Игорь Бестужев-Лада - Очень уж краткая история человечества с древнейших времен до наших дней и даже несколько дольше
Оставим в стороне оценки немецким философом окружавшей его действительности (например, «социализм — вопреки внешним иллюзиям — отнюдь не есть система милосердия, гуманизма, мира и заботы, а есть система воли к власти. Все остальное — самообман»). Остановимся на главном в книге.
Главное — понять, что будущность Запада не есть безграничное движение вверх и вперед по линии наших идеалов, тонущее в фантастически необъятном времени. Она строго ограниченный в отношении формы и длительности, неизбежно предопределенный, измеряемый несколькими столетиями частный феномен истории. Его можно на основании имеющихся примеров обозреть и определить в его существенных чертах.
Все ставшее преходяще. Преходящи не только народы, языки, расы и культуры. В том числе культура Запада. Сколь далек, странен, преходящ по своей структуре был для последующих культур мир индийский или вавилонский, столь же непонятен в скором времени станет и западный мир для людей еще не родившихся культур. Нас ожидает еще последний духовный кризис, который охватит весь Запад. Европейская наука идет навстречу самоуничтожению через утончение интеллекта. Римская история — ключ к уразумению будущности Запада. Наша рационалистическая цивилизация есть деградация высших духовных ценностей культуры, и она обречена. Человеческая история есть не что иное, как поток бытия сверхорганизмов «египетской культуры», «китайской культуры», «античной культуры» и так далее Но в таком случае и европейская культура должна обветшать в свой срок. Главное, понять: все живущее, в том числе живущие культуры, обязательно умирает.
Задача заключается в том, чтобы проследить дальнейшие судьбы той культуры, которая сейчас проходит период завершения, — культуры Запада.
Последующие десятилетия подтвердили предвидение автора «Заката Европы»: «культура Запада» не «восходит», а «закатывается».
И к концу XX века становится видно, как угасают последние лучи заката. Это не значит, что наступает ночь. Или даже новое утро, день, вечер. Многое говорит о том, что грядет переход в качественно новое состояние, когда понятия «восход» и «закат» примут радикально иное содержание.
Глава 8
Конвульсии предпоследнего века
Вдоль дороги все не так.
А в конце — подавно.
Владимир ВысоцкийУпорство поисков выхода из тупика позиционной войны поражает. Кажется, воюющие стороны перепробовали все мыслимое. Пытались смести окопы с лица земли миллионами снарядов, получилась пустыня с миллионами человеческих трупов — но поперек пустыни вставали новые линии окопов с колючей проволокой. Пытались протаранить окопы миллионами сабель, пик и штыков (штыки — чисто русский прием) — австрийцы попятились, чехи стали тысячами сдаваться в плен, но немцы ударили во фланг и отбросили русских далеко назад, к новой линии окопов. Пытались запугать защитников окопов бомбежкой с воздуха (в те времена скорее похожей на «психическую атаку») — к бомбежкам быстро привыкли, как к артобстрелам. Пытались травить защитников окопов ядовитыми газами — срочно изобрели и в массовом порядке раздали противогазы. Изобрели сухопутные броненосцы (танки) — но научились подбивать их гусеницы пушками и гранатами (это уже к концу войны, когда Германия изнемогала от «войны на измор» и без танков).
Казалось, позиционная война, в отличие от обычной, может быть бесконечной. Но у нее оказалось уязвимое место: экономика. Солдаты в окопах годами могли гибнуть миллионами. Но при условии трехразового питания. Рабочие и работницы в тылу могли работать по шестнадцать часов в день, но при том же условии. Там же, где экономика давала сбой и питание прекращалось, — армия капитулировала (впрочем, до этого все четыре года войны не доводили нигде), а тыл выстраивался в очереди за пайками.
К февралю 1917 года в столичном российском Петрограде очереди достигли астрономических размеров. Начались демонстрации. Разогнать их послали солдат гарнизона. Солдаты начали брататься с демонстрантами. Власть потеряла опору. Началось безвластие, подхлестываемое, с одной стороны, экстремистами, с другой — уголовниками. Теоретически существовало несколько вариантов выхода из положения. Выбрали самый глупый, самоубийственный.
