Иван Калинин - Под знаменем Врангеля: заметки бывшего военного прокурора
На деле от комиссий получилось не много проку.
Организация их была чересчур сложна и нецелесообразна. Председателями для большего весу и авторитета назначались заслуженные строевые генералы; членами комиссий, в числе шести, — строевые штаб- и обер-офицеры, юристы и не юристы. Только делопроизводителем комиссии назначался офицер или чиновник обязательно с юридическим образованием. Кроме того, разумеется, писаря, вестовые и конвой во главе с особым офицером. Такое многолюдие прежде всего вредило быстроте передвижения.
В председатели комиссий попадали или робкие люди, совершенно не понимавшие своей роли, или громовержцы, возомнившие о себе свыше меры. Одни бездействовали, другие проявляли усердие не по разуму. Одни распустили своих подчиненных, другие гнули их в бараний рог, рассматривая свою комиссию, как строевую часть.
Члены комиссий, строевщина по преимуществу, никак представить не могли, как это им придется хватать своих старых товарищей и судить их за те деяния, в которых каждый из них был сам грешен тысячи раз. Воспитатели войск сначала должны были сами переродиться, внедрить в собственное сознание идею права и законности. А эта идея не могла быть уяснена теми, кто прошел школу гражданской войны. Некоторые члены комиссий донского корпуса просто-напросто жили при тех полках, в которых они ранее служили и, совершенно забыв о своем высоком призвании, разделяли со своими полковыми товарищами все их бранные и мирные потехи.
— Вот у меня, бывало, велось следствие, так можно сказать следствие. Раз, два, — и в рожу! — вспоминал былое член комиссии при штабе нашего корпуса полк. А. А. Астахов, бывший таганрогский полицеймейстер.
Однажды этот воспитатель войск в духе законности разыскал какого-то своего бывшего подчиненного, пристава или околоточного, и рекомендовал его мне тоже как желательного для работы в комиссии человека.
— Он у меня не парень, а золото. Только глазом, бывало, моргну, без слов поймет… Всякому умел язык развязать.
Для надзора за деятельностью военно-судебных комиссий учредили в каждом корпусе должность начальника военно-судебной части, подчиненного, как и комиссии, главному военному прокурору, на правах его представителя. В донском корпусе эту должность занял я и поэтому имел возможность убедиться в том, что намерение вождя создать белую чеку для искоренения преступности потерпело крах.
Военно-судебная комиссия 1-й Донской дивизии для меня, органа прокурорского надзора, почти всю войну оставалась terra incognita. Она обитала где-то далеко за Мелитополем и не подавала никаких признаков жизни. Один только раз председатель ее, ген. Попов, явился ко мне не за инструкциями, не за уставами, а с просьбой сменить делопроизводителя, который не выносит пушечной пальбы. Больше я ничего не слыхал об этой комиссии до конца кампании и даже за границей. Надо полагать, она мирно паслась на подножном корму в какой-нибудь уединенной деревне до тех пор, пока в один непрекрасный день с удивлением узнала, что белых из Таврии и след простыл.
Комиссия при 2-й Донской дивизии (мамонтовцы) попыталась было немного пройтись по пятам этой конницы, но скоро набила оскомину. Военное начальство, ненавидя это учреждение, всячески старалось избавиться от присутствия опекунов и вредило им, где только можно, так что комиссия не всегда чувствовала себя в безопасности. Наконец, плюнув на все, она забилась в богатую дер. Песчанку, подле самого Мелитополя, обзавелась хорошенькими машинистками, и после этого уже никакие силы не могли заставить ее, хотя бы из деликатности, держаться не далее 80 верст от дивизии. Насилу разыскав ее в Песчанке, я увидел чистеньких офицеров и миленьких барышень, гулявших вместе по хозяйскому саду, а в комнате, именуемой канцелярией, роскошные арбузы и гроздья винограда украшали письменные столы.
Больше всего хлопот доставила мне военно-судебная комиссия при 3-й дивизии (ген. Гуселыцикова). Председатель ее, ген. Чернов, упоенный своей независимостью от корпусного начальства, возомнил себя не органом судебной власти, а верховной властью корпуса. Заняв прочную позицию в дер. Астраханке, он начал тут разыгрывать роль начальника гарнизона и контролировать действия должностных лиц. Членов комиссии он терроризовал, приказывая им голосовать так, как он хочет. Непокорных преследовал и вынуждал их к бегству. С ген. Абрамовым, прочитавшим нотацию председателю штабной комиссии в официальной бумаге на самых же первых порах, у ген. Чернова дело едва не дошло до боя. Коса нашла на камень. Фельдфебель наскочил на фельдфебеля.
