Николай Дубровин - Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»
Ямка, как мы сказали, была небольшим углублением, едва закрытым со стороны неприятеля несколькими лопатами земли или камней, набросанных как попало. Ямки эти не имели ни определенного вида, ни величины: какую успели выкопать, такая и сталась. В одной с трудом мог поместиться только один человек, а в иной помещались два и даже три человека. По двое залегать было легче, чем поодиночке, вдвоем, в соседстве опытного товарища, было не так томно – по пословице, на людях и смерть красна, – но сидеть в одиночку куда как жутко!
Вскочит стрелок или охотник в ямку и сидит там, не смея пошевельнуться, он знает, что в 20, много в 30 шагах, лежит перед ним или сбоку такой же неприятельский сторож, который стережет его и при первом шорохе или звуке оружия посылает пулю.
Над головой засевших днем и ночью летают свои и неприятельские пули, слышен гул выстрелов, падение снарядов, обсыпающих землей, песком и осколками камней. Не успеешь прочистить глаз, засыпанных землей, как слышно, гудит где-то далеко осколок лопнувшей бомбы и шлепнется вдруг подле ямки с такой силой, что даже земля дрогнет! Это самое вздрагивание передастся и сидящему в ямке, и не знает он сам, как задрожат челюсти, как застучат его зубы и холодный пот как стрела промчится от головы до пят.
О пулях никто не думает: к ним привыкли в Севастополе не только охотники и все солдаты, но женщины и дети. Повсюду их летит так много, что они уже не пугают, но своим свистом жестоко надоедают. Где-нибудь невдалеке, ударившись о камень и сплюснувшись, она летит далее и зальется таким голосом, что не знаешь, кошка ли мяучит, ребенок ли плачет или она, непрошеная, жалует в гости.
Просидит охотник в ямке час, а кажется он ему за месяц, и ждет он не дождется, когда наступит время смены и вместе с ней кончится его лихорадочное состояние.
С наступлением утра охотники оставляли ямки точно так же, как занимали их – под сильным ружейным огнем неприятеля. Места их замещали штуцерные, сидевшие там в течение целого дня. Собравшись на батарее, охотники отправлялись в свой сарай, забирая с собой и убитых в ночь товарищей. Солдаты всегда с особым уважением отдавали последний долг павшим героям. Сложив тела на дворе сарая, они заботились о досках, непременно сколачивали гроб, обмывали покойников и, надев на них чистое белье, относили в часовню. За обедом, бывавшим в 10 или 11 часов, поминали павших, и тем дело кончалось. После обеда охотники ложились спать, а вечером снова отправлялись на службу.
Польза ямок была осознана всеми, и в том виде, в каком они существовали, ямки были существенно необходимы как места наблюдения за неприятелем и как средство к замедлению его работ. Впоследствии, располагая ямки по известной системе и придавая им значительную силу в сопротивлении выстрелам, думали придать им большее значение. Расширяя и усиливая ямки, наши инженеры мало-помалу пришли к системе ложементов, или небольших отдельных ровиков, располагаемых впереди линии укреплений к стороне неприятеля.
Ложементы располагались в две линии: передняя занималась стрелками, которые, наблюдая за ходом работ неприятеля, поражали его своими выстрелами, а во второй линии помещался резерв для поддержания стрелков в случае нападения. В ночь с 20 на 21 ноября был заложен первый ложемент. С наступлением сумерек было выслано два секрета, за ними шла цепь из восьми пар часовых, а за цепью следовали рабочие с инструментами, земляными мешками и бочонками. Все люди, назначенные на работу, получили приказание зачернить свою амуницию, чтобы белым цветом амуничных ремней не обратить на себя внимания неприятеля. Придя на назначенные места, рабочие поставили бочонки в два ряда, засыпали их землей из вырываемого рва и сверху положили земляные мешки с промежутками, через которые можно бы было стрелять в неприятеля. Работа эта была произведена так тихо, что, несмотря на близость неприятеля и лунную ночь, он ничего не подозревал и вовсе нам не препятствовал.
К утру работа была окончена и ложемент занят 20 штуцерными Минского полка. Французы были немало удивлены, когда увидели перед собой эту смелую постройку. Они открыли сильнейший огонь по ложементу, но безуспешно, по малой цели, которую он представлял неприятельским выстрелам. В следующие затем ночи были устроены новые ложементы, так что в течение трех ночей перед глазами неприятеля явилось семь ложементов. Мало-помалу система ложементов была значительно распространена, и в особенности перед 3-м и 4-м бастионами и перед Малаховым курганом.
