Этьен Кассе - Исповедь меча, или Путь самурая
Сто двадцатый день со дня рождения будущего самурая отмечался церемонией табэ-дзомэ, дословно переводящейся как «еда первого раза». Поскольку до этого новорожденный не пробовал твердой пищи, церемония табэ-дзомэ в сознании общества самураев становилась рубежом, когда ребенок впервые приобщался к миру взрослых. Табэ-дзомэ было для самураев своего рода пожеланием своему будущему собрату крепкого здоровья, быстрого роста и безбедной жизни. И подарки теперь сын воина получал другие — один или два (все зависело от ранга его отца) маленьких игрушечных меча, вырезанных из дерева. Это с малолетства приучало совсем юного самурая любить свое оружие — мечи, принадлежность сословия воинов.
Торжественная церемония табэ-дзомэ предполагала обязательное наличие отдельного маленького столика для ребенка. Накрывали его так же, как и для взрослых самураев: ставили блюда с рисом и супом и выкладывали хаси (палочки для еды). Сам стол на церемонии и то был маленьким чудом. Для мальчика, будущего буси-самурая, все — и набор миниатюрных чашечек, и хаси, и сам столик — покрывали черным лаком. (Для девочек чаши изнутри обязательно крыли красным лаком, а снаружи — черным.)
После того как гости садились за накрытый стол, к ним выходила мать ребенка — в этот день она впервые участвовала в семейном торжестве в честь маленького буси — и, низко кланяясь, благодарила пришедших за проявленное к ее сыну внимание. Затем, взяв малыша на колени, она присаживалась к маленькому столику и крошечными хаси прихватывала несколько зерен риса, после чего отправляла их в рот ребенку. Это была не только первая твердая пища самурая, но и своего рода ритуальное действо: крупинки риса являлись символом, залогом твердости. Отныне твердость должна была стать чертой характера маленького буси.
Развивать в детях самураев воинский дух, почитание воинской доблести «себу» и твердость были также призваны ежегодные праздники мальчиков — танго-но сэкку, которые отмечались в пятый день пятого месяца по лунному календарю и получили широкое распространение в период Эдо. Во время этого праздника в доме выставляли искусно созданные миниатюрные доспехи, надетые иногда на специально изготовленных для этой цели кукол (кабуто-нингё), мечи, луки и стрелы, стараясь подобным образом воспитать в будущем самурае воинственность, уважение и благоговейное отношение к военному снаряжению и к самому ремеслу самурая. Играть такими мечами и доспехами детям запрещалось: на них можно было только смотреть, так как демонстрация игрушек приравнивалась к самурайской практике показа мечей и доспехов.
Еще одним непременным аксессуаром на празднике мальчиков были коинбори — изображения карпов, сделанные из цветной ткани или бумаги и поднимавшиеся на шестах из бамбука над каждым домом, где жили один или больше мальчиков (число вывешиваемых коинбори соответствовало числу мальчиков в семье). Карпы символизировали «мужественную добродетель», подразумевающую «добродетель воинскую». По сей день в Японии карпы олицетворяют… самураев водного мира. Это символ энергии, храбрости и непреклонной твердости. В Средние века детям буси внушали, что и от них требуются такие же упорство в достижении цели, стоицизм и бесстрашие, какие демонстрирует карп, преодолевая бурные потоки.
Пять лет считались этапом, который был особенно важен для мальчиков. В феодальной Японии, когда сын самурая достигал этого возраста, его официально вводили в состав высшего сословия. По этому поводу существовала даже специальная церемония надевания в первый день хакама — шаровар.
Но только ли для воспитания твердости и доблести юному буси были нужны все эти церемонии? Отнюдь нет. В сословии самураев считалось важным, что ребенок во время этих праздников получает первые уроки эстетики и понимания красоты окружающего мира — природы, одежды, праздничного угощения. Возможно, именно поэтому самураи разрешали своим мальчикам на протяжении тысячелетий хина-асаби, то есть игры в… куклы.
Я уже упоминал, что для самураев демонстрация игрушек была сродни демонстрации мечей и доспехов. Вот почему в токугавский период, более трехсот лет тому назад, для «праздника кукол», или хина-мацури, был выделен особый день, 3 марта. Дети самураев играли с двумя маленькими куклами, представляющими мужчину и женщину. Для торжества в домах буси использовались бумажные, деревянные, глиняные и тряпичные куклы. Самыми древними были бумажные. Издавна повелось, что 3 марта мужчины, женщины и дети из семей самураев делали огромное количество бумажных кукол: они «передавали» им свои несчастья, неудачи и болезни, а затем бросали кукол в ближайший пруд, ручей или реку. Участвующие в церемонии самураи — и взрослые, и совсем еще дети — верили, что таким образом уничтожается и разнообразное зло, присутствующее в окружающей их жизни. Единственным нерушимо соблюдающимся с далекого Средневековья условием было то, что куклы обязательно должны были быть представлены парой: справа стоит мужчина, слева — женщина.
