Барбара Такман - Загадка XIV века
В XIV веке треть европейского населения составляла приблизительно 20 миллионов человек. Но на самом деле никто точно не знал, сколько людей умерли во время чумы — точного подсчета в те времена, разумеется, не велось. По свидетельству одного из хронистов, в Авиньоне ежедневно умирали 400 человек, а по данным другого, на единственном кладбище каждые шесть недель хоронили 11 000 скончавшихся от чумы жителей города. К тому же хронисты допускали явные преувеличения. Так, по сведениям одного очевидца, в Авиньоне от чумы умерли 62 000 человек, а по данным другого, в два раза больше, хотя все население Авиньона, вероятно, составляло менее 50 000 человек. Когда в Авиньоне мест на кладбище не осталось, трупы бросали в Рону, пока не стали рыть ямы для общих могил. В Лондоне трупы укладывали в ямы рядами, почти до самого верха. Во Флоренции мертвых хоронило Общество милосердия (основанное в 1244 году для ухода за больными и сирыми), члены которого носили красные мантии и капюшоны с прорезями для глаз. Когда они перестали справляться со своими обязанностями, мертвые лежали на улицах, распространяя ужасный запах. Когда кончались гробы, мертвых хоронили на досках на кладбищах или укладывали в общую яму. Неглубокие ямы раскапывали собаки и пожирали покойников.
Перед смертью больные, кроме физических, испытывали и душевные муки, ибо не имели возможности исповедаться — священников не хватало, да и сами священнослужители умирали. Выход из положения нашел английский епископ: он разрешил мирянам исповедоваться друг другу — «и даже женщине, если нет рядом мужчины». Климент VI, оценив обстановку, отпустил грехи всем заболевшим чумой. «И не слышался колокольный звон, — писал хронист из Сиены, — и никто не оплакивал умерших, ибо каждый ожидал смерти сам. И люди говорили: „Наступил конец света“». Как сообщают хронисты, в Париже, где чума свирепствовала весь 1346 год, ежедневно умирали 800 человек, в Пизе — 500, в Вене — от 500 до 600 человек. Флорентийцы, обессиленные голодом 1347 года, потеряли от шестнадцати до восьмидесяти процентов населения. Две трети жителей умерли в Гамбурге, Бремене и Венеции. В городах, в связи с приездом иногородних, смертность от чумы была выше, чем в сельской местности, но и в некоторых деревнях смертность была высокой. В Живри, богатой бургундской деревне с населением от 1200 до 1500 человек, за четырнадцать недель умерли более шестисот жителей. В трех деревнях Кембриджшира умерло сорок семь, пятьдесят семь и семьдесят процентов населения соответственно. Когда оставшиеся в живых в деревне, наиболее пострадавшей от мора, ушли из нее, она перестала существовать.
В закрытых учреждениях, таких как, к примеру, монастыри, стоило заболеть одному человеку, как вслед за ним умирали и другие члены сообщества. В Монпелье из ста сорока доминиканцев выжили только семь человек. Брат Петрарки Герардо, картезианец, похоронил настоятеля монастыря и тридцать четыре монаха, иногда предавая земле трех умерших в день, пока не остался один с собакой, после чего отправился на поиски иного жилища. Хронист францисканец Джон Клин из Килкенни, Ирландия, писал, что «весь мир во власти сил зла», но полагал, что мор со временем кончится, а затем и «испарится из памяти тех, кто придет после нас». Он считал, что вскоре и сам умрет, и просил продолжить его работу. Следующая запись в его труде сделана другим человеком. Джон Клин умер, но его имя осталось в истории.
В XIV веке самыми крупными европейскими городами с населением около ста тысяч человек были Париж, Флоренция, Генуя и Венеция. Более пятидесяти тысяч жителей насчитывали Гент и Брюгге (во Фландрии), а также Милан, Болонья, Рим, Неаполь, Палермо и Кельн. Население Лондона составляло менее пятидесяти тысяч человек, и он был единственным городом в Англии, за исключением Йорка, где проживали более десяти тысяч жителей. От двадцати до пятидесяти тысяч жителей насчитывали французские Бордо, Тулуза, Монпелье, Марсель и Лион, испанские Толедо и Барселона, итальянские Сиена и Пиза, а также торговые города Ганзы. Все эти густонаселенные города жестоко пострадали от мора, чума унесла в них от трети до двух третей населения. А вот из всех европейских стран более всего от чумы, видимо, пострадала Италия. Если весь мир действительно находился «во власти сил зла», то они наиболее проявили себя в этой стране. В 1343–1344 годах обанкротились флорентийские банки, в 1347 году во Флоренции и Сиене вспыхнул ужасный голод, причиной которого послужил неурожай зерновых, затем началось восстание под предводительством Кола да Риенци, породившее анархию в Риме, а в январе 1348 года случилось разрушительное землетрясение, от которого пострадали итальянские земли от Неаполя до Венеции. И на пике всех этих бедствий разразилась чумная эпидемия. Ужас, вызванный мором, привел, как отмечали хронисты, к заторможенности и умалению чувств. («В эти дни хоронили без сожаления и предавались любви без страсти».)
