Лев Полушкин - Орлы императрицы
В этом году у Григория проявляются признаки болезни, ходят слухи о преднамеренном отравлении его недоброжелателями. Тем не менее в апреле Корберон в одном из писем сообщал, что «звезда Потемкина меркнет. В Москве произошло событие, могущее поколебать его положение… Орловы, и в особенности князь, пользующиеся большой милостью, легко могут повредить ему. Я уже писал тебе о болезни князя Орлова и о возникшем подозрении, что причиною ее было отравление». Однако слухи есть слухи, но собственным наблюдениям Корберона нет оснований не доверять. Будучи среди приглашенных на похороны первой жены Павла Петровича Наталии Алексеевны, он наблюдал за императрицей. «Орлов, стоявший подле нее, держался с большою выдержкою. Граф Иван Чернышев как истый придворный отдал ему три почтительных поклона, слегка кивнув головою Потемкину».
Наконец, 7 октября М. Корберон был свидетелем сцены, красноречивой без слов. Потемкин «подвергся оскорбительной выходке со стороны князя Орлова, который взял его за руку и отодвинул, чтобы очистить себе дорогу и приблизиться к государыне, когда та после фейерверка покидала галерею. Недавно пожалованный князь смолчал, но с досады грыз ногти» [32, 152].
В феврале следующего года попавший в немилость Корберон был вынужден по совету генерала Бауера прибегнуть к ходатайству Г. Орлова. «23-го был важный для меня день: я снова появился при дворе… Вчера, в 9 часов я поехал к князю Орлову. Он занимает обширный дворец на набережной Мойки, на которой живу и я. Я вошел в кабинет, полный народа; ждали пробуждения князя. Это настоящий двор, о каком и понятия не имеют в наших европейских странах. Наши принцы крови, наши министры принимают одетые и дают аудиенцию с неким уважением, всегда подобающим публике. Здесь азиатские нравы сохранили еще некую изнеженность восточного деспотизма, и каждое высокопоставленное лицо принимает посетителей с чванством и холодностью; может, это уже не столько высокомерие как привычка. Князь вышел из своих покоев в кабинет в халате, растрепанный и с длинной трубкой в зубах. Его окружили, каждый кланялся… Он сел в кресло, велел завивать себе волосы, курил и продолжал разговор…» [23, 159].
Женитьба Григория. Лечение водами
При дворе текла обычная наскучившая придворная жизнь с Эрмитажем, собраниями и театром, обедами и маскарадами. Григорий устроил у себя бал, на котором присутствовали только англичане, «протаицовали до 5-го часа». Вскоре Григорий снова начал проситься за границу. От Алексея, находившегося тогда у берегов Италии, пришла просьба уведомить его о времени появления за границей Григория. Выезд состоялся только летом 1775 г., ехать в Италию Г. Орлов предполагал через Берлин и Вену. При отъезде «скуки в нем не было заметно».
Доехал ли Григорий до Италии, нам не известно, но в июле или в начале августа он был уже в Париже. В письмах братьям князь описывает почести и приемы у знатных лиц в его честь. К концу года он перебирается в Англию, едва не утонув при переправе Рейна. Англия также была покорена Григорием, полюбившимся всем, кто познакомился с ним. Уважением к нему прониклись даже лондонские воры, одному из которых он так сдавил оказавшуюся в его кармане руку, что тот заорал, мгновенно выпустив приглянувшуюся ему табакерку с бриллиантами.
Не отгуляв отпущенного времени, Григорий в начале 1776 г. возвратился в Петербург, был милостиво принят императрицей и вскоре снова заболел: «ударом паралича» напомнила о себе перенесенная им в 1773 г. нервная болезнь. Князь решает официально подать в отставку и жениться на Е. Зиновьевой, но прежде хочет посоветоваться с Алексеем. В отставку он вышел, а в вопросе с женитьбой не послушался ни Алексея, ни остальных братьев. Любовь оказалась столь безумной, что бессильны были и церковные законы, запрещавшие родственные браки.
Иностранцы не спускали глаз с этой пары. О том, какие немыслимые сплетни ходили в дворцовых кулуарах, лучше всего говорит их неофициальная переписка. Е. Зиновьеву за глаза просватали даже польскому министру графу Г. Брюлю. В записках Корберона говорится: «Говоря о делах графа де Брюля и о добрых намерениях князя Орлова, я ему передал о распространившихся слухах про предполагаемую поездку этого русского во Францию с Зиновьевой. Нессельроде мне сообщил, что Орлов всецело подпал под влияние этой фрейлины, думает жениться на ней, и если бы, невзирая на неодобрение императрицы, этот брак состоялся, то, скрывая куда именно, он немедленно уехал бы со своим сокровищем». И здесь же проводится параллель с Потемкиным: «Не объясняет ли это причины упорного желания Потемкина остаться при дворе в то время, когда желают его удалить? На падении Орлова он, может быть, воздвигает надежды возвращения прежней милости» [32, 150].
