Жорж Ленотр - Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции
Все глаза беспокойно следили за носильщиком[13], который, выйдя из дома, водрузил на тачку старый чемодан из лакированной кожи; потом увидели, как на узком крыльце, куда вела лестница в три ступеньки, показалась женщина в черном. За ней шел худой остроносый человек в очках. Окинув улицу мрачным взором, он увидел, что за ним следят, и, поцеловав даму в черном, спустился с крыльца и направился к площади немного неестественным торжественным шагом. Носильщик повез за ним тачку, и шум ее колес по неровной мостовой пробудил эхо в молчании улицы.
«Что случилось?» — спросил прохожий у женщины, стоявшей на пороге.
«Это господин Робеспьер, старший адвокат, живущий вон в том доме, отправляется к дилижансу, чтобы ехать в Париж Он избран депутатом Генеральных штатов[14].
Эта новость повторялась всеми на улице Рапортер с одного конца ее до другого. Депутат в полном сознании своей важности шел не поворачивая головы; трудно было сказать, являлось ли это спокойствие следствием застенчивости или пренебрежения к людям, но он производил впечатление человека с огромным честолюбием. Дойдя до края площади, Робеспьер оглянулся: дама в черном, стоя на крыльце, махала ему платком; он помахал ей в ответ и направился к дому лудильщика Лефевра, во дворе которого помещалось бюро общественных экипажей[15].
Молодой адвокат, которого избиратели третьего сословия выбрали своим представителем в Генеральных штатах, пользовался большой известностью в Аррасе, и все же нельзя сказать, что его любили. Тогда, как и теперь, провинция была во власти известных предрассудков, и сама личность молодого депутата не отвечала некоторым требованиям почтенных провинциалов. Во-первых, хорошо осведомленные люди утверждали, что он — незаконный ребенок[16], другие приписывали его необычайной для северной Франции фамилии двусмысленное происхождение. Если верить им, то у Дамьена, покушавшегося на покойного короля Людовика XV[17], было два брата: одного, как и цареубийцу, звали Робер, другого — Пьер. Получив приказ переменить фамилию, братья Дамьена соединили свои имена Робер и Пьер и, изменив для благозвучия соединительную букву, получили фамилию Робеспьер, которую и приняли оба. Вскоре один из них исчез, и о нем никто ничего больше не слышал; думают, что он последовал за своими родителями в изгнание. Отец и мать Дамьена были высланы из пределов королевства, дом их разрушен, а мебель сожжена рукой палача. Другой брат поселился в Аррасе, где прожил несколько лет под новой фамилией, выдавая себя за простого поверенного в делах. Поручив своего сына милосердию епископа де Консье, он уехал за границу, и его путь навсегда остался неизвестным.
Пересказ этой легенды не значит, что мы ей верим. Два брата убийцы, стараясь создать себе новую фамилию, чтобы не носить проклятого имени, соединяют свои имена и являются родоначальниками фамилии Робеспьера — все это слишком романтично, чтобы быть правдоподобным[18]. Но если этот рассказ и неверен, то тем не менее он циркулировал в Аррасе и, без сомнения, оказал свое влияние на судьбу и характер молодого адвоката. Стоит напомнить, что одной из первых его работ была обращенная к академии города Меца речь, в которой он обрушивался на несправедливый предрассудок, распространявший на всю семью позор судебного приговора, произнесенного над одним из ее членов[19]. Что касается странного исчезновения отца Робеспьера, то оно так и осталось неразгаданным. Говорили, что после смерти жены он обезумел от горя, впал в отчаяние и, бросив своих четверых детей, из которых старшему — будущему члену Конвента — было всего семь лет, объехал сначала Англию, затем Германию и умер спустя некоторое время в Мюнхене. Но это объяснение, в сущности, ничего не объясняет. Этот человек, глава семьи, в цвете лет оставляющий без всяких средств четверых детей и бросающийся за границу искать успокоения своему горю, может быть назван любящим мужем, но уж конечно не образцовым отцом. Но каждое горе заслуживает уважения и заключает в себе тайну; если мы еще раз потревожили это воспоминание, то потому лишь, что отъезд отца имел печальное влияние на детство Робеспьера. Он сделался не по годам серьезным; в десять лет, казалось, он понимал уже, что может рассчитывать лишь на собственные силы, и, будучи совсем еще ребенком, стал размышлять о горестях жизни и смотреть на себя как на хозяина своей судьбы.
