Игорь Атаманенко - Эликсир бессмертия для вождя. Секретные лаборатории на службе власти
Ну, во-первых, не Сталин инициировал это дело. Зачинщики установлены, и история дала им свою отповедь-приговор.
Во-вторых, отрицание Сталиным научных трудов буржуазных психоаналитиков нельзя рассматривать в отрыве от исторического контекста.
Так ли уж нужны стране всеобщей безграмотности, едва только начавшей приходить в себя после Гражданской войны, все эти теории о сексуальных переживаниях? Они — теории — будут отвлекать людей от классовой борьбы.
Прекрасно зная психологию голодного человека, Сталин был уверен, что псевдонаучным теориям западных эстетствующих психоаналитиков народные массы предпочтут кусок хлеба, а иллюзорно-идеалистическому комфорту — материальные блага. То насущно и востребовано — что материально. Потому-то Вождь всех времён и народов и решил, что буржуазным изыскам в виде всяких там психоанализов и учений о роли подсознания в духовной сфере человека нет места в советском обществе на нынешнем этапе!
Физическому здоровью народных масс, населявших СССР, Сталин не мог не придавать значения, хотя бы потому, что для строительства спроектированного им светлого здания коммунизма нужны крепкие, выносливые рабы. А кто должен следить за их здоровьем? Государство и врачи. Поэтому утверждения, что вождь с антипатией относился к медицине вообще и к докторам в частности, опять-таки безосновательны.
Что же касается редких визитов Вождя к врачам, то есть ли у него время их посещать? Классовая борьба на дворе. То Зиновьева с Каменевым надо развенчать — тоже мне, верные ленинцы! То Бухарина надо на место поставить. То Троцкого с помощью ледоруба пора оприходовать. До врачей ли тут?!
Сегодня на основании ставших доступными секретных материалов беспристрастные исследователи наиболее правдоподобное объяснение происшедшему находят в том, что вердикт, якобы озвученный Владимиром Михайловичем, намеренно вкладывали ему в уста злопыхатели из числа его коллег-докторов, жаждавших занять главенствующее место в медицинской науке страны вообще, и в обслуживании новоявленных кремлевских небожителей, в частности.
Это свидетельствует о том, что «синдрому власти» одинаково подвержены как хозяева кремлевских кабинетов, так и руководители институтов здравоохранения.
С той же легкостью, с какой Сталин расставался со своими вчерашними соратниками-попутчиками, он приближал к себе людей новых, неизвестных. Медики исключением не являлись. Главные критерии вождя при отборе вновь приближаемых: нестандартность мышления и преданность делу, в которое он сам верил.
Характерен пример с академиком Александром Александровичем Богомольцем…»
* * *Беседа, вернее, монолог Розенталя продолжался около двух часов, Казаченко уже дважды менял плёнки в диктофонах, как вдруг рассказчик обеспокоенно спросил:
— А что же вы ничего не записываете? Когда я работал над книгой, то обязательно пользовался диктофоном. Это — самый эффективный способ фиксации потока сознания… Потом вам остаётся лишь отделить зерна от плевел и…
Казаченко, рассмеявшись, признался, что да, он тоже использует этот метод, и тут же установил перед Розенталем оба аппарата.
— А я-то испугался, что у вас нелады с простатой: каждые сорок минут вы устремляетесь в туалет… А вы, хитрец этакий, меняли там плёнку! — профессор шутливо погрозил Олегу пальцем. — Ну, тогда можно спокойно продолжать!
Глава вторая. Герой с нуля
— Я попал в Институт Богомольца, — продолжал Аркадий Соломонович, — сразу по окончании университета в 1933 году.
Александр Александрович тогда уже окончательно перебрался в Москву вместе с учёными, лично им отобранными в базовых лабораториях Украины.
