Владимир ЕГОРОВ - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было
Целиком выдумано вероотступничество Олега Рязанского. А. Быков и О. Кузьмина[22] убедительно показывают, что Олег в течение всей своей жизни являл собой пример государственной мудрости, мог служить образцом рыцарства и доблести, всегда был хранителем веры и традиций. Что же касается конкретно отношения к вере и церкви, то, в отличие от Дмитрия Московского, отлученного от церкви и очень долго не принимаемого ею в лоно святых, Олег Рязанский незадолго перед смертью принял схиму и ушел в монастырь, а сразу после кончины фактически почитался благодарными рязанцами не только как во всех смыслах великий рязанский князь, но и как местный православный святой.
Конечно, хотя все высказанные соображения делают саму вероятность Куликовской битвы в 1380 году ничтожно малой, все же не сводят ее к абсолютному нулю. Неисповедимы пути Господни, порой непредсказуема суетность властей предержащих, наконец, в те времена могли действовать какие-то неизвестные нам геополитические факторы, которые оказались способны заставить Мамая, Ягайла и Олега вопреки всем обстоятельствам и объективным препятствиям все же очертя голову ринуться на Куликово поле. Поэтому нам придется последовать туда вслед за Мамаевой ратью, согласно традиции, интернациональной и бесчисленной.
Никакой она не была интернациональной. Состав войска Мамая, пришедшего на Куликово поле, – не более чем распространенный в летописях того времени штамп, за которым не стоит ровным счетом ничего. Достаточно сравнить текст Летописной повести с другими современными ей летописями. Например, в пространной редакции Повести утверждается, что: «Пришел ордынский князь Мамай… со всеми силами татарскими и половецкими, наняв еще к тому же войска бесермен, армен, фрягов, черкасов, и ясов, и буртасов». А вот текст из чуть более ранней летописи 1346 года о море в Золотой Орде:[23] «Был мор силен на бесермены, и на татары, и на ормены, и на обезы, и на жиды, и на фрязы, и на черкассы, и на всех тамо живущих». В обоих текстах повторяются и местами дословно совпадают «тамо живущие» бесермены, армены/ормены, фряги/фрязы и черкасы/черкассы.
Эти совпадения наглядно показывают, что автор Летописной повести, ничего не зная о действительном составе и численности войска Мамая, ничтоже сумняшеся, привычно вставил в свое творение типовой перечень, своего рода литературный штамп, всего лишь исключив из него жидов, которых действительно непросто представить себе в числе наемников, но добавил, от себя или из другого типового, но расширенного списка, половцев и буртасов. И эта добавка тоже симптоматична: и те и другие для конца XIV века – очевидный анахронизм. Половцы и буртасы, как самостоятельные этносы, к тому времени уже были поглощены татаро-монголами и растворились в общетюркском населении Золотой Орды. И уж совсем невероятно присутствие в войске Мамая армян, ни из самой далекой Армении, ни даже из более близкой и довольно многочисленной колонии армян в Волжской Булгарии, которая в то время уже контролировалась Тохтамышем. Как тут не вспомнить варягов у Ольгерда и словен у Дмитрия, перекочевавших в «Сказание» из глухой древности «Повести временных лет»! Именно из-за явных нелепостей и анахронизмов полностью список этнических составляющих войска Мамая из Летописной повести историками приводится очень редко. Различные интерпретаторы Куликовской битвы выбирают из него те компоненты, которые более удобны для их концепции. Особенного внимания в войске Мамая удостоились фряги, под которыми обычно понимают крымских генуэзцев, некую наемную генуэзскую пехоту.
К рубежу 70-х и 80-х годов XIV века действительно города южного побережья Крыма контролировалось Генуей, в то время как весь равнинный Крым входил в Мамаеву Орду. Отношения между этой Ордой и Генуей были далеко не безоблачными и уж никак не союзническими. Ордынские татары регулярно покушались на сулившие хорошую добычу богатые приморские города, генуэзцы, построив во всех основных приморских городах мощные крепости, частично сохранившиеся вплоть до наших дней, более-менее успешно противостояли этим покушениям. Кроме того, конкретно на год Мамаева побоища приходится пик противостояния Генуи и Венеции: морские битвы при Анцио в 1378 году, у Полы и Кьоджи в 1379 году, у побережья Апулии в 1380 году. В том же году, году Куликовской битвы, обе республики окончательно измотали и обескровили друг друга в череде сухопутных сражений, и лишь на следующий год между ними был заключен, наконец, Туринский мир. Вновь видим ту же картину: не до Мамая и бесконечно далекой Руси было Генуе в 1380 году, когда стоял вопрос в прямом смысле о выживании самой Генуэзской республики! Теоретически, конечно, можно предположить, что Мамай нанял генуэзцев для похода против Дмитрия Московского, но на самом деле ни отношения между Генуей и Ордой, ни международное положение Генуи в 1380 году не дают для такого предположения ни малейшего основания. Максимум речь могла бы идти о наемниках из Каффы (нынешней Феодосии) и других генуэзских крымских факторий как отдельных частных лицах, то есть ничтожной кучке авантюристов, не способной кардинально повлиять ни на численность Мамаева войска, ни на результат Куликовской битвы по сценарию «Руси защитник».
