Константин Романенко - "Если бы не сталинские репрессии!". Как Вождь спас СССР.
Троцкий, как всегда, ошибался: «Большая чистка» не завершилась падением Сталина. Наоборот, укрепив армию, именно она позволила стране и ее народу победить в Великой войне, но даже после этого запущенный Троцким миф об «обезглавливании армии» продолжает бытовать до сегодняшнего времени.
Глава 1. «На запад... на Варшаву - марш!»
Наиболее одиозной фигурой жертв репрессий в армии является Тухачевский. И это при том, что, возводимый апологетами Троцкого в ранг потенциальных «военных гениев», он фактически не имел сколько-нибудь приличного военного образования. В 1914 году он закончил за два года лишь пехотное училище, что по советским меркам не тянуло даже на обучение в пресловутом ПТУ, дававшем рабочие профессии.
Молодой подпоручик не приобрел сколько-нибудь серьезного практического опыта и оказавшись в начале осени на фронте. Однако «на войне» ни по чинам и ни по возрасту заносчивому младшему офицеру повезло. Он не был ни контужен, ни ранен; но самое главное — не убит и уже через полгода, при весьма подозрительных обстоятельствах, попал в плен. В снежную метельную ночь 19 февраля 1915 года, завернувшись в бурку, подпоручик гвардейской роты безмятежно спал в окопе, когда немцы прорвали фронт в Карпатах, атаковав 110-тысячную армию Сивера. Биографическая версия гласит, что, «когда началась стрельба, паника и немецкие крики, Тухачевский вскочил, выхватил револьвер, бросился бежать, стреляя направо и налево, отбивался от окружавших немцев. Но врывавшимися в окопы немецкими гренадерами был сбит с ног». Сообразив, что дело безнадежно, Тухачевский бросил свой револьвер, постыдно подняв руки, закричав по-немецки: «Мы сдаемся!» — велел сдаться и остаткам роты».
В этой заварухе он не получил ни одной царапины, а вот его начальник командир роты Веселаго, имевший Георгиевский крест за храбрость в Русско-японской войне, яростно сражался до конца. Пока четыре немецких гренадера не закололи его штыками. Позже на теле доблестного капитана насчитали более 20 пулевых и штыковых ран. О том, что 22-летний Тухачевский, мечтавший «в 30 лет выйти в генералы», не горел желанием умирать ни «за царя», ни «за Отечество», свидетельствуют и дальнейшие события.
Итак, пробыв в районе боевых действий менее 6 месяцев, он оказался в плену, где почти три года мировой бойни провел «в беседах» — не только с соотечественниками, но и галантными французами. Говорят, что, оказавшись в плену, он якобы «шесть раз (!) пытался бежать». Но такое утверждение не столько сомнительно, сколько смешно, поскольку на поверку выходит, что «гений военной мысли», как утверждают апологеты бывшего маршала, не смог организовать даже простой побег из плена. Как же он планировал боевые операции?
Нет, у него не было «охоты снова лезть в окопы, подставляя голову под снаряды и пули, и кормить своей кровью проклятых вшей». К тому же режим в крепости отличался исключительным либерализмом. Пленных не гоняли на принудительные работы, они систематически получали посылки и даже устраивали праздники. Сидевший в Ингольштадте вместе с Тухачевским будущий генерал-лейтенант А. В. Благодатов вспоминал: «В день взятия Бастилии мы собрались в каземате французских военнопленных. На столе появились бутылки с вином и пивом, полученные к празднику нашими французскими друзьями. Каждый стремился произнести какой-нибудь ободряющий тост. Михаил Николаевич поднял бокал за то, чтобы на земле не было тюрем, крепостей, лагерей»[1]. Хорошая мысль; но, видимо, позже, организовывая с Троцким военные трибуналы, он забыл о своих либеральных намерениях.
Условия плена у австрийцев были почти курортными, а «если пленный давал подписку, скрепленную честным словом» не совершать побега, то комендатура Ингольштадта «разрешала и прогулки вне лагеря». Однако когда в России прошумела февральская революция, то, нарушив слово и поправ честь, молодой подпоручик «со странно выпуклыми глазами» бежал. После этого случая прогулки для пленных были запрещены, поэтому англичане и французы посчитали его поступок «неслыханным неджентльменством». Но что такое «честное слово» перед возможной карьерой и свободной жизнью - «понятие, предназначенное специально для того, чтобы нарушать его перед дураками».