Царь был далеко и от Петрограда, и от фронта: в своей ставке верховного главнокомандующего. Полководцем он был в лучшем случае на уровне полковника. Но должен был играть роль фельдмаршала, потому что других авторитетов не было: старики-генералы были тотально импотентны и грызлись между собой; братья, дяди и племянники — великие князья в генеральских чинах — погрязли в сварах. Энергичных молодых генералов, которым не под семьдесят, а хотя бы под пятьдесят, и которые годились на роль диктатора (это было единственное, что в такой ситуации могло спасти страну), согласно исконной российской традиции, третировали как мальчишек, пока не разразилась катастрофа.
«Когда тонешь, хватаешься за змею», — сказал как-то турецкий султан, когда придворные выразили удивление его сближению со злейшим врагом Турции — Россией. Царь поступил точно так же: забросанный паническими телеграммами из Петрограда, он пригласил к себе в ставку на совет ненавистных ему лидеров Госдумы (разумеется, законопослушных, но плативших монарху такой же неприязнью).
Лидеры вознамерились стать реальным правительством (вместо впавшего в прострацию царского). Хотя для этого не было ни субъективных, ни объективных оснований. Все думцы всегда могли только вести дискуссии, а не управлять страной. Кроме того, повторяем, обстановка была такова, как если бы лошади понесли — тут удержать вожжи мог только умный волевой диктатор. Но уж очень привлекательны министерские посты. Для этого надо было всего ничего: уговорить царя отречься от престола в пользу несовершеннолетнего сына — и регентствовать вволю. Поэтому акт об отречении (равносильный самоубийству в такой стране, как Россия) казался пустой бумажкой. Но возникло опасение, что такая явная фикция лишь подольет масла в огонь, и самоубийственная идея отречения, уже ставшая популярной, заменила сына императора — младшим братом. Брат отказался, и возникла ситуация декабря 1825 года: «свято место» оказалось пустым. И в феврале 1917 года произошел уже не путч, а революция. Монархию сменила анархия. Временное правительство, наспех созданное Госдумой, не имело ни авторитета, но политической воли, ни самой политики. Страна и фронт повисли на ниточке инерции, которая, как известно, всегда и во всех случаях быстро иссякает.
Такое правительство, какое появилось, могло выставить только два лозунга.
• Удерживать фронт; мало того, помочь союзникам усилением активности на нем (а это значит новые миллионы убитых и раненых).
• Отложить все злободневные вопросы (и прежде всего вопрос о земле, половина которой была в руках горстки помещиков) до конца войны, до победы.
И это в условиях, когда экстремисты вовсю развертывали демагогию: конец войне, мир народам, землю крестьянам, фабрики рабочим и так далее.
Через считанные недели, когда очередное наступление на фронте провалилось, стало ясно, что социальный взрыв неизбежен.
Незадолго до этого в германский генштаб поступила информация, что среди русских экстремистов-эмигрантов в Швейцарии есть человек, который берется развалить русский фронт. Не ради денег, а чтобы вызвать такой же эффект на других фронтах и произвести мировую революцию. Ну на безумные идеи внимания обращать не стали, а вот перспектива развала фронта была привлекательной…
Этого человека и его подельников в специальном вагоне провезли из Швейцарии через Германию, Швецию и Финляндию в Петроград, где он на выделенные германским генштабом деньги занялся подготовкой госпереворота. Собственно, политическая организация для этого уже имелась. Она называлась Российская социал-демократическая рабочая партия (большевиков), но фактически представляла собой хорошо налаженную мафиозную структуру, готовую на любое преступление — в том числе государственное.
Возникла дилемма: либо военная диктатура, которая арестовала бы заговорщиков и стабилизировала бы положение в стране (об этом просили многие, в том числе лидеры правых социал-демократов), — либо хорошо подготовленный социальный взрыв, путч, развал фронта и ожидание мировой революции (приемлемое только для фанатиков).
Временное правительство, совершив перетасовку кадров в смысле «полевения» кабинета, продолжало тянуть время в пустой болтовне, да притом допустило отказ от самоохраны, сделав себя заложником любой активной группы заговорщиков.
В результате 7 ноября 1917 года хорошо организованная горстка фанатиков мировой революции (большевики — экстремистское крыло социал-демократии, по фанатичности похожее на нынешних талибов) в результате ночного налета арестовала правительство и провозгласила собственное: фиктивную «советскую власть». Для проформы в «советы» включили поначалу нескольких представителей крайних левых партий, но затем их быстро убрали физически. И демагогические лозунги экстремистов сделали свое дело: фронт развалился, началась анархия, повальные насилия и грабежи — и все это под лозунгом «Власть советам!»
