Бригита Йосифова - Декабристы
Нельзя без волнения читать страницы книги, повествующие о великом подвиге верной и бескорыстной любви жен декабристов, отправившихся в добровольное изгнание и тем обессмертивших себя.
Устами самих декабристов Б. Йосифова раскрывает потрясающую картину «всеобщего неблагоденствия» тогдашней крепостной России. Автор вводит читателя на тайные совещания декабристов, где обсуждались конституционные проекты преобразования России и разрабатывались планы восстания, переносит читателя в динамическую атмосферу династического кризиса в декабре 1825 г., подготовки восстания, делает читателя зрителем самого восстания. Читатель видит мрачные камеры Петропавловской крепости, расправу над декабристами неправого царского суда, страдания скованных кандалами декабристов в рудниках Сибири. Автором книги не «забыты» коронованный тюремщик и палач декабристов Николай I, начальник Третьего отделения А. X. Бенкендорф, «подлые души» — Л. В. Дубельт, Н. И. Греч, Ф. В. Булгарин и другие слуги царизма — душители свободы, шпионы и доносчики. Введение этих «героев» в книгу о декабристах вполне закономерно. Декабристам противостоял сильный и коварный враг — русское самодержавие, с его мощным карательным аппаратом, с армией жандармов, держиморд, судей-инквизиторов, платных и «добровольных» шпионов. Показ этих конкретных слуг царизма, их средств и методов борьбы с революционным движением помогает глубже понять чистоту души и величие подвига русских революционеров, значение принесенных ими жертв.
Предлагаемая читателю книга Б. Иосифовой не просто перевод с издания 1979 г. Настоящее ее издание на русском языке значительно переработано автором и, по сути дела, представляет собой новый, существенно дополненный и расширенный вариант. Для данного издания Б. Йосифова провела дополнительные документальные изыскания в архивах и библиотеках Москвы и Ленинграда. При переводе книги на русский язык все содержащиеся в ней тексты документов воспроизводятся по их подлинникам, с сохранением особенностей русского языка начала XIX в.
Талантливая книга Б. Иосифовой, несомненно, с интересом будет прочтена советским читателем.
В. А. Федоров
От автора
Ходить по букинистическим магазинам Москвы — значит быть человеком с несгибаемым духом. Иногда неделями ищешь нужную книгу, месяцами… Продавцы тебя уже узнают, улыбаются: «Нет ничего нового для вас», или: «Посмотрите вот этот исторический сборник», или: «Есть отдельные тома “Былого”». Но книги, которую ты ищешь с таким трепетом и нетерпением, все нет и нет.
Ходить по антикварной Москве — значит сталкиваться с искушениями на каждом шагу. Долго ищешь определенную книгу, но не находишь ее, а покупаешь десятки других. Но какая радость перелистать свои новые находки, до поздней ночи сидеть над старыми гравюрами, над текстами, до рассвета читать упоительные страницы. Старые книги становятся твоим миром, твоим опиумом. Они околдовывают тебя. И ты становишься их счастливым, добровольным пленником.
…Держу в руках книгу в зеленой обложке, изданную в 1909 году в Санкт-Петербурге на двух языках одновременно — русском и французском. Взяв ее у продавщицы, я так была изумлена, что, не дав себе времени порадоваться, заспешила домой со своим сокровищем и с единственной мыслью — есть ли кто дома. У меня не было ключа, и я думала, придется читать книгу прямо на ступеньках лестницы перед своей дверью. Но дома «кто-то был», и началось мое увлекательное путешествие в прошлое одной русской княгини.
Эта княгиня была не просто дамой из высшего света Петербурга, которая между балами доверяла бумаге свои сердечные волнения. Имя ее и теперь произносится признательными советскими потомками с глубоким уважением и любовью. Ее биография привлекает интерес ученых всего мира. Государственные архивы СССР разыскивают ее письма, исследователи по периодам, день за днем, изучают ее жизнь…
Я нашла «Записки Марии Николаевны Волконской», декабристки. Книга в зеленом переплете была издана частным образом ее сыном, князем Михаилом Сергеевичем Волконским.
Записки Волконской — библиографическая редкость, предмет постоянного интереса любителей старых изданий. Она их писала на французском языке, как одно длинное письмо к своему сыну. Они были предназначены лишь для чтения в кругу ее семьи. Французский текст напечатан без каких-либо поправок, в том виде, в каком он вышел из-под пера этой замечательной женщины. Русский текст — это перевод записок, который сделала много лет спустя внучка декабристки, Мария Михайловна Волконская.
