, не дружба, а непримиримая вражда. В написанной и поставленной в 423 году комедии "Облака" Аристофан вывел одним из главным персонажей Сократа, иронически нарицая "мудрецом"; пересказывать очаровательно-смешную историю бессмысленно, но в ней содержатся и прямые выпады против философа, парящего в "гамаке на облаках". Есть в ней и прицельные обвинения в безбожии; вот диалог главного положительного героя старика-крестьянина Стрепсиада и коварного мудреца:
СОКРАТ. Так пойми же: богини они лишь одни (облака), Остальное нелепые бредни!
СТРЕПСИАД. Ну, а Зевс? Объясни, заклинаю Землей, Нам не бог разве Зевс Олимпийский?
СОКРАТ. Что за Зевс? Перестань городить пустяки! Зевса нет!
За одно это высказывание-проповедь Сократа (если бы он в самом деле проповедовал подобное) можно было притянуть в Гелиэю. Само собою, в комедии допустимо преувеличение, гипербола, карикатура, но, очевидно, зерно подозрения, посеянное 24 года назад, не погибло; это подтверждается и тем, что свои оправдания Сократ начинает именно с упоминания Аристофана и его комедии (Платон "Апология Сократа", с. 48). Колючие и злые инвективы Аристофана (в финале комедии Стреп-сиад даже поджигает дом ненавистного мудреца!) несомненно стали как бы фундаментом обвинений в неверии[12].
Было бы бессмысленно и антиисторично выступать арбитром в споре Аристофана и Сократа; по образу мыслей, по социальной ориентации, наконец, по "жанру" своего творчества эти люди принадлежали к полярным группам. Аристофан — традиционалист, защитник старины, патриархального крестьянства; Сократ — мыслитель, стремящийся обновить старые догмы, основать собственное учение, горожанин-интеллектуал (хотя и ходил всегда босым и в одном хитоне!) Оба они "правее", но каждый в своем понимании того, что полезно человеку и Городу. Любопытнее пофантазировать на предмет возможности присутствия Аристофана на суде: он мог быть и зрителем, и присяжным, и если он был присяжным, то какой "камешек"[13] опустил в бронзовую амфору — за осуждение или за оправдание?
Самой подходящей мишенью по первому пункту обвинения стал знаменитый "гений", "божественный голос", "демоний", "демон" Сократа. О нем, таинственном голосе, указующем верный путь, по-видимому, сказано было больше всего слов; ему отводится немало мест в апологиях Платона и Ксенофонта, ему посвящен диалог Плутарха. В подлиннике сказано "daimonion", что буквально значит божественное", но трактуется это понятие разными авторами по-разному. Ксенофонт в "Воспоминаниях", Плутарх и Диоген Лаэрций полагают, что это был некий дар пророчества, знаки из будущего, тогда как Платон настаивает, что демоний лишь отвращал Сократа от ложного, но никогда не побуждал к свершению чего-либо и не касался других людей и событий. Судя по некоторым сообщениям, все же то был дар предвидения; так, например, известно, что Сократ предупреждал о гибельных последствиях морской военной экспедиции в Сицилию, которая и действительно закончилась в 413 году величайшим поражением афинян в Пелопоннесской войне.
Анит и его "мальчики"[14] выстраивали такую схему: Сократ верит своему особому демонию, стало быть, не верит в общепризнанных богов. Схема ничем не подтверждалась, но внешне, на слух, звучала достаточно опасно и убедительно. А как защищался подсудимый? По Ксенофонту — весьма твердо и даже резко ("Апология", с. 93, 94), ссылался на давние и всем понятные верования греков в "знамения", что открывают волю богов (сны, приметы, голоса птиц и особенно предсказания Пифии в храме Аполлона в Дельфах). Демоний, дескать, тоже не более, чем знамение, открывающее волю богов, стало быть, слушаться его не предосудительно. Гораздо уязвимее выглядит ответ в "Апологии" Платона (с. 64), где Сократ пытается доказать, что демоны — так сказать, младшие боги и, веря в младших, нельзя не верить в "старших".
