Анатолий Марченко - Третьего не дано
- Ну, я пошел, - поднялся Калугин, надевая на бритую голову измятую кепку. Сейчас он походил на самого обыкновенного заводского рабочего. Держи нос кверху!
Ему хотелось сказать еще что-то ободряющее и даже ласковое, но он молчал, озабоченно поглядывая на присмиревшую, осунувшуюся Юнну. И хотя он ничего не сказал, Юнна по глазам поняла, что судьба ее все же волнует Калугина.
Он пожал ей руку и пошел к двери. Но прежде чем открыть ее, вдруг обернулся и спросил:
- Ну, а как насчет Спиридоновой?
И лишь после того, как задал этот вопрос, понял, что сделал это очень некстати. "А теперь уж все равно: слова не воротишь - полетело", - с досадой подумал он.
Юнна молча надела шляпку, придирчиво осмотрела себя в зеркало. Потом повернулась к Калугину. "Красивая, - мелькнуло в голове у Калугина. - Даже чересчур красивая..."
- Ну а если я вам скажу, будто возненавидела ее, вы мне поверите?
Калугин не ожидал такого оборота и опешил, прикинув про себя: "Острая на язык, и с достоинством", сам еще не зная, радоваться ли этому или огорчаться. Юнна, понимая, что поставила его в неловкое положение, поспешила добавить:
- Вы же сами говорите - жизнь выучит...
- Ну-ну, - пробурчал Калугин, как-то по-новому, уважительно взглянув на Юнну. - Прибавь оборотов-то, жизнь требует...
- Прибавлю, - в тон ему пообещала она, - обязательно!
- Ты там смотри... В общем, если туго придется, просигналь: свистать всех наверх, В обиду не дадим.
И, не оборачиваясь, шагнул через порог...
Всю дорогу, хотя впереди его ждалп дела посложнее, Калугин вспоминал разговор с Юнной. Сейчас, когда Юнны не было рядом, ему стало жаль ее. Он усиленно отгонял от себя эту жалость, но она оказалась на редкость упорной. Калугин отчетливо и живо представил Юнну среди заговорщиков, внезапную встречу с отцом, ощутил ее душевную борьбу и понял, что если эта хрупкая, неопытная девушка выполнит задание, то это будет ее подвигом.
На улице Калугин сунул руку в карман брюк и нащупал там завернутые в газету кусочки сахара. Он собирался занести их домой своей Натке перед тем, как идти к Юнне, но не успел. Сейчас заезжать домой тоже было некогда, да и Натка, наверное, уже спала.
Еще утром в кабинет к Калугину неожиданно вошел Дзержинский и, движением руки усадив его, вскочившего со своего места, сел сам.
- Я слышал, у вас дочка больная? - спросил Дзержинский, прервав Калугина, начавшего было докладывать ему о делах.
- Приболела, - подтвердил Калугин, почему-то покраснев.
- Я послал к вам на квартиру врача, - сообщил Дзержинский. - Иначе ведь может случиться осложнение.
- Может, - согласплся Калугин. Он не привык говорить на работе о личных, своих делах.
- А вот это - сахар. - Дзержинский положил на стол с десяток маленьких искрящихся кусочков. - Ей хорошо выпить сладкого горячего чая. Да еще бы с малиной. Кажется, дочку зовут Наташей?
- Наташей.
- Хорошее русское имя, - похвалил Дзержинский. - В общем, дела делами, а о дочке не забывайте. Дети - это наша надежда, ради них боремся.
И хотя Дзержинский ничего не сказал о своем сыне, Калугин подумал о том, как тяжело ему быть в разлуке с семьей. Он, Калугин, выкроит время, чтобы проведать Натку, а Дзержинский не может увидеть сына, даже если бы и выкропл...
- Да, имя хорошее, - задумчиво повторил Дзержинский. - Помните Наташу Ростову?
- Да, да, - рассеянно и виновато проговорил Калугин, стараясь припомнить, о ком говорит Дзеужппсшш.
Жена как-то читала ему отрывок из какой-то толстой книги, и там, кажется, была такая вот фамилия... Но Калугин думал тогда о том. как разоружить анархистов.
- Не читали... - без упрека сказал Дзержинский. - Прочтите обязательно. Просто немыслимо жить на земле, дорогой товарищ Калугин, не прочитав "Войны и мира"...
Едва Калугин вошел в свой просторный, неуютный кабинет, как перед ним вырос Илюша - сияющий и цветущий. Он всегда был таким, и можно было подумать, что этому чернявому парнишке жизнь каждый день приносит одни радости и никаких огорчений.
- Товарищ Калугин, - заискрился улыбкой Илюша.
Он называл Калугина только по фамилии. - В одиннадцать тридцать вас вызывает товарищ Дзержинский.
- Так. Ясно, - отозвался Калугин, переодеваясь в свою обычную одежду брюки-галифе, сапоги и гимнастерку.
- Это во-первых, - продолжал Илюша. - Второе. Сегодня, выполняя лично ваше задание, я сделал важное открытие. - Илюша помедлил, ожидая, когда Калугин сядет за свой стол. - Вот. - Он положил перед ним раскрытую книгу и папку.
- Что? - уставился на него Калугин.