Очень рано в нем уже видны черты трибуна. Его отдали в школу, где он получал все награды и восхищался риторами Древнего мира. Задумчивый и мрачный, он держится в стороне от одноклассников. В двенадцать лет его отправили в Париж, в школу Людовика Великого: там он подружился с учеником, которого звали Камилл Демулен. Этим двум мальчикам, которых постоянно видели вместе под сводами монастырей, где они гуляли вдвоем — серьезные, избегавшие игр с товарищами, мечтавшие о будущем, — суждено было несколько лет спустя вести друг с другом страшную игру, ставкой в которой были их головы. Когда Людовик XVI посетил старинную школу, носящую имя его предка, директор поручил приветствовать его… ученику Робеспьеру! Многие из тех, кто видел в этот день маленького ритора, взволнованно произносящего молодому королю свое приветствие и свои латинские стихи, должны были вспомнить эту первую встречу восемнадцать лет спустя, когда ученик, ставший хозяином Франции, послал на эшафот лишенного трона короля.
Окончив школьное образование[20], молодой Робеспьер вернулся к себе в провинцию, имея вместо состояния лишь диплом адвоката. Накануне его отъезда парижане видели, как он садился в «кукушку», идущую в Крепиан-Валуа: он ехал один, как на богомолье, поклониться старому Жан Жаку Руссо в его убежище в Эрменонвиле. Он был принят философом, доживавшим в уединении последние дни своей беспокойной жизни. Никто никогда не узнал, о чем говорили эти двое, один из которых был близок к апофеозу, другой — безвестен и смущен; один создавал философские теории, которые другому предстояло воплощать на практике. Без сомнения, молодой человек ушел с этого таинственного свидания еще более преданный своим утопиям, вооруженный софизмами для борьбы и несущий в душе семя религии природы и культа Верховного существа, которые он впоследствии пытался ввести во Франции.
Но прежде чем вступить в борьбу, он должен был пройти через испытание провинциальной жизнью; трудно вообразить себе этот лишенный гибкости, узкий вследствие своей прямоты ум, принужденный сгибаться перед требованиями и переносить сплетни маленького городка. Его считали неловким, педантичным, застенчивым, чересчур серьезным и до предела скрытным.
Первые шаги Робеспьера на арене адвокатской деятельности возбудили насмешки среди краснобаев Арраса: его красноречие, впоследствии потрясшее весь мир, было признано бездарным. Говорят даже, что один из его коллег, провинциальный остряк, находя манеры молодого адвоката, лауреата парижского факультета, донельзя высокомерными, адресовал ему эпиграмму, насмешившую до слез любителей остроумия:
Можно получить награды в университете
И остаться при этом неизвестным в свете.
Он же, исполненный презрения, свысока смотрел на всех этих непонятных ему людей. Во время своих одиноких прогулок он продолжал мечтать о разрушении старого мира, и сквозь туман будущего ему грезилась прекрасная заря нового общества.
Между тем он старательно играл свою роль: его холодность и безукоризненно-корректные манеры выглядели изящными, и «общество» наконец признало его. Он даже вошел в моду; многим стали нравиться его мрачный вид и отрывистая речь. В нем нашли черты мизантропа и признали их «восхитительными». Несколько милых дам задались целью приручить этого дикаря с мечтательным взором, и я думаю, что одной из них, вероятно, наименее сдержанной, он посвятил этот иронический и немного презрительный мадригал:
Верь мне, молодая и прекрасная Офелия,
Что бы ни говорили свет и твое зеркало.
Будь счастлива тем, что ты прекрасна,
Но всегда оставайся скромной.
Не уповай на могущество своих чар;
Тебя полюбят куда сильней,
Если ты будешь бояться, что тебя не любят.
Тогда в Аррасе, как и теперь, существовало общество молодых людей, соединенных дружбой и любовью к поэзии, розам и вину. Они собирались каждый год в июне под сенью бирючин и акаций, чтобы отмечать праздник роз, поэтому их прозвали «розатами». Робеспьер был избран в их кружок. Следуя принятому обычаю, новому члену поднесли розу, которую он трижды понюхал и вдел в петлицу. Затем залпом выпил стакан розового вина в честь царицы цветов, расцеловал своих новых товарищей и получил от них диплом в стихах, на которые ответил на том же «языке богов»:
