Андрей Кофман - Рыцари Нового Света
Девственное пространство измеряется не лигами, а временными промежутками — ходовыми днями (Jornada). Но пройденное расстояние зависит от характера местности: где-то идти легко, и за день отряд отмерит три десятка километров, а где-то, в сельве, например, невероятно трудно, и за день больше трех километров не пройдешь. Поэтому в восприятии конкистадора пространство приобретает особое качество, какое можно назвать эластичностью — оно способно сжиматься или расширяться в зависимости от обстоятельств. «…Индейцы шли за нами по пятам еще два дня и две ночи, не давая передышки. В течение этого времени мы все еще плыли мимо владений великого владыки по имени Мачипаро, которые, по всеобщему мнению, тянулись более чем на восемьдесят лиг, промелькнувших как одна-единая» (Карвахаль).
Вместе с потерей европейского чувства расстояния утрачивается и европейское чувство времени. Грандиозная протяженность неосвоенного пространства предполагала и соответствующую протяженность времени, необходимую для его прохождения, и потому с затратами времени не считались. Восемь месяцев Георг Хоэрмут фон Шпайер искал брода через реку Гуавьяре. Экспедиция Сото длилась четыре года, Филиппа фон Гуттена — пять лет. Приняв неверное решение, Гуттен год проблуждал, чтобы вернуться в исходную точку. Вчувствуйтесь, читатель, в эти временные промежутки. На землях Нового Света конкистадор утрачивал европейскую ценность времени. Американское пространство словно возвращало его в первобытное мифологическое время, которое измерялось не часами и днями, а большими природными циклами: сезон засухи, сезон дождей.
И когда с этим опытом, преображенные Америкой, конкистадоры возвращались в Испанию — сколь же тесной и унылой казалась им европейская жизнь! Инка Гарсиласо де ла Вега рассказал о некоем Фернандо де Сеговии, который вернулся из Перу в Севилью со ста тысячами дукатов и через несколько дней «умер единственно по причине тоски и сожаления, что оставил город Куско». И добавляет: «Немало знавал я других, кто возвратился в Испанию и умер с тоски».
Покоряя Новый Свет, испанцы покорялись Америке. Преобразовывая реальность Нового Света, они изменялись сами. Открывая новые земли, они открывали новые области своей души. Так кто кого завоевывал?
Теория и законы конкисты
Дыхание нового времени
Если у автора спросят, какую черту конкисты он считает самой удивительной, то он не станет долго размышлять, хотя его незамедлительный ответ, возможно, вызовет недоумение. Эта черта — легализм, то есть озабоченность короны законностью своей политики в Новом Свете, стремление сделать так, чтобы все было честь по чести, чтобы комар носа не подточил. Похоже, ни одна империя в расцвете могущества так не комплексовала по поводу прав на колониальные владения и законности своих действий, не уделяла столько внимания вопросам политической и общечеловеческой морали, так не загружала работой теологов и юристов.
Католические короли продали в рабство индейцев, которых Колумб привез из второй экспедиции, — но буквально на следующий день озаботились насчет моральности этого поступка и переадресовали свои сомнения многомудрым теологам и юристам; те посовещались и дали ответ: нет, незаконно вы поступили, ваши высочества; тогда короли выкупили индейцев из рабства и за свой счет отправили назад на Эспаньолу. Этот факт свидетельствует о колоссальных сдвигах в правовом сознании, возвестивших наступление новой эпохи в истории человечества.
Стремление к законности подчас доходило до абсурда. Когда Мексика уже пятнадцать лет была под властью испанцев, вице-король Антонио де Мендоса собрал индейских касиков и попросил их в очередной раз признать себя вассалами Карла V. И это еще не все: в 1605 г. испанские колониальные власти разыскали наследников императора ацтеков Моктесумы и предложили им подписать отказ от всех своих прав и притязаний на Мексику, взамен чего им была обещана рента; — эти деньги исправно выплачивались вплоть до 1820 г., когда Мексика обрела независимость.
