Леонид Млечин - Железный Шурик
Вечером двадцать седьмого ноября двое из них пробрались в деревню, перерезали провод полевого телефона и подожгли конюшню. Загорелась и изба крестьянина Петра Свиридова. Тот выскочил из избы, схватил поджигателей и передал немцам.
Один — Василий Клубков — предпочел все рассказать. Он согласился работать на немцев, которые отправили перевербованного агента назад, в расположение Красной армии. Он попал в руки чекистов, и его расстреляли.
Зоя на допросе упорно молчала, даже не выдала свое настоящее имя. Она назвала себя Таней в честь героини Гражданской войны Тани Соломахи, которую изрубили белоказаки. Утром двадцать девятого ноября Зою Космодемьянскую повесили.
Когда немцев из этого района выбили, туда приехал корреспондент «Правды» Петр Лидов. Ему рассказали эту историю. Эксгумировали труп и с трудом опознали десятиклассницу 201-й московской школы Зою Космодемьянскую…
Фронтовик и литературный критик Лазарь Лазарев пересказывает в своих записках слова режиссера Лео Оскаровича Арнштама, который еще во время войны, в сорок четвертом, снял фильм о Зое Космодемьянской:
«Он был уверен, что эта девочка, с военно-прагматической точки зрения ничего существенного не совершившая, была человеком незаурядным, из той породы, что и Жанна д'Арк. Она жила высокими помыслами и страстями.
Советско-германский пакт тридцать девятого года вызвал у нее такое возмущение, такой нервный срыв, что ее положили в больницу. Со школьных лет она была одержима идеей героического жертвенного подвига. Искала случая, чтобы его совершить.
Очень дурно Арнштам говорил о Шелепине как о человеке, который несет немалую ответственность за то, что «цвет московской молодежи» (эти слова я точно запомнил) угробили без всякого смысла и пользы: там, куда забрасывали эти группы, в одну из которых входила Зоя, — сто километров от Москвы условий для партизанской войны не было никаких, они были обречены.
С еще большим негодованием говорил он о матери Зои: она снимала пенки с гибели дочери, она славы ради вытолкнула в добровольцы младшего брата Зои, он по возрасту еще не должен был призываться, и мальчишка погиб.
— Когда фильм был готов, — рассказывал Лео Оскарович, я со страхом думал о том, как она его будет смотреть. Ведь там пытают и казнят героиню. Это актриса, но ведь за ней стоит ее дочь, ее страшная судьба. А она мне говорит: «По-моему, ее мало пытают». Я ужаснулся…»
Справедливо ли возлагать вину за смерть девушки на секретаря горкома комсомола Шелепина? Зоя Космодемьянская и другие молодые (и не молодые) москвичи и без него ушли бы на фронт — одни в ополчение, другие в разведывательно-диверсионные отряды. В те самые страшные месяцы войны москвичи по-существу заменили действующую армию, которая не в силах была остановить вермахт, отступала и едва не сдала столицу.
Формирование народного ополчения в сорок первом было актом отчаяния. Подавляющее большинство ополченцев прежде не держали в руках винтовки, да и винтовок на всех не хватало. Бросать в бой ополчение — то есть людей немолодых (или слишком юных), не пригодных по состоянию здоровья к военной службе и не имеющих военной подготовки, — было не только нелепо, но и вообще преступно.
Однако же Сталин распорядился о формировании частей народного ополчения, потому что кадровая армия — по его вине и по вине бесталанных выдвиженцев-генералов — была частично разгромлена, частично взята в плен…
Но московская молодежь тогда об этом не думала и просто исполняла свой долг. Из Института истории, философии и литературы, в котором учился Шелепин, многие ушли на фронт в первые же дни войны. Студенческий билет давал право на отсрочку от призыва, поэтому записывались добровольцами.
Учившийся вместе с Шелепиным на историческом факультете Института истории, философии и литературы Александр Израилевич Зевелев и его друзья попали в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения (ОМСБОН), состоявшую из двух полков. Один с помощью Коминтерна сформировали из иностранных коммунистов, другой из москвичей, им, кстати, командовал полковник Сергей Вячеславович Иванов, отец Игоря Иванова, ставшего при Ельцине министром иностранных дел, а при Путине секретарем Совета безопасности.
Боевые группы ОМСБОН сражались в тылу противника. Первым Героем Советского Союза в бригаде стал секретарь комитета комсомола Второго часового завода Лазарь Паперник. Александр Зевелев зимой сорок третьего был ранен в бою, его перебросили через линию фронта. После пяти операций вернулся к гражданской жизни, стал профессором истории и написал книгу о родном институте.