В рамках этого сценария-официоза в советское время существовал, да и сейчас продолжает весьма активно муссироваться еще один миф, миф о неком крестовом походе против Руси в XIII–XIV веках, согласно которому не столько Мамай нанимал генуэзцев для своего похода против Москвы, сколько Католическая церковь и лично Папа организовали целый ряд крестовых походов против православной Руси, в том числе в 1380 году натравливали на нее Мамая при посредничестве Генуи. В русле этого мифа, о чем уже говорилось выше, наряду с Мамаем якобы использовалась Литва. Ничем, абсолютно ничем этот миф не подтвержден. В специальном посвященном данной теме исследовании Е. Назарова[24] делает вывод: «Никаких булл или других документов об объявлении крестового похода ни против Руси в целом, ни против Новгорода или Пскова, историками не найдено».
Тема «Крестового похода против Руси» хорошо исследована Д. Лялиным.[25] Подтверждая отсутствие документальных свидетельств планирования Крестового похода против Руси, он справедливо указывает, что такой поход был вообще невозможен: «Объявление похода на Русь вообще звучало бы странно, поскольку никакой единой Руси на тот момент не существовало, Русь состояла из целого ряда независимых государств-княжеств, отношения с которыми у западных государств и у Святейшего престола складывались по-разному. В некоторых буллах довольно позднего времени иногда говорится о борьбе с русскими, но всегда имеются в виду те русские, которые воевали на стороне язычников (например, литовцев) или татар, а не какое-либо из русских княжеств». То есть, Ватикан мог как-то поддержать военные акции, направленные против тех русских княжеств, которые выступали совместно с ордынцами против католических Польши и Венгрии, но никак не тех, которые воевали против Орды.
В отношении «крестового дранг нах остен» показательно замечание Лялина о Невской битве, которая обычно рассматривается апологетами антирусских Крестовых походов как одно из главных сражений, предопределившее провал всей папской кампании и обеспечившее Александру Невскому признание как борцу за веру и канонизацию как православного святого. Об этом якобы «главном сражении» дружно молчат все западные источники, чего не могло бы быть, если бы вторжение было частью всеобщего спланированного Ватиканом Крестового похода против Руси или хотя бы Новгорода и Пскова. Никак не соответствуют размаху ватиканских крестовых походов и масштабы Невской битвы: как известно, по сведениям Псковской летописи, в великом сражении с новгородской стороны погибло… всего 20 человек! Более того, свете последних данных не вытягивает на роль апофеоза великого противостояния православия и католицизма даже само Ледовое побоище – тоже безмерно преувеличенная и мифологизированная стычка между возвращавшейся с разбойного рейда на земли Тевтонского ордена дружиной Александра и ее преследователями, желавшими вернуть награбленное. Кстати говоря, стычка эта, судя по всему, имела место вовсе не на льду, а на берегу Чудского озера.
Весьма характерно, что ни один источник Куликовского цикла не уделяет внимания неблизкому пути огромного московского войска за Дон. Не считая мельком помянутого «Сказанием» таинственного Березуя, в произведениях Куликовского цикла у всего этого дальнего похода обозначены только две реперные точки: Коломна да устье Лопасни.
Березуй, где якобы встретились основные силы Дмитрия Донского и дружины братьев Ольгердовичей, так и не был однозначно идентифицирован. Известный истории князь Василий Иванович Березуйский, успешно защитивший в 1370 году Волоколамск от Ольгерда, связан не с Березуем, а с городом Березуйском, который во времена Куликовской битвы был центром небольшого удельного княжества на северо-востоке смоленской земли, то есть как раз на московско-литовском пограничье, но при всем при том, увы, все же слишком далеко не только от Куликова поля, но и всех мыслимых путей к нему из Москвы. Есть еще один микротопоним, так называемый Березуйский овраг, который мог бы иметь отношение к делу, но как-то не привлек внимание исследователей. Овраг находится в городской черте нынешней Калуги, которая к моменту Куликовской битвы была небольшим городком, отнятым, как и Березуйск, в конце 60-х годов XIV века Москвой у Литвы и, соответственно, тоже лежавшем на московско-литовском пограничье, но гораздо ближе к Куликову полю и на пути к нему.