Вместе с Тухачевским бежал и капитан Генерального штаба Чернявский. Шесть суток «беглецы скитались по лесам, а на седьмые наткнулись на жандармов. ...Тухачевский удрал от преследователей, а Чернявский был водворен обратно в лагерь»[2]. Он благополучно перебрался в Швейцарию и вернулся в Россию только в сентябре 1917 года. Чем он занимался после побега, скрыто туманом. По свидетельству сестры Тухачевского, ее брат не любил рассказывать о деталях своего бегства.
Его сестра вспоминала: «Дни, проведенные им с семьей, были для нас днями беспредельного счастья и бесконечных расспросов. Мы дознавались, как он бежал, как скрывался, чем питался в пути, каким образом шел ночами по незнакомым местам. Михаил не очень охотно вспоминал обо всем этом — слишком много перенес. На привезенных им из Швейцарии фотографиях он походил на мумию и был страшно оборван»[3]. Но если тщеславный военный не любил даже вспоминать об обстоятельствах своего авантюрного приключения, то зачем он запечатлел себя на снимках, говорящих о его жалком положении?
Что он хотел документально засвидетельствовать? Легенду? Или сам факт побега?
О причинах, по которым молодой подпоручик примкнул к красным, написал его друг капитан Н. Ганецкий. Сын полковника, закончивший Пажеский корпус, он познакомился с Тухачевским в октябре этого же года. И когда Тухачевский признался новому приятелю о решении пойти в Красную Армию, тот с удивлением спросил: «Как ты можешь идти туда?» На что последовал ответ: «Я ставлю на сволочь...»[4] О том, почему Тухачевский вдруг переменил «цвета», свидетельствовал и еще один из его знакомцев. «Я спросил его, — рассказывал впоследствии капитан Д. Голумбек, - что же он намерен делать?» Он ответил: «Откровенно говоря, я перехожу к большевикам. Белая армия ничего не способна сделать. У нас нет вождя».
К красным Тухачевский подался весной, когда на картах Гражданской войны уже обозначились контуры противостоящих фронтов. И все-таки, «не успев толком подчитать марксистские формулы», он сделал верный ход, обеспечивший всю его последующую карьеру. В апреле 1918 года по совету своего приятеля музыканта Н. Кулябко, участвовавшего в формировании института военных комиссаров, он вступил в РКП(б). Это позволило ему занять должность инспектора формирования Красной Армии в военном отделе ВЦИКа, а в мае он стал комиссаром Московского района Западной завесы, приняв участие в обучении младших командиров.
В конце июня Тухачевского командировали в распоряжение главкома Восточного фронта - «лихого эсера и отчаянного авантюриста» Муравьева, и поскольку в войсках красных не хватало профессионалов, то бывший царский полковник сразу назначил 25-летнего «подпоручика с партбилетом» командующим 1-й армией. Более того, когда через две недели, во время начавшегося восстания эсеров против Советской власти, Муравьева застрелили, то Тухачевский стал исполнять обязанности командующего фронтом! Правда, без особого успеха. За десять дней его командования белые взяли Сызрань, Бугульму, Мелекесс, Сенгилей и даже Симбирск. Прибывший на фронт новый командующий Вацетис, тоже бывший полковник, отыскал Тухачевского в Пензе. Потребовав, чтобы юноша «поменьше шлялся по тылам», он оставил его при себе.
Тем временем положение на Восточном фронте становилось катастрофическим, и наводить порядок сюда явился Троцкий. Как писал Гуль: «Желчный, желтый, больной, совсем не такой, каким изображают его в шишаке и стрелецкой шинели бравые плакаты. Троцкий тогда еще... был по горло в крови... 4-й латышский полк не хочет сражаться, и 29 августа Лев Давыдович из купе салон-вагона приказывает: расстрелять членов полкового комитета в присутствии полка. По приказу Троцкого 29 августа на берегу Волги, на глазах латышей, расстреляли трех коммунистов, членов полкового комитета, «не сумевших дисциплинировать полк». Когда из Пермской дивизии к белым перебежали четыре офицера, то «в припадке военно-канцелярского террора Троцкий требует сообщить ему местожительства офицерских семей, которые тоже будут расстреляны». По его приказу расстреляли командира, комиссара и каждого десятого в отступившем Петроградском полку.
«Предупреждаю, — сообщал Троцкий в приказе, — если какая-нибудь часть отступит самовольно, первым будет расстрелян комиссар, вторым командир». Но «разговорами о дисциплине и трибуналах» коммунист-подпоручик Лейбе Бронштейну понравился. Поэтому позже нарвоенмор писал ему письма, обещая помощь и поддержку, а вот с Вацетисом у Тухачевского отношения не сложились.
