Роман Ключник - Сталин - период созидания. Гражданская война в СССР 1929-1933 гг. Том 8.
Крестьяне отчаянно защищались и мстили за грабеж и своих близких, например, в Центрально-Черноземной области с июля по ноябрь 1929 года произошло 749 террактов, в результате которых произошло 44 убийства советских работников. В 1929 году было зафиксировано в СССР более 30 тысяч поджогов колхозного имущества. Всего в 1929 году ОГПУ было зафиксировано на всей территории СССР около 1300 крестьянских восстаний. Согласно докладной записке Секретно-оперативного отдела ОГПУ, если в течение 1928 года было зафиксировано 1027 террористических актов, то в 1929 г. — 8278. В 1929 году было подавлено крупное антисоветское восстание в Бурятии, а затем в Киргизии. В результате этой кровавой коллективизации примерно 500 тысяч казахов и русских казаков из территории Казахстана и Киргизии ушли в Китай.
Стоит отметить, что в послевоенном СССР вся эта информация по политическим соображениям была засекречена, упорно её скрывали от школьников и студентов. И сегодня подавляющее количество фанатичных сталинистов стараются эту тему быстро проскочить или вообще «не заметить», «игнорировать», или пытаются лукаво «мудрить». Например, некто Олег Павловский в своей работе «Жизнь вождя. Коллективизация. Миф о голодоморе» смачным языком пишет:
«Авторы жуют пропагандистский штамп, который даже геббельсовцы через месяц выплюнули, — они пишут: «антиколхозные выступления крестьян». Но причем тут колхозы? Коллективизация началась в 1929 г., а уже в марте 1930 вышло постановление ЦК о запрещении насильственной коллективизации, и «новоиспеченные колхозники массово повалили из колхозов обратно» и «было восстановлено до половины раскулаченных хозяйств». То есть, была восстановлена ситуация 1928 года, а на Украине и Дону бунты продолжались и продолжались. Но ведь это говорит о том, что дело было не в колхозах, — бунтуя, крестьяне вступали в колхозы и в колхозах бунтовали. Против чего?
Авторы об этом говорят, но не делают выводов — на Украине и Дону крестьяне бунтовали против того, чтобы платить налог государству. Но и здесь не всё просто — казалось бы, что бунтовать против того, что государству следовало продать по мировым ценам часть урожая? Оно ведь налогами могло взять и бесплатно. Отдай налог — и спи спокойно, т.е. остальное зерно продай на базаре. Но вы видите, что хохлы и казаки, казалось бы, вознамерились не давать государству вообще ничего».
Из этого сумбура О. Павловского следует, что был некий необъяснимый бессмысленный бунт крестьян то ли против налогов, то ли против обязательной продажи зерна государству или против всего вместе, но антиколхозных выступлений крестьян вообще не было, да и сама коллективизация началась в 1929 году и через полгода — вначале 1930-го закончилась. Понятно, что такой лихой обманный «пилотаж» О. Павловского по нашей истории рассчитан на полных глупцов и совершенно безграмотных. Если не разбирать откровенное враньё по поводу периода насильственной коллективизации, который на самом деле был с 1928 по 1934 гг. с небольшим перерывом в первой половине 1930-го года, и наглую ложь по поводу закупки у крестьян зерна по мировым ценам, и я постараюсь доходчиво ответить на неожиданный для меня вопрос со стороны этого фанатичного сталиниста — почему бунтовали против Советской власти советские крестьяне?
На многих примерах и свидетельствах на этот вопрос в этой книге уже был неоднократно дан ответ: крестьяне бунтовали против грабежа со стороны Советской власти, Сталина заработанного ими тяжелым трудом добра, результатов их труда, против жестокой к ним политики государства, против ограничения свобод, против попытки изменить их привычный традиционный уклад жизни, против репрессий, жестокого насилия и даже убийств. Мало причин? В этот период, в отличие от 1918-1922 гг, как уже неоднократно было показано — часто полный грабеж зажиточных крестьян и середняков являлся существенным вспомогательным методом в создании колхозов, начальным «технологическим» звеном. Эту антисоветскую борьбу можно также квалифицировать как борьбу за свою собственность, за свою семью, за свою жизнь и жизнь своих детей. Вот что вспоминал об этом периоде Панкратов Алексей Федорович (1907 г. рожд., из Тамбовской обл.):
«Деревня была разношерстной: бедняки, середняки, зажиточные. К беднякам относили крестьян, не имевших скота. До коллективизации деревня жила спокойно: поля убраны, скотина ухожена, хлеб в закромах. Все друг другу доверяли, ни от кого не запирались, никто чужого не брал. Все, как одна семья, были. И пьяницы у нас были. Да где их только нету?! А как пришла коллективизация, так всё и смешалось: и скотина, и хлеб общими стали. Многие дома стояли заколоченными. Дворы — пусты. Всё сразу осиротело. Сначала на всё это было дико смотреть. Но ничего! Потом попривыкли и к этому. В колхоз звали обещаниями. Говорили, что все будут жить одинаково хорошо. Те, кто победней, сразу поверили этим обещаниям, стали вступать в колхоз. Но зажиточные не доверяли этим словам, боялись потерять своё кровное. Были случаи и силой загоняли в колхоз. Тогда крику, слез и ругани было полно. Были и такие, кто колхозам сопротивлялся: скотину травили, зерно жгли, и вообще всякую «порчу» делали. Их потом «врагами народа» назвали, ссылали, а, бывало, и расстреливали. Это чтобы другим неповадно было колхозам сопротивляться».
