Юрий Федосеев - Великая Смута
Но зло есть зло, а жестокость есть жестокость. В отличие от зла, жестокость с большим успехом может рассчитывать на объяснение и понимание. В критической ситуации именно жестокость может оказаться единственно правильным средством исправления положения. Хотя нельзя сказать, что все эти убийства и опалы носили крайний характер и ситуацию невозможно было исправить другими способами. Многомудрый митрополит Макарий, понимая это, по мере возможности смягчал их последствия. Тем не менее мы должны признать, что жестокость принесла свои плоды: бояре поняли, что их самовластию приходит конец.
Все течет, все изменяется. На внутриполитической арене появляются новые «игроки» и реанимируются старые. Вновь звучит голос Максима Грека, находящегося в заключении. Его усилия, направленные на объединение всех православных церквей, его критика церковных и светских вельмож, подвергающих бедных людей жестокой эксплуатации, его призывы к установлению справедливости на земле находят живой отклик как у церковнослужителей, так и у мирян. Вновь возникает вопрос о соотношении церкви и государства, священства и царства. Если Максим Грек, священник Ермолай, монах Артемий отдавали приоритет священству, то бывший подданный польского короля Иван Пересветов был горячим идеологом самодержавия и сильного центрального правительства. Дворянин же Матвей Башкин, будучи одним из первых оппозиционных правительству публицистов, не только критиковал крепостнические порядки, но и ставил под сомнение ранее неприкосновенные догматы Священного Писания.
Обновлялось общество, а вместе с ним и ближайшее окружение великого князя. Не последнюю роль в этом играл митрополит. Первосвятителем Макарий стал, как мы помним, в 1542 году по настоянию новгородских участников очередного заговора Шуйских, однако, вопреки их ожиданиям, он не превратился в их клеврета и союзника по ослаблению уже сложившегося централизованного государства. В отроческие годы великого князя и в первые годы своего первосвятительства Макарий открыто не вмешивался в политику, если не считать ходатайств за осужденных. Он, если можно так сказать, готовил почву, пытался создать среду и условия для будущего справедливого правления подрастающего Ивана Васильевича. Благодаря митрополиту, будущий царь приобщился к изучению истории, Священного Писания и церковно-служебных книг. В числе наперсников «державного сумасброда» по настоянию Макария появились люди незнатные, но искренне желающие благополучия своему отечеству и своему народу. Их роль поначалу была незаметной, положение — опасным, но в конечном итоге тактика, избранная митрополитом, оправдала себя. К своему совершеннолетию великий князь был уже вполне готов к тому, чтобы принять на себя царский титул, что, с одной стороны, окончательно выделит его из массы княжеских родов, поднимет над ними, а с другой — поможет осознать ответственность как христианского правителя Третьего Рима.
В декабре 1546 года шестнадцатилетний Иван призвал к себе митрополита с боярами и объявил, что имеет намерение жениться, но не на иностранной принцессе. Он попросил провести в своем государстве смотр-конкурс невест не только среди девиц княжеских и боярских родов, но и среди дочерей детей боярских. Однако прежде чем сочетаться браком, князь хотел принять на себя царское достоинство и венчаться на царство. Желание это, по мнению Н. И. Костомарова, было мотивировано двумя причинами: во-первых, Иван IV, как внук Софьи Палеолог, мог считать себя наследником византийских императоров (цезарей); а во-вторых, на территории Руси он был своеобразным преемником власти ханов (царей) Золотой Орды. Для пущей убедительности предполагаемого действа была использована сказка-легенда, сочиненная в Литве, о происхождении Рюрика от потомков брата римского императора Августа по имени Прус, когда-то переселившегося в Прибалтику.
Обряд венчания на царство состоялся 16 января 1547 года. В торжественной обстановке при стечении большого количества людей митрополит Макарий в Успенском соборе Кремля возложил на молодого царя шапку, бармы и цепь Владимира Мономаха. Этому предшествовал церковный молебен со специально написанной молитвой, в которой первосвятитель просил Бога укрепить Ивана «на троне справедливости… дать ему победу над варварами… сделать его мудрым хранителем церкви… дать справедливость народу, заботиться о бедных».