У Чернова был любимец, — член комиссии, поручик Корниловского полка Леонтьев, энергичный и дельный парень, но совершенно бестактный и не в меру увлекающийся. Проводя в жизнь идеи своего патрона, он внушал населению, что военно-судебная комиссия uber alles. Крестьяне, радуясь таким благодетелям, бежали в комиссию при каждом требовании от них подвод или других натуральных повинностей и усвоили привычку исполнять требования только в тех случаях, когда разрешала комиссия. Последняя, таким образом, из судебного органа превратилась в контрольный аппарат. Поручик Леонтьев катался, как сыр в масле. Везде ему был почет и, что еще важнее, сытый обед.
Однажды в комиссию прибежала кучка немцев- колонистов с воплем: — Помогите, грабят, берут лошадей!
Отважный поручик бросился на место происшествия. Там, действительно, реквизировали лошадей.
Как, — завопил поручик, — самовольно забирать лошадей!.. Это безобразие!.. Кто вы, — позвольте узнать ваши фамилии?
Взбешенные офицеры, производившие на этот раз реквизицию с разрешения Врангеля, послали его к чорту. Леонтьев в пылу ссоры погрозил им крестьянскими дубинами. Тогда офицеры уехали из колонии и донесли обо всем Абрамову, заявив, что при таких условиях исполнение воли главнокомандующего немыслимо.
Ген. Абрамов, находившийся тогда с оперативной частью в Гальбштадте, предписал по телеграфу коменданту Астраханки немедленно арестовать и доставить в штаб Леонтьева.
В это самое время я случайно проезжал через Астраханку.
Что мне делать?.. Чистая беда!.. Научите! — взмолился комендант, прибежав ко мне. — Вот предписание командира корпуса, а вот ответ ген. Чернова на мою просьбу прислать мне пор. Леонтьева для отправки в штаб.
Ген. Чернов писал коменданту, что он не только не позволит арестовать Леонтьева, но даже окажет сопротивление, если комендант рискнет силою приводить в исполнение приказ Абрамова.
Придя в комиссию, я у большинства членов заметил злорадство по поводу этого скандала. Чернов же со своим любимцем выказывали необычайный задор.
Кое-как мне удалось уладить этот инцидент. Но вскоре возник новый, из-за которого ген. Чернова убрали из корпуса.
Самый факт существования военно-судебных комиссий, конечно, действовал оздоровляюще на войска. Но боевая обстановка часто заставляла самовольно брать у населения необходимые для ведения войны материальные средства. Больше же всего причинялось населению таких обид, которые не подходили под понятие грабежа и вовсе ускользали от судебной кары. В конце концов военно-судебные комиссии превратились или в мертвые бюрократические учреждения, занимавшиеся перепиской, или в хозяйственные органы, так как на них была возложена расплата с крестьянами за самовольно реквизированных лошадей. Комиссия устанавливала факт такой реквизиции, определяла качество лошади, упряжи и проч. и стоимость всего этого. Это была грандиозная, сложная работа, но уже совершенно не судебного характера. Основная идея — создание органов для быстрой и справедливой расправы с мародерами — окончательно исказилась.
Более того. Применяя выражение Мити Карамазова, военно-судебные комиссии начали с идеала Мадонны и кончили идеалом содомским. Насадители права и законности встали у скользкого, денежного дела, и сами поскользнулись. Ген. Чернов, по моему настоянию, наконец был убран из корпуса за следующую проделку. В начале наступления калединовцы реквизировали плохенькую лошадь у того астраханского богатея, в доме которого потом поселился Чернов. Комиссия 2-й дивизии, разбиравшая это дело, определила стоимость лошади по низшему разряду. Ген. Чернов истребовал это дело к себе, якобы для справки, перерешил его в своей комиссии и выдал своему поильцу и кормильцу богатею молоканину квитанцию на право получения из казны за реквизированную лошадь по высшей ставке!
И тут сказалась система. Обозленный на меня, ген. Чернов настрочил ген. Ронжину рапорт о том, что я, производя расследование, «держал себя очень свободно при разговоре с ним» и требовал к себе для допроса (по делу об его беззаконии) членов комиссии непосредственно, а не через него. Мне поставили на вид такое непочтительное отношение к «старшему в чине».
Я на весь мир буду кричать, что донцы грабители и что в их корпусе нельзя служить честному челонеку, — возмущенно заявлял на всех перекрестках «честный» генерал, покидая, не по доброй воле, корпус.
