Корнелий Тацит - История
83. Отон видел, что положение остается неспокойным и что в армии нет единодушия. Среди солдат лучшие требовали покончить с распространившейся повсюду распущенностью, большинство же было радо бунтовать, помыкать властями и стремилось перейти от грабежей и беспорядков к гражданской войне. Отон понимал также, что власть, захваченную преступлением, нельзя удержать, внезапно вернувшись к умеренности и древней суровости нравов; беспокоило его и то, что город оказался в опасности, а над сенатом нависла угроза. Взвесив все это, он обратился к преторианцам со следующей речью. "Не с тем пришел я к вам, друзья, чтобы пробудить в вас еще большую любовь к себе или поощрить вашу доблесть, - и та, и другая выше всяких похвал. Я пришел потребовать, чтобы вы умерили свое мужество и сдержали изъявления своей верности. Недавние неурядицы возникли не от алчности или ненависти, которые так часто порождают беспорядки в других войсках, не от непослушания или страха перед опасностью. Их вызвала ваша преданность, в выражении которой вы проявили больше страсти, чем осмотрительности: если действовать не подумавши, то и самые похвальные намерения часто приводят к дурным последствиям. Мы стоим на пороге войны. Разве можно в такую минуту, в столь чрезвычайных обстоятельствах, выслушивать при всех каждое новое сообщение, всенародно обсуждать каждый новый план? Есть вещи, о которых солдатам надлежит ведать, и есть вещи которых им лучше не знать. Власть полководца и незыблемый порядок в армии зиждутся именно на том, что даже трибуны и центурионы во многих случаях должны только лишь выполнять приказы. Если каждый, получив приказание, начнет спрашивать, зачем да почему оно нужно, прахом пойдет дисциплина, а за ней погибнет и государство Что же, и на войне вы броситесь среди ночи расхватывать оружие? И там один-два пьяных негодяя - ибо я не хочу верить, что вчерашнее безумие захватило многих, - будут пятнать руки кровью центурионов и трибунов, станут ломиться в шатер своего императора.
84. "То, что вы делали, - вы сделали для меня. Но если нет порядка, если повсюду царят смятение и мрак, то открываются пути силам, которые враждебны и мне. Имей Вителлий и его приспешники возможность выбирать, в каком настроении хотели бы они нас видеть? Что доставило бы им большую радость, чем распри и ссоры в наших рядах? Они только и мечтают, чтобы наши солдаты перестали подчиняться центурионам, центурионы - трибунам и чтобы все мы, пешие и конные, позабыв о порядке и дисциплине, устремились навстречу собственной гибели. Мощь армии, друзья, основана на том, что солдаты подчиняются приказам полководца, а не стараются разузнать побольше о его планах, и в час опасности то войско оказывается сильнее, которое перед тем было более сплоченным и спокойным. Пусть остаются при вас ваше мужество и ваше оружие, а думать и направлять вашу доблесть предоставьте мне. Провинились среди вас немногие, наказаны будут лишь двое, остальные пусть навсегда забудут о событиях этой позорной ночи, пусть ни в одной армии никогда не узнают об угрозах сенату, раздававшихся здесь. На высший совет империи, где заседают лучшие люди всех провинций, не решились бы поднять руку, клянусь Геркулесом, даже варвары-германцы, которых Вителлий изо всех сил старается натравить на нас. Так может ли быть, чтобы подлинные сыны Италии стали требовать убийств и казней сенаторов, чтобы истинно римское юношество посягнуло на сословие, придающее славу и блеск нашему делу и ставящее нас неизмеримо выше того сброда, что окружает Вителлия? Он захватил земли нескольких племен, у него есть какое-то подобие армии, но сенат с нами, значит государство здесь, а там - враги государства. Ужели вы думаете, что лишь дома, крыши, нагромождения камня составляют этот прекрасный город? Их можно разрушить, можно отстроить заново, - ничего от этого не изменится. Но неколебимо стоит Рим, мир царит в мире, и мы с вами живы до тех пор, пока цел и невредим сенат. По велению богов создал его прародитель и основатель нашего города; вечный и нерушимый, простоял он от времени царей до времени принцепсов; таким мы приняли его от предков, таким передадим и потомкам нашим; ибо как из вас выходят сенаторы, так из сенаторов выходят государи".
