Максим Зарезин - В пучине Русской Смуты. Невыученные уроки истории
В «добровольно-принудительном порядке» в сентябре 1610 года боярин-инок отбывает к Сигизмунду. Здесь Филарет снова попадает в двусмысленную ситуацию: с одной стороны, его принимают со всевозможными почестями, с другой — оказывают неприкрытое давление с целью заставить москвичей принять польские условия. Наконец, когда Романов и Голицын решительно отказываются от сговора с Сигизмундом, они становятся настоящими пленниками и в таком качестве отправляются в Польшу. Там Филарет живет в доме нашего старого знакомого литовского канцлера Льва Сапеги. Ирония судьбы: два человека, в разное время по разные стороны границы, пестовавшие самозванческую интригу, оказались под одной крышей.
Избрание его сына Михаила на российский престол в 1613 году, разумеется, также произошло без участия «гостя» пана Сапеги. И очередной раз Романов оказывается в неловком положении — был послом, стал пленником, а теперь вдобавок обернулся отцом правителя враждебного Польше государства. Он раздраженно выговаривал московским послам, прибывшим в Варшаву: «Не гораздо вы сделали: послали к Сигизмунду упрашивать дать Владислава в государи, а сами избрали Михаила»{26}. На самом деле, ситуация, пожалуй, уникальная в мировой истории. Только в 1619 году Филарет возвращается из плена в Россию, но и новый его статус заключает некую двойственность: в стране оказывается как бы два государя — царь Михаил Федорович и патриарх Филарет Никитич.
Но, как мы оговорились вначале, это внешняя канва событий. Постараемся разобраться в их сути. Вернемся к моменту торжества Расстриги. Когда опальный боярин с чувством глубокого удовлетворения встречал известия о приближении войск «царевича», в этом душевном движении чувствуется куда больше ненависти к Годунову, чем радости за стремительный взлет самозванца. В 1605 году Филарет желал поражения Годунова, но никак не воцарения Юшки Отрепьева. Он прекрасно понимал, что у бежавшего холопа и беглого инока теперь другие покровители и другие друзья, которые и выиграют в случае его победы. Правда, Расстрига сделал Филарета митрополитом, а его брата Ивана — боярином, даже прах умерших в ссылке Романовых возвратили для погребения в родные края. Но «Димитрий» и должен был предпринять подобные шаги в отношении родственников своего названого брата Федора Иоанновича, несчастных жертв годуновской тирании, популярных в народе бояр.
Филарет-Феодор и Григорий-Димитрий, несмотря на искушенность первого и самоуверенность второго, наверняка, испытывали некоторую неловкость в общении: слишком интересное прошлое их сближало. Не случайно Расстрига, приветив Никитичей, после держал их в некотором отдалении. Но вряд ли Романовы негодовали за это на «императора Деметриуса», понимая, что режим Самозванца не прочен и его фавориты — «калифы на час». В этом безопасном отдалении они и дождались падения и гибели Самозванца.
В. И. Ульяновский полагает, что во время правления Расстриги Романовы намеревались возобновить попытку 1598 года, когда после смерти бездетного царя Федора они пробовали в противовес рвущемуся к власти Годунову возвести на престол Семиона Бекбулатовича — эдакого вечного зиц-председателя Фунта описываемой исторической эпохи. В то время польские разведчики доносили, что «некоторые князья и думные бояре, особенно же князь Вельский во главе их и Федор Никитич со своим братом и немало других, однако не все, стали советовать между собой, не желая признать Годунова великим князем, а хотели выбрать некоего Семиона». По мнению исследователя, воцарившийся на место Отрепьева Симеон мог обеспечить Филарету патриаршество. В. И. Ульяновский сопоставляет следующие события. Лжедмитрий сначала милостиво принял Семиона во дворце, но в марте 1606 года велел его постричь монахи, и именно в марте Филарет решается на хиротонию и в апреле ее принимает. «Все это связывает его отход от идеи патриаршества с неудавшейся попыткой нового выдвижения Симеона. Лжедмитрий I избавляется от опасности конкуренции испытанным методом пострижения противника»{27}.
Однако план, пригодный в условиях междуцарствия 1598 года, когда шапка Мономаха не обрела еще хозяина, вряд ли подходил для времени правления Дмитрия Иоанновича: одно дело борьба за вакантный престол, другое — заговор против «природного» государя. И был ли смысл рисковать благополучием или даже жизнью ради патриаршего жезла? Тот ли это Париж, который стоит мессы?..