Декабристка Мария Волконская ставила условие: не публиковать ее записок и не предавать их гласности. Просила сына хранить их в полной тайне, руководствуясь при этом двумя серьезными соображениями: ее записки — это откровенный монолог или разговор с единственным сыном. Каждое слово — сокровенный крик души. Книга раскрывает также суровое, отрицательное отношение близких ей людей к ее супругу, декабристу Сергею Волконскому. Мария Николаевна правдиво рассказывает об отце, братьях, о сложных отношениях с родственниками мужа, о свекрови — старой княгине Александре Волконской, об алчности и стяжательстве сестры мужа княгини Софьи Волконской. В то же время записки дают картину сибирских рудников. Они являются объективным взглядом на заточение, на каторжный труд декабристов. Разумеется, такой рассказ при царствовании Николая I подверг бы гонению и автора и его потомков.
Так началось мое увлечение декабристами. И я заболела декабризмом: ходила по букинистическим магазинам, рылась в библиотеках, изучала книжные каталоги. Читала с упоением. Стала постоянной посетительницей Литературного музея А. С. Пушкина. И его директор, и научные сотрудники привыкли к моему присутствию, к моему неуемному любопытству. Ходила на научные сессии. Жадно слушала специальные доклады и строгие научные сообщения. Именно им, пушкинистам, я многим обязана. Они мне помогали, познакомили с видными профессорами, специалистами по той эпохе. Позволили изучать редкие книги, находящиеся на специальном хранении, вчитываться в письма, часами рассматривать оригинальные и редчайшие портреты, гравюры, медальоны.
Жизнь декабристов и моя собственная соединились, как могут соединиться только жизни живых людей. Нас разделяло, казалось бы, непреодолимое: 150 лет, разные вкусы, иные исторические пласты; и это, наверное, наложило на меня отпечаток — новый и чуждый для них. Разные миры — как две разные галактики между нами!
Но для меня они, декабристы, перестали быть только историческими лицами. Они стали моими близкими, моими дорогими и любимыми друзьями.
В первые месяцы моего увлечения ими я все еще могла перепутать их лица на миниатюрах или на портретах, писанных маслом. Вводили в заблуждение незнакомые, пышные мундиры, бакенбарды, даже выражения их красивых молодых лиц, взгляды людей из другого мира, из других времен.
Тогда, вначале, они для меня были только именами, которые я старательно заучивала, по нескольку раз перепроверяла, опасаясь перепутать обязательные по русскому обычаю отчества. Как их все запомнить! Но некое особое почтение и любовь заставляли меня упорно, даже по ночам, разглядывать их портреты, перелистывать гравюры, громаду книг.
Почему с таким неослабевающим увлечением ученые до сих пор изучают их жизнь? О них говорили монархи, правительства, писались секретные доклады. Существует океан публикаций, сочинений, обзоров, диссертаций. Одни их поносили, а другие восхищались ими. Пушкин причислил себя к ним, декабристам, в своем прекрасном стихотворении «Арион» и с грустью произнес: «Нас было много на челне.» В. И. Ленин с глубоким уважением называл их «дворянами-революционерами».
И случилось так, что за долгие годы книжного общения с декабристами незаметно для себя, почти неуловимо, я привязалась к ним как к живым. И в этой дружбе не могло быть разочарования! Я читала их биографии, письма, вникала в бесконечные подробности. Я знала, что это «лишние» данные, «ненужные» дополнения, которые не войдут в книгу. О них я знаю много больше, чем о живых своих друзьях. Знаю не только их лица по картинам и акварелям, но и дневники их, тайны, признания. То, что в жизни недопустимо — читать чужие интимные письма, рассматривать чужие доходы и счета, судить о чужих вкусах и привязанностях, — в данном случае я делала без чувства неловкости. Я знаю, как они держались в минуты самых тяжелых испытаний. Знаю, как они писали одно в «официальных» письмах, другое — в своих дневниках. Я знаю кольца на бледных и нежных руках их жен, знаю даже их мебель, клавесины в их салонах, их любимые цветы!
Что дает нам на это право? Кто нам дарит эту моральную привилегию? Только их вечная немота? Или, может быть, Время учреждает новый кодекс для писателя и исследователя?
Но мне кажется, что они сами выдают нам пропуск на каждую страницу их жизни. Они сами избрали свой путь, пленили нас своим подвигом, и историческая их судьба принадлежит сегодня всем.