К половине декабря было построено в разных местах 26 ложементов.
Служба в ложементах была чрезвычайно тяжела для войск, в особенности под конец осады. Ложементы были удалены от некоторых укреплений на значительное расстояние, саженей на 200, и вначале не имели никакого сообщения между собой. Засевшие в ложементах герои-труженики проводили в них почти целые сутки, среди тысячи смертей, в ежеминутной опасности быть атакованными неприятелем в превосходных силах.
Союзники крепко были злы на эти стрелковые ямы, как они называли наши ложементы, и громили их изо дня в день своими выстрелами. Но ни пули, ни ядра, ни гранаты не в состоянии были поколебать смелых защитников ложементов, являвших собой пример геройской стойкости.
Военная доблесть проявляется не в одних только полевых битвах, где иногда бывает достаточно минутного увлечения, чтобы совершить блистательный подвиг, – она проявляется гораздо более в том непоколебимом перенесении трудов и лишений, когда для каждого защитника дни без отдыха сменяются тревожными ночами и когда неделя за неделей, месяц за месяцем не изменяют нисколько положения воина.
Государь император в ознаменование признательности своей за беспримерное мужество, усердие и труды всех войск, как сухопутных, так и морских, вполне оценил такую доблесть севастопольского гарнизона и 6 декабря 1854 года всемилостивейше повелеть соизволил: «Чинам этих войск каждый месяц пребывания их в составе означенного гарнизона зачесть за год службы по всем правам и преимуществам».
В конце декабря начальником севастопольского гарнизона был назначен генерал-адъютант барон (впоследствии граф) Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен 1-й.
С любовью и надеждой встретил гарнизон это новое назначение. Как солдаты, так и офицеры знали, что строгая справедливость издавна была отличительной чертой барона Остен-Сакена, его храбрость, военная опытность, твердость также были известны. Приняв почетное звание начальника гарнизона осажденного города, Остен-Сакен неутомимо трудился во все время осады. Он везде бывал сам: верхом и пешком он обходил бастионы, хлопотал об улучшении солдатского быта, снабжал укрепления боевыми припасами, заботился об облегчении раненых и проч.
С назначением барона Остен-Сакена усугубилась кипучая деятельность севастопольского гарнизона: она обнаруживалась постоянно, как усилением укреплений, так и частыми ночными вылазками, заставлявшими неприятеля держать много войск в траншеях и тем утомлявшими их до крайности, в особенности англичан, привыкших к удобствам жизни.
При содействии деятельного своего помощника Павла Степановича Нахимова и начальника штаба князя Васильчикова барон Остен-Сакен значительно улучшил во всех отношениях положение осажденного города.
Павел Степанович Нахимов был неистощим: что бы ни потребовалось для гарнизона, стоило только сказать адмиралу Нахимову, и требование было тотчас же удовлетворяемо. Широко растворив двери всех складов и открыв доступ к богатым запасам Черноморского флота, Павел Степанович удовлетворял с полной готовностью все нужды как людей, так и укреплений. У него не было отказа, если только требование шло на пользу и славу обожаемого им отечества.
Другим сподвижником барона Остен-Сакена был его начальник штаба флигель-адъютант полковник князь Виктор Илларионович Васильчиков. Князь Васильчиков почти с первых дней назначения начальником штаба заслужил всеобщую любовь и уважение своей безустанной деятельностью, своей энергией и заботливостью о нуждах гарнизона. Кто не видал в Севастополе, как князь Виктор Илларионович всякий день, а зачастую и по два раза в день, объезжал всю оборонительную линию! Князь бывал везде, где грозила опасность; проводил под открытым небом ночи там, где ожидалось нападение; изобретал средства, где, по-видимому, не было никаких средств, и при всех своих многочисленных занятиях, руководимый сердечной теплотой, находил время и средства облегчать стоны раненых и увечных. Скоро он так сроднил себя с каждым защитником Севастополя, что, казалось, и сама оборона без него невозможна. Вот пример тому, рассказанный генералом Меньковым на одном из севастопольских обедов.
«Был разгар осады. Над Севастополем стояли непроглядные тучи порохового дыма, повсюду градом сыпались вражьи снаряды – было бомбардирование, предшествовавшее славно отбитому штурму…