Глава мятежников Василий Шуйский, захватив власть, воздал должное романовскому клану — Ивана Борисовича Черкасского пожаловал чином кравчего, а Филарету пообещал патриаршество. Наступил звездный час «суздальского шубника», как звали князя Василия — в эти недели он прочно владел инициативой, действовал хладнокровно и стремительно. В обстановке смятения, охватившего столицу после гибели Расстриги, он старался продемонстрировать, что новый режим представляет собой не кучку заговорщиков, а опирается на самые родовитые и заслуженные московские фамилии. Здесь невозможно было обойтись без Романовых. Но как только народ узнал об избрании в патриархи ростовского архиерея и пожаловании князя Черкасского, Филарет и Петр Шереметев отправились в Углич.
Василий Иванович не зря собрал такую компанию, понимая, что давние недруги не сговорятся: еще в 1596 году Петр Шереметев, доверенный человек Годунова, бил челом государю на Федора Никитича. Тем временем Шуйский поспешил короноваться и, упрочив свою власть, избавился от Романовых и прочих нелюбезных его сердцу личностей. Черкасский перестал быть кравчим, Филарету пришлось съехать с патриаршего двора, который тот уже было занял. Петра Шереметева оставили в Угличе, а потом отправили на воеводство в Псков. Родственника супруги Филарета — инокини Марфы — Михаила Глебовича Салтыкова Шуйский направил в Ивангород, а оттуда еще дальше на берега Ладоги в Орешек. Князь Рубец-Масальский получил назначение в Корелу.
Нейтрализуя Никитичей и их окружение, царь Василий не только решал сиюминутные задачи, но и возвращал боярской семейке старый должок: весной 1587 года Борису Годунову, которого в то время поддерживали Романовы, удалось отправить в ссылку самого Василия Ивановича, а его брату Андрею и дяде Ивану Петровичу заточение в монастырях стоило жизни. Наверняка, припомнив и усердие, проявленное тогда в ходе следствия против Шуйских Михаилом Татищевым, царь Василий отправил своего нынешнего соратника в Новгород. Впрочем, и Романовы не преминули подпортить Шуйскому торжество. Новый царь, надеясь истребить в народе сомнения в гибели Димитрия в Угличе, нанимал бродяг, которые чудесным образом исцелялись у гроба царевича. Это производило должное впечатление, пока кто-то из доброжелателей царя Василия не поленился привести к останкам убиенного отрока тяжелобольного, который тут же благополучно скончался на глазах у разочарованной публики. Пришлось Шуйскому спешно сворачивать представление. Разумеется, причастность к этой истории Филарета и его родичей — всего лишь догадка, но, право, в подобной изощренной пакости чувствуется истинно романовский шик.
Разогнав оппозиционеров по разным углам государства, Шуйский сделал серьезную ошибку. Подобные действия могли принести искомый результат в периоды политической стабильности, когда правительство из центра уверенно диктует свою волю провинциям. Но времена изменились. На Москву все меньше оглядывались, и от позиции местных властей зависело очень многое. Когда же в начале 1607 года в Витебске объявился «спасенный государь Димитрий Иванович», опальные политики получили возможность попомнить Шуйскому недавние обиды. Так, когда к псковскому воеводе Шереметеву явились представители окрестных волостей с просьбой о защите от тушинских отрядов, тот советовал им целовать крест таборскому царю. (Позже пройдоха Шереметев пытал тех же крестьян и, вымучивши деньги, отпускал, приговаривая: «Зачем мужик крест целовал!») Прибежал из Орешка к Лжедмитрию II и Михаил Глебович Салтыков. Так как зерна измены царь Василий рассеял повсеместно, то не удивительно, что власть Тушинского вора порой распространялась на половину территории страны — от Вологды до Астрахани.
Остававшиеся в Москве члены романовского кружка до поры до времени не проявляли норов. Но в мае 1608 года Шуйский послал против Вора войско во главе с Михаилом Скопиным-Шуйским и Иваном Романовым. Когда неприятель стал приближаться, в полках обнаружилась «шатость»: «хотяху царю Васи лью изменити князь Иван Катырев, да князь Юрьи Трубецкой, да князь Иван Троекуров и иные с ними». Катырев был женат на дочери Филарета Никитича Татьяне, Троекуров — на его сестре Анне, брат ростовского архиерея боярин Иван Никитич возглавлял рать. Царю Василию пришлось отвести войско назад в Москву, и воровская орда беспрепятственно обосновалась в 12 верстах от столицы в Тушино. И снова Шуйский не решился наказать никого из романовского клана. Козлом отпущения оказался Юрий Трубецкой, сосланный в Тотьму, откуда он благополучно перебрался в тушинский лагерь.