- Товарищ Калугин, - торжественно, растягивая удовольствие, начал Илюша. - Перед вами с левой стороны - книга писательницы Войнич под названием "Овод", изъятая у известного вам Громова. На титульном листе этой книги вы видите дарственную надпись - Короче, - насупился Калугин, это мне и без тебя ведомо.
- Справа - папка, содержащая в себе личное дело, - Илюша пропустил мимо ушей реплику Калугина, - Юнны Вениаминовны Ружич, принятой на работу во Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией. И если вы не сочтете за труд сличить почерк, которым учинена дарственная надпись на книге "Овод", с почерком, которым написано заявление Юнны Ружич о ее желании добровольно пойти на работу во Всероссийскую...
- И когда ты будешь говорить коротко? - вскипел Калугин. - Мне твою антимонию выслушивать некогда.
Сказал "ВЧК" - и баста!
- Не могу я так просто: "ВЧК"! - возразил Илюша. - Мне всегда кажется, что, сокращая такие священные революционные названия, я невольно принижаю, понимаете, принижаю чекистов!
- Ну-ну, - смягчился Калугин. - Гляди-ка, каким галсом пошел, дьяволенок. Ну-ну..,
- Так вот, товарищ Калугин, если вы сличите, то увидите, что здесь нет двух почерков, а есть лишь один.
- Следовательно...
- Следовательно, - подхватил Илюша, - все это писало одно и то же лицо, а именно - Юнна Вениаминовна Ружич. И значит, когда товарищ Дзержинский говорил вам, что уже где-то видел такой почерк, то он ни на йоту не ошибался!
- Ни на йоту? - переспросил Калугин, напирая на незнакомое слово. С досадой хлопнул ладонью по столу: - Действительно, сходится. Значит...
- Значит, - сияя все той же улыбкой, снова подхватил Илюша, - что здесь мы имеем дело с двумя возможными вариантами. Или книга, подаренная Юнной Ружич некоему лицу, случайно попала к Громову, или Громов вовсе и не Громов...
Калугин подошел к Илюше, шутливо схватил его двумя пальцами за вздернутый, веселый нос и легонько прищомил его.
- И есть еще третий вариант, - сказал Калугин, заставляя Илюшу приподняться на цыпочках. - Пошевели мозгами и - по местам стоять, с якоря сниматься!
- Есть! - обрадованно воскликнул Илюша, польщенный.
- Все?
- Телефон звонил как ошалелый, - восхищенно ответил Илюша, не скрывая, что испытывает чувство радости оттого, что ему пришлось то и дело снимать трубку и, таким образом, замещать Калугина. - Из Реввоенсовета звонили, пз городской милиции, с Казанского вокзала... Да вот я тут всех до единого записал, кто звонил.
Калугин бегло пробежал список, подчеркнув тех, кто ему был особенно нужен, и пододвинул к себе стопку дел. Но Илюша пе уходил и, загадочно улыбаясь, смотрел на него.
- Чего тебе? - удивился Калугин, не поднимая глаз.
- Принес вам второй том сочинений Мицкевича, товарищ Калугип! радостно отрапортовал Илюша.
- Ты даешь, хлопец! - поморщился Калугин. - Я еще в первом томе до семнадцатой страницы пока дошел. А ты пе улыбайся! - вдруг рассердился он, приняв обычную Илюшину улыбку за попытку посмеяться над ним. - Я читаю не так, как ты, - по морям, по волнам - нынче здесь, завтра там!
Калугин раскрыл папку и углубился в дело, но вдруг, вспомнив утренний разговор с Дзержинским, сказал:
- Ты вот что. Принеси мне завтра "Войну и мир".
Перечитать надо.
- Первый том? Или сразу все четыре? - обрадовался Илюша.
- Что? - оторопел Калугин, скрывая смущение. - Чего спрашиваешь? Ясное дело - сразу все четыре. Даю добро!
- Будет вам завтра к восьми ноль-ноль сам Лев Толстой! - заверил Илюша.
Он отошел к своему столику в углу. Но долго усидеть там не мог.
- Товарищ Калугин!
- Работай, хватит трепаться! - оборвал его тот.
- А я, товарищ Калугин, знаете, с кем сегодня в столовке рядом сидел?
- Кончай, Илюха.
- Так вы послушайте только, товарищ Калугин. Сижу это я за столом. Кто-то рядышком садится. Я сперва на этого человека и не взглянул, вижу, что он тоже суп ест.
А как взглянул, аж подскочил - Председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии Феликс Эдмундович Дзержинский! Не верите?
- Чего же не верю? Сам с ним сколько раз в этой столовке обедал.
- Правда? - воскликнул Илюша, сокрушаясь, что не только он обедал с Дзержинским и что Калугина ничем не удивишь. - Но это еще не все! Вы знаете, что сказал мне товарищ Дзержинский?
- Что же он тебе сказал?
- Когда мы пообедали, товарищ Дзержинский спросил: "Как дела, товарищ Фурман?" - Илюша опустил слово "юноша" (именно так обратился к нему Дзержинский), так как больше всего на свете мучился из-за того, что его считают молодым. - Я ответил: "Отлично, товарищ Председатель Чрезвычайной комиссии". А товарищ Дзержинский сказал: "А знаете что, товарищ Фурман, не отпустить ли вам для солидности усы?"