А к тому времени была готова и невеста. Выбор «конкурсной комиссии» и самого царя пал на девушку одного из самых знатных и древних московских боярских родов, основатель которого, Андрей Иванович Кобыла, когда-то пришел из Пруссии. Дочь умершего окольничего Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина — Анастасия стала первой русской царицей. Кого-то это обнадежило, а кого-то и расстроило. «Государь обидел нас своим браком, — заявляли представители княжеских семей, — взял боярскую дочь, свою рабыню, как невесту. И мы должны служить ей, как будто бы она — наша сестра». И не эта ли недоброжелательность через тринадцать лет станет причиной преждевременной смерти Анастасии?
Глава II
Великий царь Иван Васильевич
Надежды Макария на то, что Иван, женившись, остепенится, не оправдались. Ощущая себя самодержавным государем, он продолжал вести все тот же беспорядочный и буйный образ жизни, перепоручив управление государством своим родственникам по материнской линии — Глинским, против которых и в народе, и в боярской среде давно вызревала жгучая ненависть. Чтобы образумиться и окончательно повзрослеть царю потребовался еще один толчок. И этим толчком явилась серия опустошительных московских пожаров, в результате которых многие строения Кремля и около двадцати пяти тысяч домов горожан сгорело. Восемьдесят тысяч человек остались без крова и средств к существованию. В огне погибло от 1700 до 3700 человек, пострадал и митрополит Макарий. По Москве поползли слухи, что причина всех этих несчастий — поджоги и колдовство. Версии поджогов придерживались и правившие Москвой Глинские, отдавшие приказ ловить и казнить поджигателей, но, несмотря на казни, пожары продолжались.
Этим несчастьем воспользовались старые недоброжелатели Глинских из числа князей и бояр и присоединившийся к ним дядя царицы — Григорий Юрьевич Захарьин. Они решили обвинить во всех бедах олитвинившихся потомков хана Мамая. Якобы их люди вынимали из человеческих трупов сердца, мочили их в воде и той водой кропили улицы Москвы, отчего Москва и сгорела. Двадцать шестого июня 1547 года народ, подстрекаемый врагами Глинских, взбунтовался. Юрий Глинский, дядя царя, был схвачен обезумевшей толпой и забит до смерти. Погибла вся их челядь, а также находившиеся в Москве служилые дворяне из Северской земли, вызванные Глинскими для поддержания порядка в стольном городе. Но этого было мало — в живых оставалась бабка царя Анна и другой его дядя — Михаил. На третий день всенародного бунта толпа, требуя их выдачи, двинулась на Воробьевы горы, где тогда располагалась летняя царская резиденция. Ввиду реальной угрозы наглость и необузданность Ивана IV в одночасье сменились растерянностью и откровенной трусостью. Кто отдал команду царской охране стрелять по бунтовщикам — неизвестно. Но известно, что после таких решительных действий толпа рассеялась, бунт был подавлен.
Ряд авторитетных авторов утверждает, что именно в этот момент чуть ли не в образе пророка явился иерей Сильвестр, который нарисовал венценосцу печальную картину бедственного положения Московского царства и объявил, что причиной всех этих бед, в том числе пожара и народного бунта, являются многочисленные грехи самого царя. Сильвестр предупредил Ивана Васильевича о грядущих, еще более серьезных карах небесных, если он не обуздает свой нрав и не пойдет путем, указанным Господом. В подтверждение своих слов он продемонстрировал напуганному царю какие-то страшные видения, отчего тот чуть ли не в одночасье сделался иным человеком: раскаялся и стал его послушным учеником на пути добра.
Так ли это было или несколько иначе, да и было ли вообще, сказать трудно, но мы можем лишь констатировать, и это подтверждается историческими документами, что примерно в то самое время при дворе действительно появился иерей Сильвестр — о нем достоверно известно лишь то, что он, как и Макарий, пришел в Москву из Великого Новгорода и был весьма дружен с князем Владимиром Андреевичем Старицким. С этого дня и на протяжении ряда лет Сильвестр имел такое влияние на Ивана IV, что тот и шагу не делал, чтобы не спросить у него совета. Их отношения были настолько доверительными, что церковнослужитель вмешивался даже в супружескую жизнь царской четы.
