Шарль де Голль - Военные мемуары. Том 3. Спасение. 1944-1946
Много раз я брал слово на Консультативной ассамблее, иногда чтобы сделать обстоятельный доклад о больших проектах, например: 22 ноября о планах правительства, 21 декабря о только что заключенном франко-русском договоре, 2 марта о принципах внутренней политики во Франции, 20 марта об Индокитае, на который наступали японцы, 15 мая об уроках, которые следовало извлечь из войны после победы. Но чаще я без подготовки вступал в полемику в ходе дебатов. В каждом таком случае присутствующие становились единомышленниками, что в ту же секунду ярко проявлялось. Масштаб обсуждаемых планов, эмоциональное воздействие произносимых речей, человеческий контакт с генералом де Голлем напоминали делегатам о связывавшей нас солидарности и давали возможность ощутить притягательность национального единения. На какое-то мгновение мы чувствовали себя сплоченными, и это было хорошо.
Однако, если аплодировать де Голлю было в определенном смысле само собой разумеющимся, то это вовсе не значило, что его правительство не подвергалось критике. Из всех замечаний, адресованных властям, сочилась язвительность. В ряде случаев она выливалась в настоящие выпады и перепалку между министрами. Однажды Жюль Жанненэ, государственный министр, подвергся нападкам из-за одобрительных слов, произнесенных в июле 1940 в адрес маршала[60], но ведь с тех пор он не прекращал поддерживать Сопротивление. В первые месяцы 1945, когда на рассмотрение Консультативной ассамблеи был передан государственный бюджет, разразились бурные дебаты. Поскольку изучался вопрос ассигнований на Министерство юстиции, предметом обсуждения стал вопрос о чистке. Министр юстиции Франсуа де Ментон попал под огонь беспощадных обвинений. Подавляющее большинство потребовало осудить «его преступную слабость», отказывая ему в доверии, что было, конечно, выражением пустой и беззубой злобы, но определяло степень общего возбуждения. Через некоторое время Пьер-Анри Тетжен, министр информации, стал, в свою очередь, мишенью. Нехватка бумаги, из-за которой страдала пресса всех направлений, была вменена ему в вину в экстравагантных выражениях. «Циник, защитник немецких агентов, представитель трестов, аферист, хулитель прав человека, преследователь газет Сопротивления, виновник отсутствия Франции на Ялтинской конференции, в таком обличье меня представляли», — заявил Тетжен в ответ на обвинения. Когда было начато изучение бюджета по военнопленным, министр Анри Френэ стал объектом жестоких упреков со всех сторон, хотя в это время пленные еще были в руках немцев и никто не мог оценить, чего стоили меры, предпринимаемые для их возвращения.
Эта суматоха в действительности прикрывала собой определенные притязания. Ассамблея не смирилась с тем, что была лишь консультативной. Она хотела, чтобы от нее зависела власть. Вскоре моя догадка подтвердилась, и намерения Ассамблеи были подтверждены. 19 марта я принял делегацию представителей большинства политических группировок. «Мы явились, — сообщили мне уполномоченные, — чтобы сообщить Вам, что Ассамблея находится в большом замешательстве. Причина этого в той ограниченной роли, которая ей предоставлена, и в том факте, что правительство действует, не считая себя связанным нашим мнением и результатами голосования. Мы требуем, чтобы отныне исполнительная власть не принимала решений, противоречащих точке зрения Ассамблеи».
Уступить этим требованиям означало бы, естественно, усугубить смуту в стране. «Только народ является верховной властью, — ответил я делегатам. — Пока он не будет в состоянии выразить свою волю, управление я беру на себя. Вы захотели мне помочь, ответив на мой призыв. Это была ваша миссия и ваша слава. Но это отнюдь не умаляет моей ответственности. Даже тот шаг, что вы совершаете сейчас, доказывает, что вся ответственность за государство лежит на мне, ведь именно у меня вы просите выделить вам ее часть. Но положение во Франции не позволяет распылять власть».
«Однако, — возразили делегаты, — мы представляем Сопротивление! Не ему ли надлежит выражать волю народа в отсутствие законной власти?»
«Вы являетесь, — сказал я, — уполномоченными движений и партий Сопротивления. Это, несомненно, дает вам право заявлять о себе. Именно поэтому я учредил Консультативную ассамблею и выбрал вас для участия в ней. Все проблемы передаются вам на рассмотрение. Я сам и мои министры участвуем в ваших прениях, прислушиваемся к вашему мнению. Вы участвуете в работе правительства, задавая ему вопросы, получая от него разъяснения, давая заключения по различным вопросам. Но дальше этого я не пойду. Учтите, что французское Сопротивление шире, чем политические движения, и что Франция шире, чем Сопротивление. От имени всей Франции, а не какой-либо фракции, сколь бы значительна она ни была, я выполняю свою задачу. До будущих всеобщих выборов я отвечаю за судьбу страны перед ней самой и только перед ней одной».
