Александр Шубин - Золотая осень
Интенсивность труда большинства рабочих была не очень велика. Но важной проблемой оставалась неритмичность работы. По данным Госкомтруда с 1975 по 1980 г. количество простоев выросло с 0,36 человеко–дня до 0,42 человеко–дня на одного рабочего в год. «Для обеспечения выполнения плана в конце месяца рабочие привлекаются к массовым сверхурочным работам, работам в выходные дни, зачастую в нарушение трудового законодательства», — жаловался Госкомтруд в ЦК[281].
Со времен модернизационных рывков 30–х и 50–60–х гг. СССР унаследовал низкий уровень безработицы. Официально ее и вовсе не было, тунеядство преследовалось по закону, так что любой человек мог требовать от государства трудоустроить его по специальности. Уволить работника было крайне сложно, и директора предпочитали компенсировать нерадивость части персонала наймом дополнительной рабочей силы (также – как придерживать ресурсы в запас). Так что в условиях экстенсивного развития возникал дефицит рабочей силы.
Администрация была вынуждена в условиях дефицита рабочей силы стремиться к постоянному повышению жизненного уровня своих рабочих (чтобы они не перешли на другие предприятия). Это снижало угрозу забастовок, так как в большинстве случаев можно было обходиться без них. По мнению социолога В. Заславского «право на уход по собственному желанию представляет собой могучее средство давления рабочего на администрацию»[282]. Текучесть кадров составила в 1985 г. всего 12,7% списочного состава предприятий[283]. Так что большинством работников предприятия воспринимались как «свои», на производстве складывался своеобразный общественный микроклимат с собственными авторитетными людьми, часто не занимавшими официальных управленческих постов.
Однако советский рабочий был также отчужден от принятия решений и результатов труда «своего» предприятия, как и при капитализме. Это лишало рабочего стимулов к улучшению качества своего труда. Словно спохватившись, государство стало поощрять коллективные формы материального стимулирования (бригадный подряд, щекинский метод). По сути это была форма сдельной оплаты с элементами круговой поруки — работники не получали почти никаких дополнительных прав. Соответственно и «бригадный подряд» в большинстве случаев оставался формальностью. По данным опросов в Куйбышеве самостоятельные решения по распределению коллективного заработка принимали только 43% бригад. Лишь четверть бригад принимала хоть какие–то меры к нарушителям дисциплины[284]. Cреднее звено хозяйственной бюрократии относилось к фактическому (а не декларативному) коллективизму с большим подозрением. Производственная общность должна была быть понятной управленцу, вертикальной, тесно связывающей руководителя и подчиненного.
Относительная защищенность человека на производстве контрастировала с его беззащитностью перед лицом бюрократии по месту жительства. Социолог О. Яницкий пишет об этом: ”На заводе, в любом учреждении работник все же социально защищен. При всем несовершенстве нашего трудового законодательства он — член трудового коллектива, КПСС, профсоюза, многочисленных трудовых организаций. А в микрорайоне, заводском поселке, общежитии он бесправен и безгласен, постоянно слышит «нельзя», «не предусмотрено», «зайдите завтра»[285]. Компартии удалось разрушить общину на территориальном уровне. Собственно, именно там она представляла для политическом монополии коммунистов наибольшую угрозу. Именно по месту жительства человек «отвлекается» от производственных заданий и сталкивается с проблемами качества жизни и связанными с ним более общими вопросами — экологии, бюрократизации, социальной уязвимости и т.д. Но человек территориальный был гораздо хуже организован, чем человек производственный (хотя это были одни и те же люди), и потому первый уступал второму, когда их интересы сталкивались. Отсюда — нарастание экологических проблем (приоритет интересов производства над здоровьем местных жителей), мирриады нерешенных вопросов качественного жилья, снабжения, транспорта, нараставших по мере ослабления единого обруча, сплачивавшего административную машину в сталинские времена. По мере роста сферы свободы в обществе индустриальная машина оказывалась в более выгодном положении, чем население; человек — винтик этой машины — в более выгодном положении, чем собственно человек — житель.