В октябре 1776 г. вновь «заговорили о женитьбе князя Орлова на Зиновьевой… Так как она состоит с князем в родстве, а в этом случае сам Синод не может дать разрешения на брак, то, по слухам, будут вызваны свидетели, которые присягнут, что Зиновьева не приходится дочерью ни своему отцу, ни своей матери» [32, 154]. Перед новым, 1777 годом Г. Орлов будто бы целый месяц был в опале «за то, что говорят о его браке с Зиновьевой, в которую он по-прежнему влюблен и на которой хочет жениться… Подозревают государыню в том, что она сама затеяла эту интригу, чтобы этим противозаконным браком уронить его в глазах народа».
Свадьба состоялась, видимо, летом 1777 г. Как утверждает М. Корберон, Григорий Орлов и Екатерина Зиновьева венчались в одной из принадлежавших Орловым деревень. Григорий был весел, раздал всем мужикам по рублю, велел пить, петь и плясать, сказав им: «Ребята, веселитесь вовсю, вы все же не так счастливы, как я, у меня — княгиня…» Способ, которым он объявил о своей женитьбе государыне, весьма странен и свойственен только ему. Он развязно вошел к ней, пустив перед собой маленькую хорошенькую собачку. «Чья это собака?» — вопросила государыня. «Моей жены», — отвечал князь запросто. Подобная причудливая манера объявлять своей государыне о женитьбе, вызывавшей столько противоречий, подходит к князю Орлову, который всю жизнь был человеком незаурядным.
Тем не менее юная княгиня получила подарки и от императрицы, среди которых выделяли «золотой туалет высокой цены и прекрасной работы».
Григорий продолжает бывать на дежурствах при дворе, на приемах, была приглашена на обед и «новая княгиня Орлова». Катенька, по отзывам современников, была очаровательна и весела, императрица пророчила ей смерть от смеха; «красота ее изображала прекрасную ее душу». Ее портрет работы Рокотова тоже экспонируется в Третьяковке.
Синод за нарушение церковных законов приговорил было молодоженов к заключению в монастырь, их осуждали придворные вельможи, один лишь К. Разумовский заступился за Орлова, сказав, что «лежачего не бьют» и что совсем недавно кто-либо из присутствовавших слова против него побоялся бы сказать. И хотя надо полагать, что в это время Екатерина испытывала нечто вроде ревности, приговор она не утвердила, а Катеньку назначила в свои статс-дамы, наградив орденом Св. Екатерины и подарками.
Григорий после долгой бурной и блестящей жизни обрел покой и ушел в почти затворническую жизнь. Ничего ему было не нужно, кроме любимой Катеньки. Два года прожили молодожены в штегельмановском доме, при дворе говорили, что «Орлов неразлучен со своей женой» и что теперь «никакая побудительная причина не заставит его принять участие в делах». Потемкин уже открыто издевался, говоря, что Г. Орлов совсем с ума спятил. Молодые все же изредка появлялись при дворе, 14 февраля 1778 г. они присутствовали на празднике по случаю рождения внука Екатерины, будущего императора Александра Павловича.
Григорий сообщает П. Румянцеву, что письмо его «от 7 числа сего февраля, я имел честь получить 15 дня. И при том для высочайшего ее императорского величества стола две дикие козы, которые, по устройстве, на высочайший стол поданы, и оказались угодны. И ее императорское величество всемилостивейше соизволила указать, за оные ваше сиятельство благодарить, что сим и донести… честь имею» [46].
В июле 1778 г. Г. Орлов отправился якобы в свадебное путешествие в Швейцарию, но подозрительно быстро возвратился. Э. Радзинский предполагает, что истинной целью этой поездки могло быть задание Екатерины доставить в Россию дочь Елизаветы Петровны от морганатического брака с Г. Разумовским Августу Тараканову. По возвращении из этой поездки за Григорием стали замечать странности.
Финансовые дела его тоже оставляли желать лучшего. Катенька, готовясь с мужем за границу, еще в 1776 г. продала свою усадьбу Коньково императрице, которая велела разобрать усадебный дом. Как утверждает И. Сергеев, этот дом перевезен был в Царицыно и находится сейчас под № 10 на улице Дольской. Он был известен как «дом дворцовой волости» (в нем с 1776 по 1917 г. располагались управляющие царскими землями в Московском уезде). Памятник из коньковской усадьбы в виде увеличенного верстового столба находится ныне в Донском монастыре. По просьбе Григория Екатерина дает указание Сенату разрешить ему заем под залог 10 тыс. душ крестьян в Ярославском, Ростовском и Копорском уездах, Сальминского погоста в Выборгском уезде и мызы Лоде в Эстляндии. Супруги снова собираются за границу, Григорий не забывает позаботиться о своих людях, просит ярославского генерал-губернатора: если будут заходить его крестьяне, «в случившихся нуждах их не оставить».