Делегаты удалились, не скрывая своего недовольства. Но после их визита в Ассамблее спала напряженность. Привыкнув к той перспективе, что была ей четко представлена, она вернулась к нормальной работе. В целом ее деятельность была полезна. Изучение в комиссиях и обсуждение на открытых заседаниях проектов, касающихся экономических и социальных реформ, реформ правосудия, администрации, образования, управления заморских территорий, дали правительству не только поддержку большинства при голосовании, но и множество удачных предложений. Внимание и почтение, с каким люди, сами прошедшие немало испытаний, относились к действиям армии, вдохновляли командиров и бойцов. Регулярные заседания предпарламента в зале Люксембургского дворца, идеи, которые свободно там высказывались, факт того, что проводимая правительством политика, в общем и целом, одобрялась, усилили внимание других стран к Франции. Наконец, сложившееся в обществе впечатление, что основные меры, принимаемые правительством, обсуждаются открыто, выслушиваются жалобы и критика, что таким образом правительство соблюдает права народа, внесло свой вклад в возрождение свободного обмена мнениями и мыслями, который собственно и является основным условием национального возрождения.
Не менее важна была демонстрация торжества правосудия. В этой области пришлось столкнуться с яростными требованиями мщения. После всего происшедшего эта реакция была вполне понятна. Коллаборационизм приобрел, в виде политических решений, полицейских и реже военных мер, определенных административных действий, публикаций в прессе и пропагандистских речей, не только характер национального унижения, но и дискриминации и преследования большого числа французов. При помощи многих официальных лиц и массы доносчиков, подстрекаемых и одобряемых шайкой газетных писак, было казнено 60 000 человек, свыше 200 000 — депортированы, из них выжили не более 50 000. Кроме того, 35 000 мужчин и женщин были осуждены трибуналами режима Виши, 70 00 «подозрительных лиц» интернированы, 35 000 чиновников смещены со своих постов, 15 000 военных лишены званий по обвинению в участии в Сопротивлении. Теперь же бушевала ярость. Несомненно, правительство должно было сохранять спокойствие. Но предать забвению столько преступлений и злоупотреблений означало дать возможность чудовищному нарыву отравить страну навсегда. Нужно было вершить правосудие.
Правосудие свершилось. В течение зимы активно работали суды, созданные для вынесения приговоров по фактам коллаборационизма. Естественно, строгость применяемых к преступникам мер зависела от состава судебных заседателей. Влияла и обстановка на местах. Иногда слушания проходили при массовых беспорядках. В некоторых районах даже произошли волнения с требованиями к судам выносить смертные приговоры. Так было, например, в городах Ним, Мобеж, Бурж, Аннеси, Алес, Родез. В некоторых местах около двадцати несчастных, представших перед судом, были растерзаны толпой. Правительство было вынуждено много раз подавлять эти вспышки гнева. Мне пришлось воззвать к бдительности и твердости министров внутренних дел и юстиции, чтобы применить санкции против чиновников, виновных в мягкотелости в деле поддержания порядка, потребовать наказания людей, вызвавших волнения. Но роль правосудия все же была выполнена настолько беспристрастно, насколько это было по-человечески возможно в водовороте разбуженных страстей. Редкие приговоры были, задним числом, признаны необоснованными.
Суды вынесли 2071 смертный приговор, не считая приговоров, вынесенных заочно. После рассмотрения и заключения комиссии по помилованию Министерства юстиции и мотивированного одобрения этих заключений министром юстиции дела были переданы мне. Я изучил их все при непосредственной помощи советника Патэна, начальника управления по уголовным делам и помилованию Министерства юстиции, принимая адвокатов столько раз, сколько они просили о встрече. Ничто в мире не показалось мне таким печальным, как картины убийств, пыток, доносов, призывов к предательству, прошедшие перед моими глазами. По совести говоря, кроме сотни случаев, все приговоренные заслуживали смерти. Тем не менее, я дал разрешение на помилование 1303 из них, смягчив приговоры всем женщинам, почти всем несовершеннолетним, а из мужчин тем, кто действовал по официальному приказу и рискуя своей жизнью. Я отклонил 768 просьб о помиловании. В этих случаях речь шла о приговоренных, чьи собственные и самопроизвольные действия явились причиной смерти других французов или непосредственно служили на пользу врагу.