В Сиене, где от чумы умерло больше половины жителей, прекратили возводить огромный собор, который своими размерами должен был превзойти все прочие соборы мира. Строительные работы так и не возобновились из-за нехватки рабочих и «скорби и уныния» выживших. Недостроенный неф этого готического собора стоит до сих пор как свидетельство страшной трагедии прошлого. Аньоло ди Тура, хронист из Сиены, писал, что страх заразиться смертельной болезнью подавлял все другие чувства. «Отец избегал детей, жена — мужа, брат — брата, ибо чума, казалось, передается дыханием и даже взглядом больного. Но и осторожность не помогала, все умирали. Я сам похоронил пятерых детей». Смерть от чумы не объединяла людей в общем горе, а, наоборот, разобщала. «Нотариусы отказывались приходить к умирающим, чтобы составить завещание, — писал францисканский монах с Сицилии, — и даже священники не приходили исповедовать умирающих». Священник Кентерберийского архиепископства сообщал, что некоторые священнослужители «отказывались выполнять свои непосредственные обязанности, страшась заразиться». О подобном отчуждении людей друг от друга писал и Боккаччо, описывая чуму во Флоренции в «Первом дне» «Декамерона»: «Бедствие вселило в сердца мужчин и женщин столь великий страх, что брат покидал брата, дядя — племянника, сестра — брата, а бывали случаи, что и жена — мужа, и, что может показаться совсем невероятным, родители избегали навещать детей своих и ходить за ними, как если б то не были родные их дети». Преувеличение и пессимизм литературных произведений были характерны для XIV столетия, но Ги де Шольяк, врач папы римского, был здравомыслящим человеком, наблюдавшим за ужасным феноменом; однако и он писал: «Отец не подходил к сыну, а сын к отцу. Милосердие исчезло».
Но не совсем. В Париже, как свидетельствует Жан де Венет, монахини Отель-Дье, муниципальной лечебницы, «не страшились смерти и ухаживали за больными со смирением и любовью». Когда одни монахини умирали, их сменяли другие, и «теперь, как мы верим, многие покоятся с миром в Божьих объятиях».
Когда в июле 1348 года чума пришла в Северную Францию, она сначала распространилась в Нормандии. На церквях наиболее пострадавших в Нормандии деревень вывесили черные флаги, знак то ли скорби, то ли предупреждения. «Смертность среди нормандцев была столь высокой, — писал некий монах, — что пикардийцы [чума пришла в Пикардию лишь год спустя] посмеивались над ними». Так же не по-соседски повели себя и шотландцы, узнав, что губительная болезнь косит «южан». Шотландцы даже стали собирать силы для вторжения в Англию, «смеясь над своими врагами», но вторгнуться в Англию не успели — чума пришла и в Шотландию.
Летом 1349 года чума пришла в Пикардию, и в замке Куси Екатерина умерла вместе со своим мужем. Пощадила ли болезнь ее девятилетнего сына, или он в это время был в другом месте, доподлинно неизвестно. На создавшееся положение в Пикардии люди реагировали по-разному. В Амьене мастеровые кожевенной фабрики, ссылаясь на потери рабочей силы, объединились и потребовали увеличить им жалование. В деревне, не затронутой, в отличие от других, страшной болезнью, селяне то и дело танцевали под бравурную музыку, полагая, что «весельем своим» отпугнут чуму. А вот Жиль ли Мюизи, настоятель аббатства Святого Мартина, рассказывал о том, что городские пономари решили заработать на эпидемии и с этой целью день и ночь звонили в колокола. Объятый погребальным звоном колоколов, город пребывал в страхе, и муниципальные власти в конце концов положили предел этому звону и заодно запретили носить траурные одежды, а хоронить умерших разрешали не более чем двум родственникам. По такому же пути пошли и муниципальные власти большинства других городов. Так, в Сиене запретили носить траур всем, за исключением вдов.
Состоятельные люди, спасаясь от эпидемии, уезжали из городов в поисках безопасного пристанища. Боккаччо в «Декамероне» рассказывает о том, как «дамы с несколькими прислужницами и трое молодых людей с тремя слугами» нашли себе для пристанища место, которое «лежало на небольшом пригорке, со всех сторон несколько отдаленном от дорог». Вокруг этого места были «полянки и прелестные сады, колодцы свежей воды и погреба, полные дорогих вин». В то время бедные люди умирали у себя дома и «давали о том знать соседям не иначе как запахом своих разлагавшихся тел».