Из этого примера к вышеперечисленному перечню можно добавить ещё одну причину — потому что насильственно загоняли в колхоз. На эту тему своё «мудреное» объяснение выразил сталинист К. Романенко: «Следует подчеркнуть, что кулаки поднимались против коллективизации не потому, что их стали самих вовлекать в колхозы или раскулачивать. Кулак почувствовал, что уже само создание колхозов уничтожит базу для его экономического существования».
К. Романенко здесь не прав, потому что создание колхозов уже предусматривало предварительный грабеж кулаков, раскулачивание, и их полное отсутствие к концу коллективизации. Поэтому вместо — «само создание колхозов уничтожит базу для его экономического существования», следовало бы выразиться правдиво — в ходе создания колхозов одновременно уничтожалась коммунистами экономическая база жизни кулаков. Разница здесь существенна, ибо, послушав лукавого К. Романенко, можно подумать, что в тот период имела место равноправная экономическая конкуренция двух систем хозяйствования: колхозной и единоличной, вернее — семейной, родовой. Кстати, эта полная замена системы производства в деревне осуществлялась с таким насилием и остервенением, что создавалось впечатление, будто уничтожаются все базовые основы жизни успешных крестьян. Уверен, — если бы так беспардонно и жестоко отобрали у товарища К. Романенко все результаты его многолетнего труда и уничтожили бы его семье привычную базу экономического существования, сопровождая это зуботычинами и издевательствами, то «мудрец» К. Романенко, если не был бы полностью парализован страхом перед своими любимыми коммунистами, — обязательно возмутился бы, и, очень вероятно, — в агрессивной форме.
Взглянем на ещё одно свидетельство — отрывок воспоминания Марьиной Настасьи Федосеевны (1912 г. рожд. из д. Балахоновка Кемеровской области):
«День работаешь в поле, ночью идешь в амбар урожай сортировать или на сушилку зерно сушить. Раньше поля вручную пололи. И дети работали в колхозе. А как же! Знаете, сколько за такую работу мы получали (смеется). Ничего мы не получали! Частушка такая была: «Колхознички-канареечки, поработай год без копеечки». Было даже так, что работали мы, работали, но и 300 граммов хлеба на трудодень не получали. Живи, как хочешь! Сдавали всё государству, а себе ничего нам не оставляли. Получали за работу всего один раз в год. Голодали! А в карман даже гороху нельзя было взять. Судили! Были у нас такие случаи. Помню, одна тетенька в кармане фартука натаскала с зерносушилки ведерка два зерна. Так ее судили! Сколько ей дали, уж и не припомню.
Судили и за то, что кто-то на работу не выходил. О! Нельзя было не ходить на работу! Я как-то ногу прорубила, когда пни корчевала. Но и с такой раной нельзя было дома сидеть. Это не считалось уважительной причиной. Я ходить не могла, а меня всё равно поставили на работу. Правда, поставили в пожарку. Я должна была не только следить, где что загорелось, но и со всем пожарным хозяйством управляться. Я ходить не могу, а коней в пожарке надо напоить, накормить.
День и ночь мы в колхозе работали. Больничных нам не давали. Не давали их даже на детей. У меня их пятеро было. Дети же постоянно болеют. Вот двое и умерли. Сначала дочка заболела воспалением легких. Её нужно было вести в Верхотомку в больницу. Это километров 20-25 от нас будет. Председатель меня не отпустил, сказал, что работать нужно. Девочка моя и умерла. Потом, когда мальчик так же заболел, я председателю доложилась, что вести в больницу нужно. Он меня снова не отпустил. Так двоих детей я потеряла. Тогда с работой очень строго было. Попробуй не выйди! За всю нашу работу мы получали крохи» (материалы спецэкспедиции фонда «Исторические исследования»).