Легализм испанских монархов, помимо всего прочего, имел и чисто материальное воплощение, чему не нарадуются историки. Речь идет об охватившей все испанское общество, сверху донизу, какой-то прямо болезненной страсти к бумагомаранию; и это обстоятельство, по мнению автора, достойно фигурировать наряду с прочими знаменательными событиями поворотного двадцатилетия конца XV — начала XVI в., изменившего судьбу страны. Причины этого новшества можно усмотреть прежде всего в становлении абсолютизма с его саморазмножающимся бюрократическим аппаратом и чиновничеством, но также и в знамении духа нового времени, крепнущем чувстве историзма, когда человек осознал себя плывущим в потоке времени и захотел оставить след в памяти потомства. Именно в ту эпоху в сознании европейца утвердилось само понятие «документ». Еще веком раньше для выполнения обязательства часто достаточно было устного слова — данного публично или даже наедине (у испанцев существовала традиция т. н. pleito homenaje, устной клятвы в верности, когда договоры заключались рукопожатием); а теперь договаривающиеся стороны всякое слово, всякое обязательство непременно стремятся закрепить на бумаге. Это что — девальвация устного слова? Скорее, это осознание непреложности и долговечности слова письменного, которое обретает официальный характер и сохранится на века. Как бы там ни было, в результате империя производила горы бумаг, переполнявшие архивы.
Порождением духа нового времени стал и легализм — он-то в первую очередь и заставлял всякий пустяк фиксировать на бумаге. И все же, читая испанские документы той поры, невозможно отделаться от впечатления, что ко всему этому добавлялось еще что-то, трудноуловимое, как будто авторы тех документов получали неизъяснимое наслаждение от самого процесса заполнения бумаги закорючками букв и старались всячески растянуть его. Действительно, документы той поры отличались таким непомерным многословием, что к их смыслу подчас приходится продираться, как через сельву. Возможно, то был побочный эффект «культурной революции», связанной с распространением книги.
Обложка знаменитой обличительной книги Бартоломе де Лас Касаса «Кратчайшее сообщение о разрушении Индий»
Вспыхнувшая в национальном масштабе страсть к бумаготворчеству имела положительным следствием тот факт, что испанское завоевание Америки стало первым в истории человечества масштабным историческим событием, столь основательно и подробно документированным. Издавались бесчисленные королевские ордонансы (распоряжения) и законы; колониальные чиновники посылали в метрополию каравеллы бумаг; всякая экспедиция требовала договора с властями, где подробнейшим образом оговаривалась каждая мелочь; командующим предписывалось вести дневник и ежедневно зачитывать его перед подчиненными, дабы они вносили свои коррективы; свои записи вели королевские чиновники, приставленные к войску; генерал-капитаны посылали королю письма и реляции с отчетом о ходе и результатах экспедиций; простые участники походов тоже в охотку брались за перо; а вдобавок к тому любознательные хронисты все вызнавали, обо всем расспрашивали и без устали писали свои многотомные сочинения.
Легалистская установка монархии была в полной мере воспринята конкистадорами и во многом определила стиль их мышления и поведения. Впрочем, речь по большей части идет о формализме. А формалистами конкистадоры были преотменными — они нутром почуяли дух нового времени. Что бы ни делалось, — главное подстраховаться, задокументировать и легализовать свои действия, ведь недоброжелателей вокруг — пруд пруди. Но это все равно не спасало от потока кляуз. Индейских правителей сначала надо заставить признать себя вассалами короля — неважно, что они понятия не имеют, кто это такой и чего от них хотят. Если правителя надо взять в заложники или казнить — под это подведут юридическую базу и все будет запротоколировано при свидетелях. Устраивается резня индейцев — командующий изведет горы бумаги, дабы доказать, что индейцы злоумышляли или напали первыми, и война была «справедливой». Идет грабеж — в реестр вносится каждая золотая бусинка. Вся полнота ответственности, как говорилось, лежит на генерал-капитане, но тот при любом возможном случае старается представить свое решение принятым как бы коллективно, а еще лучше — под давлением большинства.
Показательный пример: Гонсало Писарро послал отряд Орельяны на поиски провизии для войска, и по быстрому течению лодки сплавились на восемьсот километров вниз по реке. Любому понятно: возвратиться назад невозможно. И тогда Орельяна разыгрывает спектакль: он, дескать, рвется назад, но вынужден уступить давлению большинства. Мало того, он просит спутников составить бумагу под названием «Требование», где говорится, что его заставили плыть дальше; и этот документ, дошедший до наших дней, он пронес, как самое дорогое, через все ужасы многомесячного пути по реке Амазонке. Даже мятежники Гонсало Писарро и Лопе де Агирре, поднимая восстание, пишут письма королю — это тоже форма легализации своих действий.
