Анатолий Гладилин - Сны Шлиссельбургской крепости Повесть об Ипполите Мышкине
Рассердился Мышкин, встал со стула, заходил по камере, и опять заговорила стена:
«О твоем путешествии легенды слагались. Не смущайся, продолжай. Я с удовольствием слушаю. А спросил потому, что люблю точность». Мышкин снова сел к столику и, наблюдая за глазком, застучал:
«Насчет торговцев враки. И на пароходе я был единственным пассажиром. Но поляк мне помог, это верно».
В Тугульминской, ожидая лошадей в доме станционного смотрителя, Мышкин случайно оказался свидетелем допроса, который местный исправник учинил «подозрительному» приезжему. Приезжий говорил с польским акцентом, что всегда вызывало недоверие властей. Поляк, естественно, был ссыльным, и, хоть документы имел исправные, нервничал, отвечал дерзко. Ретивый блюститель закона мог упрятать поляка в «кутузку» недели на две просто так. За фанерной перегородкой накалялись страсти: исправник басил и стучал кулаком по столу, на высоком фальцете срывался обиженный голос поляка. Затянувшаяся перебранка вывела Мышкина из равновесия. Его охватило непреодолимое желание еще раз испытать судьбу, он вошел в азарт (а может, решил отрепетировать свою будущую роль жандармского офицера — ведь Чернышевского он должен увезти «под конвоем»), — словом, Мышкин потребовал смотрителя и приказал оробевшему чиновнику «немедленно пригласить сюда господина исправника».
За перегородкой разом смолкли голоса. После некоторой паузы (в течение которой — Мышкин готов был поклясться — смотритель шептал что-то исправнику) загрохотали тяжелые сапоги. Когда грузная фигура исправника выросла в дверях, Мышкин почувствовал легкий озноб. Рискованная игра. Исправник «ощупывал» его настороженным взглядом хозяина. Отступать было поздно.
— Прошу проходить, — сказал Мышкин негромким, «лающим» голосом. — И дверь закройте, степы слышат, — он указал на фанерную перегородку.
Исправник понял и несколько смутился; прикрыв дверь, он сел на скамью, продолжая буравить Мышкина глазами. Исправник воинственно сопел, но Мышкин опередил:
— К счастью, я оказался единственным свидетелем. А ежели кто другой, да сообщник, а? Полномочия превышаете.
— Политически неблагонадежны… — заревел было исправник, но Мышкин жестом прервал его:
— Гораздо опаснее. А вы, милостивый государь, спугнуть решили? Или больше нет доверия к нашему департаменту?
И сразу сник исправник, захлебнулся.
— Бдение ваше похвально, — выговаривал Мышкин. — Отметим. Но усердие излишнее. В Тюмень направляется полячишка?
Мышкин бил наверняка. Неплохо подчеркнуть свою осведомленность, тем более что поляк кричал о Тюмени достаточно громко.
Исправник поспешно кивнул головой.
— Так ведь я за ним следую. Нетрудно догадаться. Распорядитесь, чтоб нас определили в один возок. Буду весьма благодарен.
Потом, когда они вместе с господином Вишневским (так звали поляка) тряслись по тюменскому тракту, Мышкин повторил новому товарищу всю сцену «в лицах». Вишневский долго смеялся и на одной из станций снабдил Мышкина рекомендательными письмами к своим приятелям в Томске и Иркутске.
Мышкину повезло, в его руках оказалась «тонкая ниточка»: в Сибири ссыльные поляки крепко держались друг за друга и теперь он мог рассчитывать на их помощь. Эта «ниточка» привела Мышкина в дом Вацлава Рехневского, фортепьянного мастера, единственного на весь Иркутск настройщика.
Шорох поднимаемой щеколды. Смотритель делает полночный обход.
Мышкин поворачивается на бок. До следующего «осмотра» он успеет заснуть (дежурные унтера заглядывали в камеру примерно через равные промежутки времени. Сознание того, что вот-вот должна подняться щеколда, угнетало. Настороженно ждешь привычного шороха. И сразу после него — вздох облегчения. Засыпаешь словно свободный человек).
…Расплывчатые, лоскутные воспоминания… Огромное блюдо с пельменями на столе. Пан Рехневский макает пельмени в сметану. Младшая дочка тянется ручонкой к его бороде. Жена пана Вацлава, бойкая, краснощекая сибирячка, приносит запотевший графинчик…
Дверь камеры бесшумно, как смазанная маслом, отворяется, и появляется якутский губернатор, моложавый высокий человек, из тех чиновников, что всегда себе на уме, скрыто презирающий службу, своих подчиненных и собеседников.