То, что сделала тогда столичная молодежь, считавшаяся изнеженной и не готовой к суровым испытаниям, заслуживает высочайшего уважения.
Я нашел записки медседстры Анны Косаревой, которую осенью сорок первого зачислили в 311-й отдельный батальон местной противовоздушной обороны. Батальон состоял из четырех рот: строительной, пожарной, санитарной и дегазационной.
Девушки из спанитарной роты встречали на вокзалах поезда с ранеными и развозили по госпиталям, во время налетов немецкой авиации спускались в метро, превращенное в бомбоубежище, чтобы помогать москвичам, измученным бомбардировками. Пожарная и дегазационная роты дежурили на крышах московских зданий и тушили зажигательные бомбы. Строительная рота разбирала завалы после бомбардировок, раненых отправляли в больницы, мертвых — в морги.
Анна Косарева, избранная секретарем комсомольского бюро, вспоминала:
— В горкоме за военную работу отвечал Саша Шелепин. Часто вызывал к себе, интересовался, как я строю свою комсомольскую работу, нуждаюсь ли я в какой-либо помощи, и всегда смотрел на меня, улыбаясь. Видимо, я была ему небезразлична. Но я всегда была строгая.
Саша Шелепин вскоре тоже станет весьма строгим. В силу занимаемых должностей — председатель КГБ, председатель комитета партийно-государственного контроля, — может быть, даже сверх-строгим. Впрочем, Шелепин таким не родился.
ПИСЬМО ВОЖДЮ И ЧАСЫ ОТ ПАВЛА БУРЕ
Александр Шелепин появился на свет восемнадцатого августа восемнадцатого года. Вырос в Воронеже. Его отец, Николай Георгиевич, был железнодорожником, работал инженером в управлении Юго-Восточной дороги.
Тогда железнодорожники были в почете — благодаря наркому путей сообщения Лазарю Моисеевичу Кагановичу, человеку бешеной энергии и фантастической работоспособности. Он проламывал любую преграду. И поезда, чистые, ухоженные, стали ходить по расписанию, и железнодорожникам подняли зарплату. Их переодели в форму, вызывавшую зависть у мальчишек.
Шелепины жили на улице Венецкой, снимали квартиру с отдельным выходом в частном одноэтажном доме, стоявшем в глубине двора. Саша Шелепин любил голубей — распространенное развлечение тех лет. Для выполнения личной продовольственной программы держали кур, и ребята подсчитывали, сколько какая курица яиц снесет.
Шелепины, по воспоминаниям, жили очень скромно. Отец, Николай Георгиевич, был человеком бережливым и аккуратным, не позволял себе никаких гулянок, заботился о семье. Мама не работала — сидела с детьми: у них было трое мальчиков.
Младший сын, Леонид Шелепин, когда началась война, был призван в армию и погиб. Никто не знает, где его похоронили. Александр Николаевич, уже будучи одним из руководителей страны, пытался навести справки, чтобы хотя бы могилу найти и памятник поставить, чтобы было куда приехать поклониться, но безуспешно.
Старший брат, Георгий Шелепин, тоже прошел фронт. Спортивный, как и все братья Шелепины, он в юности мечтал работать в цирке. Но сорвался с турника, сильно расшибся, и о гимнастике пришлось забыть. Став врачом, Георгий Николаевич после войны вернулся в Воронеж. В родном городе прожил с семьей долгую жизнь.
Саша Шелепин учился в школе N 9 на улице Комиссаржевской, неподалеку от Дворца труда на проспекте Революции. Это было время бесконечных школьных реформ, когда педагоги постоянно придумывали что-то новенькое. Однажды в наркомате просвещения распорядились разбить класс на группы по пять учеников, которые должны были заниматься вместе и друг за друга отвечать — так воспитывали чувство коллективизма. Кто-то один от имени своей пятерки отвечал на уроке, и полученную им оценку учитель ставил и всем остальным. Это была глупость несусветная, и от новации быстро отказались. Были пятидневки, как в промышленности: пять дней работали, а шестой — выходной. Потом и о пятидневках забыли.
А рядом стояла школа N 5, там были друзья, там училась и первая настоящая любовь Александра Николаевича — Нина Щербакова. В десятом классе у них возник настоящий роман, но не сложилось…
Нина окончила педагогический институт в Воронеже, где встретила своего будущего мужа — Афанасия Долгих, изумительного, по словам друзей, парня, страстного поклонника поэзии. Он тоже делал карьеру в комсомоле, стал первым секретарем обкома ВЛКСМ, потом работал в Москве в комитете народного контроля. Последние годы Афанасий Трофимович болел, не вставал. Он страдал от страшной болезни — рассеянного склероза и умер раньше жены.
