Алексей Тепляков - «Непроницаемые недра»: ВЧК-ОГПУ в Сибири. 1918–1929 гг.
Помимо подробных исследований о взаимодействии партийного и чекистского аппаратов первой половины 1920-х гг., положении органов ЧК-ОГПУ в системе управления сибирским регионом, различных аспектах работы некоторых сибирских губчека, в ряде статей также освещались фабрикация ряда «заговоров», история политической ссылки, информационное обеспечение политического руководства чекистскими сводками, процедура исполнения смертной казни[14]. В ряде публикаций можно найти многочисленные биографии как руководящих, так и рядовых чекистов Сибири[15].
Таким образом, для изучения карательных структур Сибири первого десятилетия сделано достаточно много: выпущены Книги памяти жертв политических репрессий, опубликованы сборники и подборки ценных документов, написан ряд статей. Но монография, целиком посвященная работе сибирских чекистов, пока существует только одна — работа Г.Л. Олеха о положении ВЧК-ОГПУ в системе власти. История же политических репрессий (особенно их достоверная статистика), основные аспекты деятельности карательных органов Сибири, их кадрового состава изучены весьма фрагментарно. Значительная часть публикаций отличается невысоким качеством, повторением устаревших схем либо, напротив, торопливым применением к истории, например, психоаналитического подхода.
Даже в ряде сочинений последнего времени признаются достоверными фальсифицированные сведения о заговорах начала 1920-х гг.[16]. (В.Н. Уйманов, к примеру, верит в то, что был заговор реабилитированного А.И. Гавриловича в Томске, В.Ф. Гришаев и Г.Н. Безруков убеждены в заговоре эсеровского Крестьянского союза на Алтае, а О.А. Пьянова — в существовании военной организации Крестьянского союза в Омске). Сотрудники ФСБ, монополизировавшие право на доступ к ведомственным документам ВЧК-КГБ, в последние годы подготовили откровенно панегирические сборники о чекистах. Своим качеством они мало чем отличаются от выходивших в советские времена работ. Большой, но не осмысленный и крайне некорректно (вплоть до многочисленных искажений цитат из документов) изложенный архивный материал о работе сибирской милиции и чекистов приведён в книге М.А. Ефремова [17].
О доверчивости к тенденциозным материалам партийных инстанций говорит появление статьи омского историка А.А. Штырбула, в которой совершенно ложно освещены события, связанные с так называемым «Кузнецким заговором». Согласно Штырбулу, в ноябре 1920 г. в г. Кузнецке Томской губернии возникла подпольная организация под руководством ряда видных чекистов и милиционеров: «Причинами заговора являлись: 1) бюрократизм совгосаппарата; 2) засилье в нём "спецов"; 3) засилье бывших белогвардейских офицеров в комсоставе… Заговорщики вели работу в войсках Кузнецкого гарнизона и рассчитывали, что в выступлении примет участие до 100 штыков: чекистов, милиционеров, красноармейцев — как правило, бывших партизан… Была установлена связь с анархо-крестьянскими отрядами И. Новосёлова и П. Лубкова, имелся расчёт на взаимодействие с ними… После захвата города планировалось убить начальника ЧК и председателя уисполкома, а также "спецов"… Далее предполагалось идти на губернский центр, а в случае неудачи отступить в тайгу. Несмотря на то, что часть участников заговора являлась членами РКП(б), лозунг был: "Да здравствует Советская власть, бей коммунистов!" В результате деятельности кузнецкой "революционной тройки" заговор был ликвидирован… задержано 15 активных заговорщиков. События в Кузнецке ясно показали, что… это было выступление антикоммунистическое, но левое; своеобразное выяснение отношений между коммунистами-назначенцами и проанархистски настроенными элементами бывших партизан»[18].
В попытке отыскать яркие факты анархистских проявлений во властных структурах А.А. Штырбул проигнорировал необходимую критику обнаруженного им источника. Между тем изученное В.И. Шишкиным следственное дело кузнецких «заговорщиков» убедительно свидетельствует об отсутствии какого-либо заговора и говорит о грубой взаимной провокации чекистских и военных структур, осложнённой пьянством, карьеризмом и личными счётами[19].