— Причиняю беспокойство? Извините. Мой визит неофициален. Пришел, движимый чувством сострадания к вашей дальнейшей судьбе. А впрочем, и любопытство тоже имеет место…
(Именно так говорил губернатор, когда явился к Мышкину в камеру якутской тюрьмы. Та же ироническая улыбочка, пристальный, изучающий взгляд.)
— Рад, что вы без этих… железок.
— Да, ваших кандалов мне не забыть, — сказал Мышкин, садясь на койку и набрасывая на плечи бушлат.
— Прохладно тут, — заметил губернатор, — у нас, кажется, было теплее. Однако к делу. Хотя, повторяю, мой визит неофициален. Можете быть со мной откровенны. Понимаю, трудно поверить, но я не доносчик. В нашем медвежьем углу трудно встретить умного человека. Раз вы к нам пожаловали, то будьте благодетелем, доставьте удовольствие приятным разговором. Ведь вы умный человек?
— Чем могу быть полезен?
— О деле ни полслова. Пускай майор Сабе разбирается. За это ему казна жалованье положила. Конечно, вы видите во мне только чиновника, но я еще человек, облеченный властью и доверием государя.
В моих силах что-то сделать практически, понимаете? Не для вас — вам я помочь бессилен, — а для народа. Или, по-вашему, судьбы народные нас не волнуют? Возможно, я чего-то не знаю. Так подскажите.
У нас одна общая цель — счастье России. Цель высокая, пути разные. Вы избрали путь бунтовщика, смутьяна. Уверены ли вы в своей правоте?
— Господин губернатор, если б вы, власть имущие, хоть краем глаза заглянули в мужицкую избу…
— Не продолжайте. Я тоже располагаю достаточным количеством фактов. Я расскажу вам такое, что у вас волосы встанут дыбом. Якуты мрут от трахомы и сифилиса. Чиновничество погрязло во взятках. В стране опять неурожай. В южных губерниях холера. Но что делать правительству? Государь отменил крепостное право. У мужика появилась прекрасная возможность: жить-поживать да добра наживать. Но вам известно, что по сравнению с Америкой и Европой в России самый низкий урожай?
А почему? Не хочет мужик работать. Прикажете бить его палкой? Увы, прав не имеем. Мы даем льготы местному населению, но, как только у инородца заводятся лишние деньги, он спешит в кабак. И получается парадокс: благосостояние оборачивается ядом. Доложу вам, что в якутской тюрьме содержится много казнокрадов и взяточников. Я сам чинил суд. Назначаешь нового человека, аттестат вроде бы приличный, но он попадает в условия, когда воровать так вольготно — край дикий, якуты неграмотные, — и ворует, сукин сын! А где взять добросовестных чиновников? Нет, Россия не обеднела честными людьми, но мода нынче такая: честный, образованный человек служить не желает. Он предпочитает критиковать, мужика на бунт подстрекать. Задумайтесь, Ипполит Никитич: критиковать и витийствовать — много охотников, а вот работать, помогать правительству Россию из грязи и нищеты тащить — тут честный интеллигент умывает свои белы ручки.
— Значит, интеллигенция во всем виновата? Я вас правильно понял?
— Нет, виноваты мы все. Но власти пытаются хоть что-то делать…
— Что же именно? Мужик веками привык работать на барина, то есть у него в крови привычка к подневольному труду. Ему дали волю, но обманули с землей. Да если он с утра до ночи будет горбиться на своей делянке, то продаст хлеба на полтинник больше! Какой смысл ему за полтинник мучиться? У мужика должна быть своя выгода. Дайте сначала мужику землю, всю землю, ваши имения и поместья. Дадите? История нас учит, что власть никогда не делала без борьбы и без нужды ни малейших уступок обществу, что беспрекословное повиновение и отсутствие всякого протеста ведет только к усилению деспотизма. А что касается «постепеновщины»… Когда мы видим, что крестьяне теперь так же безграмотны и бедны, как при возникновении Московского царства, что они так же мрут с голода, как и во времена лихой татарщины, что они так же суеверны и это суеверие эксплуатируют в свою пользу различные мнимые их благодетели, то позволительно думать, что развитие народа совершается чересчур уж «постепенно», и нельзя не желать уничтожения причин, обусловливавших подобную «постепенность».
Царское правительство заботится об инородцах? Жалкие подачки кидаете! А вы якута за свой стол пригласите? Небось побрезгуете, ваше превосходительство! В представлении отдельных сибирских инородцев со словом «Россия» соединяется понятие о царстве, населенном какими-то бесчеловечными, ненасытными существами, всюду приносящими с собой зло, бедность, разрушение, смерть. Интеллигенцию в помощники просите? Верно, да только на самые низкие должности, под вашим мудрым руководством. А если я на ваше губернаторское кресло сяду и мне все привилегии перейдут: власть, жалованье, парадный выезд? Куда денетесь? Скромным писарем в присутствие определитесь? Никогда. Сначала горло мне перегрызете.