85. Преторианцы благосклонно приняли речь Отона, рассчитанную на то, чтобы пристыдить их и одновременно им польстить, покарать виновных н, однако, сделать это в мягкой форме, - не случайно из всех зачинщиков мятежа он велел наказать лишь двоих. Этой речью он сумел хотя бы на время достичь того, чего не мог добиться с помощью силы, - заставить солдат соблюдать дисциплину и подчиняться приказам. Спокойствие тем не менее не возвращалось. Рим был полой звона оружия и выглядел как город, охваченный войной. Сообща преторианцы больше не затевали никаких смут, однако поодиночке и тайком солдаты, действуя якобы от имени и в интересах государства, продолжали нападать на дома наиболее знатных, богатых и вообще чем-либо известных граждан; к тому же по городу распространился слух, будто в Рим проникли солдаты Вителлия, чтобы выведать настроения различных группировок, и многие этой сплетне верили. Поэтому все всех подозревали, и даже разговоры, которые люди вели у себя дома, при закрытых дверях, не были до конца безопасны. Но больше всего страху натерпелись те, кому приходилось принимать участие в государственных делах: какую бы весть ни принесла молва, каждый старался настроиться на нужный лад и придать своему лицу подходящее к случаю выражение, как бы кто не подумал, что он легкомысленно относится к дурным известиям или недостаточно обрадован хорошими. Особенно сложно было правильно держать себя на заседаниях сената, где молчание могло показаться строптивостью, а независимость подозрительной. Впрочем, Отон, который еще недавно сам был частным лицом и вел себя точно так же, хорошо знал цену всем этим уловкам. На разные лады все называли Вителлия врагом и изменником, наиболее дальновидные ограничивались обычными бранными выражениями, другие осуждали его более резко, но старались, чтобы слова их прозвучали неясно или утонули в общем шуме.
86. В довершение бед на всех наводили ужас доходившие с разных сторон слухи о чудесах и знамениях. На Капитолии статуя Победы, стоящая на колеснице, запряженной парой коней, выронила из рук вожжи; из придела Юноны в Капитолийском храме внезапно вышел призрак выше человека ростом; в ясный безветренный день Тибр тек совершенно спокойно, как вдруг стоявшая на острове посреди реки обращенная на запад статуя божественного Юлия повернулась лицом к востоку; в Этрурии заговорил бык; животные рожали странных уродцев, и происходило еще множество всяких чудес. В далеком прошлом, исполненном невежества и дикости, люди и в обычное время с благоговением и ужасом относились к разным странным явлениям, сейчас же на них обращают внимание только, когда все охвачены страхом. Но главным событием этих дней было неожиданное наводнение, которое и само по себе, принесло много несчастий, и вселило в граждан еще больший страх перед будущим. Уровень воды в Тибре резко поднялся, река сорвала стоявший на сваях мост и разбила мол, перегораживавший течение; масса обломков рухнула в поток, и вытесненные воды затопили не только кварталы, примыкавшие к Тибру, но и части города, всегда считавшиеся безопасными211. Волны смывали людей на улицах, настигали их в домах и лавках; народ голодал, заработков не было, продовольствия не хватало; вода подмыла основания огромных доходных домов, и когда река отступила, они обрушились. Едва прошел первый страх, все увидели, что непроходимы стали Марсово поле и Фламиниева дорога212, а тем самым оказался закрытым путь, по которому Отон должен был выступать в поход. В этом обстоятельстве, порожденном естественными причинами или возникшем по воле случая, тут же усмотрели знамение, указывавшее на неизбежное поражение.
87. Отон, совершив обряд очищения города, принес очистительные жертвы и, взвесив все возможные планы кампании, решил двинуться к Нарбоннской Галлии,так как Пеннинские и Коттианские Альпы, а равно все другие подступы к галльским провинциям были заграждены вителлианскими войсками. Избирая такой план, Отон рассчитывал на силу и преданность своего флота: он выпустил из тюрьмы солдат морской пехоты, уцелевших во время резни у Мульвиева моста, которых Гальба с присущей ему жестокостью велел держать в заточении, сформировал из них особые подразделения в составе легиона, а остальным213дал понять, что в будущем они могут рассчитывать на более почетную службу. Флоту были приданы некоторые когорты городской стражи и преторианцы, по численности и боевым качествам составлявшие главную силу армии, охранявшие полководцев и даже дававшие им советы. Верховное командование было поручено примипиляриям Антонию Новеллу и Сведию Клементу, а также Эмилию Пацензу, которому Отон вернул должность трибуна, отнятую у него Гальбой. Кораблями по-прежнему ведал вольноотпущенник Мосх214; Отон поручил ему даже следить за людьми, которые по рождению были гораздо его выше. Командовать пешими и конными войсками назначили Светония Паулина, Мария Цельза и Анния Галла215, но самым доверенным лицом был префект претория Лициний Прокул. Отличившийся во время службы в римском гарнизоне, но неопытный в военном деле, он избрал легкий путь к почестям: стал клеветать на других командиров, отрицая те хорошие качества, которые у каждого из них были, - способность Паулина внушать к себе уважение, стойкость Цельза, опытность Галла, и в результате благодаря своей ловкости и подлости добился превосходства над людьми порядочными и скромными.