Пример рождения довольно сомнительных предположений демонстрирует барнаульская исследовательница Н.В. Кладова. Посчитав, что обнаруженных ею «расстрельных дел» Алтайской губчека в отношении представителей «исторической контрреволюции» слишком мало, Кладова заявляет, что отсутствие жизненной агрессии и низкая пассионарность «понижают эффективность функционирования системы подавления», чем «в частности, можно объяснить феномен более мягких приговоров по делам начала 20-х гг. в сравнении с периодом большого террора». Эти дела обычно заканчивались амнистией, причём якобы даже в отношении тех, кто «пролил реки крови»[20].
На деле, примеров уничтожения чекистами как ответственных работников колчаковской власти, так и рядовых чиновников и военнослужащих вполне достаточно. Невозможно игнорировать и крайне распространённый на Алтае «красный бандитизм», проявлявшийся в бессудном истреблении представителей и сторонников белых властей. «Жизненной агрессии» в Сибири было более чем достаточно. Для модных ныне психоаналитических штудий гражданская война — хороший материал, но серьёзные выводы о масштабности и накале репрессий требуют анализа широкого круга источников, а не механической подгонки фактов из рассекреченных документов под категории пассионарности, диктата и пр.
Недостаточный уровень изученности проблем истории ВЧК-ОГПУ Сибири виден и на примере работы В.И. Исаева и А.П. Угроватова[21], рассматривающей органы госбезопасности в общей системе правоохранительных структур региона. Авторы сообщают немало очень ценных сведений, но, к сожалению, повторяют ряд устаревших оценок истории ВЧК-ОГПУ. Не отрицая факта ликвидации большевиками правового государства, указанные историки относят органы советской политической полиции, сами себя именовавшие карательными, к правоохранительным органам[22]. Сочувственное цитирование фразы Дзержинского «Законность для нас первая заповедь» (с. 88) может вызвать только недоумение, равно как и оценка секретного сотрудничества с ЧК-ОГПУ как формы патриотизма (с. 163). В.И. Исаев и А.П. Угроватов утверждают, что в ОГПУ Сибири «разумеется… трудилось большинство честных и преданных своему долгу сотрудников» (с. 151). В подтверждение этого тезиса авторы приводят факт, когда в 1927 г. ветераны-чекисты в обстановке нагнетаемого военного психоза отказались от денег, собранных для них к юбилею в трудовых коллективах (ведь ясно, что в приказном порядке!) и отдали их на постройку бронетанкового отряда, что явилось якобы «высоким патриотическим поступком». Из решений 2-й конференции сибирских ЧК в октябре 1920 г., нацеливавших «органы» на создание эффективного агентурного аппарата с целью усиления борьбы с контрреволюцией, авторы, вслед за ведомственным историком И.И. Белоглазовым, повторяют вывод о «переносе акцентов на методы наблюдения и информирования» (с. 83). Однако на деле этот тезис, требовавший от органов ЧК более тонкой работы, немедленно был использован для усиления репрессий: фабрикация массы сибирских «заговоров» в 1920–1922 гг. осуществлялась именно за счёт провокационного использования специально подобранной агентуры.
Исаев и Угроватов справедливо указывают на некорректность использования М.А. Ефремовым (в книге «80 лет тайны») давно опубликованных материалов, но затем сами под архивными шифрами дают сведения о террористической работе Енисейской губчека. Между тем, ещё в 1994 г. эти факты были введены в научный оборот В.И. Шишкиным, а затем обильно цитировались Г.Л. Олехом и А.П. Шекшеевым[23]. В книге перевраны фамилии, инициалы и факты биографий многих сибирских персонажей (с. 123, 129, 130, 131, 156, 164, 219), повторены ошибки в должностях крупных чекистов Б.А. Бака, В.И. Дьяконова, А.П. Узликова и М.А. Филатова (с. 130), искажена настоящая фамилия полпреда ОГПУ Л.М. Заковского, необоснованно утверждается, что к 1929 г. в сибирской милиции были ликвидированы факты истязаний и насилий над арестованными (с. 159), допущен ряд других ошибок.
До сих пор исследователи не рискуют даже приблизительно оценить количество жертв чекистского террора начала 1920-х гг., владеют отрывочной и противоречивой статистикой репрессий более позднего времени. В начальной стадии находится и критический анализ групповых дел об антисоветских заговорах, сфабрикованных в 1920–1922 гг. Практически ничего не известно о конкретной оперативной работе губернских, уездных и транспортных чека, особых отделов, агентурном аппарате, о специфическом чекистском быте, о психологии работников безопасности, степени их политической лояльности, репрессиях внутри самой карательной системы. Почти нет сведений о закордонной работе органов ВЧК-ОГПУ Сибири.