Конечно, это было результатом общих закономерностей развития индустриализма, которые проявляются и на Западе, и на Востоке. Но здесь было одно существенное различие — в большинстве западных стран общинность, корпоративность общества сильнее сохранилась по месту жительства, чем на производстве. Это, помимо всего прочего, обеспечило большую защищенность человека именно как потребителя, как жителя. Это позволило быстрее, чем в СССР, сформироваться современному гражданскому обществу, опирающемуся на сильное территориальное самоуправление. В СССР коммунистический «большой скачок» разрушил территориальное самоуправление и перенес корпоративные структуры на производство. В итоге — большая защищенность на производстве (по некоторым параметрам — выше, чем в большинстве стран Запада) и беспомощность по месту жительства, а точнее — по месту жизни вне производства. В 80–е гг. это вызовет мощное движение за территориальное самоуправление и возрождение демократии советов.
Глава III
Пять императоров
Старики управляют миром,
Только им по ночам не спится.
Историк Ольга Райновна дает мне наставления по подготовке к вступительным экзаменам по истории в институт: не забудь повторить современную культуру, цифры пятилеток, сделать конспект постановления майского пленума ЦК… Потом задумывается и говорит:
— Ох, не дай Бог он помрет сейчас. Сколько новых постановлений тебе придется зубрить.
Леонид Ильич Брежнев уже много раз встречался нам на страницах этой книги. Он по праву символизирует эпоху 70–х годов, и его личность как бы растворяется в неторопливом течении этого времени. Она похожа на время, а время – на Брежнева. Он относится к той категории исторических деятелей, которые занимают ведущие позиции в стране благодаря общественным ожиданиям. И Брежнев действовал, подобно Кутузову из «Войны и мира», подстраиваясь под ожидание покоя конца 60–х – начала 70–х гг. Он руководствовался принципом «сто раз отмерь, один раз отрежь», пестовал осторожность и солидность. В 70–е гг. это приносило благодатные плоды, но к концу десятилетия обстановка опережала неторопливое советское руководство, старые навыки не сработали при выборе курса в Афганистане. Но Брежневу было уже поздно переучиваться.
Искусству принимать решения и разбираться в людях Леонид Ильич учился в сталинские времена. Он родился 19 декабря 1906 г. в Каменском (будущем Днепродзержинске) – единственный из Генсеков – в семье рабочего. Леня оказался нетривиальным сыном рабочего – в 1915 г. ему удалось поступить в гимназию. По мнению официальных биографов Брежнева это свидетельствовало о его «способностях, трудолюбии, настойчивости»[286]. Добавим – и о карьерной мотивированности как самого мальчика, так и его семьи, стремившейся вывести Леню «в люди» в Российской империи.
Революция и гражданская война смешала все планы – принципы вертикальной мобильности изменились кардинально. Леонид вступил в комсомол. Разруха промышленности и связанная с этим безработица заставила Брежнева искать себе иное место в жизни. В 1921 г. он уехал из Каменского в Курск, где сначала подрабатывал на маслобойном заводе, а затем (после недолгого возвращения на родину), поступил в землеустроительный техникум. Закончив его в 1927 г., работал под Курском, в Белоруссии, на Урале. В горниле коллективизации Брежнев прошел путь от землеустроителя до зампреда райисполкома. В 1929 г. стал кандидатом в члены партии. В 1931 г. дорос до заместителя заведующего окружного земельного управления. Уже большой начальник. Но через несколько месяцев в карьере Брежнева произошел сбой. Он бросает престижную работу на Урале и уезжает в родные места. Причины этого бегства с Урала пока неизвестны, но очевидно, что молодой чиновник попал в какую–то опасную ситуацию.
В 1931 г. в Каменском Брежнев стал работать слесарем на завод им. Дзержинского, поступил на вечернее отделение металлургического института и вступил в партию (Р. Медведев подметил, что Брежнев не смог сделать этого на Урале, что также свидетельствует о конфликте по прежнему месту работы)[287]. В это время получивший первый карьерный опыт Брежнев наверстывает упущенное. Он становится парторгом факультета, председателем профкома, членом парткома института. Брежнев приобретает и педагогический опыт, став директором вечернего рабфака (педагогический опыт ему еще пригодится).