Собственно, мы, его земляки, прошедшие с ним весь путь и продолжившие начатое им дело после его кончины, знаем о нем всё: и подробности биографии, и его трюки при восхождении на олимп славы и признания…
Богомолец, — как говорят американцы, — selfmademan — человек, который сам себя сделал. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов какую-то долю удачливости, везения и сочетания благоприятствующих обстоятельств, но то, что голова у Александра Александровича была светлая, отрицать не посмеет никто… Да! Светлая и интригабельная…
Он начинал свою карьеру скромным земским врачом. Он долго и упорно пробивался наверх, при этом ничто не давалось ему с наскока, ничто не падало с неба — он был титаном упорного ежедневного труда и следил за тем, чтобы у него, не дай Бог, не случилось ни одного прокола в деле сохранения прекрасных отношений с начальством. Он приучил себя ни при каких обстоятельствах не ссориться с теми, кто командует…
Мы, выходцы с Украины всегда держались друг за друга… Я вам, Олег Юрьевич, больше скажу…
Когда в 1939 году Арсений Павлович предложил мне сотрудничать с органами, я уже знал, кто в нашей лаборатории «Мечников», кто «Боткин», а кто «Бехтерев»… Да-да, не удивляйтесь! Поэтому я без колебаний выбрал себе псевдоним «Павлов», ну чтобы не было повторов…
То, что мы все работаем в лаборатории под двойными фамилиями, — для нас тайной не являлось. Думаю, что единственным человеком, не имевшим допуска к секрету о нашей осведомлённости, был Арсений Павлович Величко…
Однажды во время какого-то застолья, мы, сравнивая наши секретные фамилии, даже пришли к выводу, что органы, привлекая кого-нибудь к негласному сотрудничеству, запрещают брать себе в качестве псевдонима фамилии вождей и иностранные имена, всё остальное — пожалуйста!
К Арсению Павловичу мы относились терпимо, без угодливости и страха. Но и без панибратства, несмотря на то, что он тоже был с Украины. Со своей стороны, он нас всех очень уважал и ценил… Он требовал конспирации в работе — вот мы её и соблюдали: держали в секрете от него, что нам известно друг о друге…
Заметив озорные огоньки в глазах Казаченко, рассказчик поинтересовался:
— Вас эти подробности не коробят?
— Отнюдь, Аркадий Соломонович, продолжайте…
— О том, как на почве профессиональной и земляческой солидарности может циркулировать информация между негласными помощниками органов госбезопасности, Казаченко знал с самого начала своей служебной карьеры, когда приступил к обязанностям куратора центрального аппарата ВАО «Интурист».
— Это хорошо, что между нами наладилось взаимопонимание… Да, так вот! — воскликнул Розенталь и от удовольствия потёр руки.
— До 1917 года Александр Александрович Богомолец — земский врач. Революционные потрясения вытолкнули его из украинской глубинки сначала в Харьков, а затем в Киев, где он открыл свою практику и одновременно занялся научными исследованиями. Его буквально преследует монотематическая навязчивая идея сделать открытие, которое произвело бы переворот в медицине. Без устали Сан Саныч ищет свою нишу в медицинской науке, но, увы! — каждый раз оказывается, что в той области, которая ему по душе, открытия уже сделаны. Не сумев с наскока добиться признания на научном поприще, он не отчаялся и не оставил надежд прославить своё имя в медицине. К имевшимся задаткам организатора и администратора он вдруг обнаружил в себе редчайший дар — обострённое политическое обоняние, безошибочно указывавшее верное направление в лабиринтах нарождавшейся системы советского здравоохранения. Богомолец раньше других понял, что нэп уже исчерпал себя и вместе с ним частная врачебная практика, а в государстве по мере укрепления советской власти постепенно возобладает лагерно-социалистический уклад.
И действительно, в стране становилось все меньше храмов — все больше хамов. Зрелый человек и предприимчивый администратор Александр Александрович Богомолец пришел к выводу, что много счастья и много денег в Стране Советов может принести не частная медицинская практика, а высокие звания и глубокие кресла в государственных учреждениях здравоохранения, и лучше, если они расположены где-нибудь в Центре.
Стрелка его внутреннего компаса указала: «на Москву». Вместе с тем Сан Саныч отдавал себе отчёт, что чистым администрированием в системе здравоохранения без каких-то своих, пусть даже экстравагантных, идей многого добиться не удастся и первопрестольной ему не покорить — мало ли в столице своих ловцов счастья и чинов!
В студенческие годы юный Саша прилежно изучал труды по психиатрии и психологии. Один из выводов, встреченных им не единожды в работах всемирно известных учёных, в том числе и Бехтерева, и основанных на опыте тысячелетних наблюдений, свидетельствовал, что Природа в качестве одной из защитных функций заложила в подсознание каждого из нас веру в собственное бессмертие. Речь идёт не об инстинкте самосохранения — он другого происхождения, — но именно о вере в то, что Я бессмертен.
Изучение биографий сильных мира сего, как и личные наблюдения, убедили Александра, что этот контингент наиболее озабочен идеей максимально продлить своё пребывание на Земле. И не в виде абстрактного понятия в памяти потомков, но в качестве жизнеспособной биологической единицы.