Но не думайте, что жизнь будущих самураев была сплошным праздником. Какое там! Наоборот, жизнь каждого маленького буси была сплошным испытанием.
Рай самураевКорабль было больше не спасти. Темно-красное пламя взмыло над синими парусами, а разбойники — низкорослые, в кожаных набедренных повязках и вывернутых мехом наружу жилетках — несли всем страшную, но быструю смерть. Слышен был звон оружия, от нападавших не было спасения.
Молодой монах выскочил на палубу горящего корабля. Когда остальные путники после столкновения с суденышком морских разбойников бросились из трюма наверх, чтобы в отчаянии искать спасения или милости у нападавших, монах по-прежнему оставался сидеть, нашептывая двадцать шестую молитву учителю Фань-Ли. Было бы признаком непростительной слабости и дурным предзнаменованием на ближайшие дни прервать молитву на середине.
Глядя теперь на тяжелые, чадные нити дыма, монах увидел пирата с развевающимися растрепанными волосами, что бежал на него с занесенным для смертоносного удара мечом. Монах быстро схватил боевой посох и ловко ударил дико кричавшего разбойника.
Из огня появились еще два пирата, подобные жутким демонам преисподней. Монах отступил на полшага и подпрыгнул в воздухе. Дальнейшее происходило столь мгновенно, что рухнувшие на палубу разбойники так ничего и не поняли.
Обрывки горящего паруса куда-то нес ставший черным и зримым ветер. В пяти шагах от монаха молодая женщина коротким мечом оборонялась от пиратов. Монах тут же избрал вместо пятишагового более сложный восьмишаговый вариант и, подскочив сбоку к пирату, нанес ему два практически незаметных быстрых удара посохом, после чего пират рухнул в воду.
— С… спасибо… — задыхаясь, поблагодарила девушка, одергивая мужские одежды, в какие всегда рядятся искатели приключений. — Уходим, здесь есть лодка.
Монах отвернулся:
— Возьми ее себе. Где капитан?
— Забудь о нем, человек. Капитан и его команда сейчас больше всего на свете напоминают ежей, утыканных вместо иголок стрелами. Пиратов слишком много!
С кормы еще доносились слабые крики сопротивляющихся.
— Я должен помочь им! — воскликнул монах, собираясь броситься в клубы едкого дыма, но девушка намертво вцепилась в рукав его широкой рясы.
— Не будь дураком! Видишь вон те тени справа? Пираты напали на двух кораблях. Ты чертовски хорошо владеешь посохом, но против сорока-пятидесяти противников даже тебе не устоять. Лучше помоги мне спустить лодку. Корабль все равно скоро пойдет ко дну.
Она была права. Горящие обрывки паруса то тут, то там распаляли новые очаги пожара. Жар, искры и дым были лишь на руку морским разбойникам. Монах все еще колебался, но к ним уже бежали два пирата. У одного из них в руках был устрашающих размеров якорь, с которым разбойник, судя по всему, обходился шутя. Монах напал на второго, отбил удар, проскочил под якорем, ударил концом посоха в лоб пирата, перехватил посох двумя руками, нанес ряд ударов в лоб, нос, подбородок и кадык морского разбойника, и силач с якорем наконец зашатался.
Вдвоем с девушкой они торопливо спустили лодку на воду, спрыгнули в нее друг за другом, и монах оттолкнул лодку посохом от борта тонущего корабля.
— Проклятье! — прошептала девушка. — Они заметили нас и сейчас расстреляют из луков и тоже превратят в ежей.
— Греби, — спокойно приказал ей монах. — А о стрелах я позабочусь.
Он встал на корме лодки и сосредоточился на движениях и идущем с корабля шуме. Не прошло и десяти ударов сердца, как первая стрела ушла в воду, а следующие падали все ближе и ближе от лодки беглецов. Сотни раз изучал все это монах во дворе ордена, вместе со своими собратьями отбивая удары тупых стрел, не имея ничего, кроме посоха, для своей защиты. Вот и теперь монах ловко повторял тот урок — урок жизни и смерти. А потом град стрел прекратился, так и не достигнув маленькой лодки. Вдали показался берег.
