Габриэль Городецкий - Миф «Ледокола»: Накануне войны
Обе игры продемонстрировали уязвимость и недостатки обороны. Комиссия, оценивавшая игры, дала нелестные отзывы о действиях армии:
«Итоги первой игры показали, что оперативно-стратегический кругозор многих командиров высшего звена был далек от совершенства и требовал кропотливого и настойчивого труда в оттачивании искусства управления и вождения крупными соединениями, глубокого усвоения характера современных операций, их организации, планирования и последовательного осуществления на практике».
С учетом такого сурового приговора глупо считать, что Сталин замышлял военную авантюру. В лучшем случае он мог надеяться, что основные недостатки обороны, вскрытые на играх, будут исправлены до нападения немцев40.
Высший командный состав, участвовавший в играх и в совещании, уже должен был разъезжаться в свои соединения, когда 13 января их неожиданно вызвали в Кремль. Мерецков был подвергнут резкой критике со стороны Сталина за плохую организацию обороны во время игр и там же снят с должности и заменен блистательным Жуковым. Хотя на конференции Жукова осуждали за некритическую приверженность к наступательным доктринам, его относительные успехи в военных играх и авторитет, завоеванный на Халхин-Голе, позволили ему, видимо, снискать доверие Сталина41. Но ни военные игры, ни Военный совет не смогли решить важнейшие стратегические проблемы после того, как было признано, что Советский Союз столкнулся с «опаснейшим периодом войны». Конкретно же продолжали считать, что «оборона будет играть сугубо вспомогательную роль, обеспечивая наступательным группировкам достижение поставленных целей». Поэтому ведению боя с целью выхода из окружения уделялось мало внимания42. В психологическом плане наследие наступательной стратегии продолжало заглушать голоса скептиков и препятствовать использованию возможностей обороны. Глубоко укоренившаяся вера в способность Красной Армии осуществить «глубокие операции» и с минимальными потерями перенести войну на территорию противника породила чрезмерную уверенность в себе и недооценку противника. Кроме того, эта вера подрывала выполнение многочисленных планов по развертыванию войск; партизанская же война напрочь отвергалась43.
Советская разведка и план «Барбаросса»
России для достижения прочных соглашений с Германией и получения необходимой передышки нужна была безупречная работа разведки. Она была крайне необходима для определения целей как врагов, так и друзей. Сеть военной разведки серьезно пострадала в результате чисток, когда не только радисты, но и действующие агенты были либо ликвидированы, либо сняты с должности. Были заменены все начальники Военного управления и подчиненных ему ведомств, на их место пришли малоопытные офицеры44. Но в целом ведомство продолжало функционировать и даже добилось блестящих успехов, завербовав в Англии в качестве агентов «кембриджскую пятерку», проникшую в вооруженные силы и Форин оффис, а в Германии — «Красную капеллу».
Значение разведки возросло, когда осенью 1940 года были скорректированы военные планы в соответствии с уверенностью Сталина в том, что устремления Германии направлены на Юго-Восточную Европу, то есть либо против России, либо против британских интересов на Ближнем Востоке. И все же следует помнить о презрении и недоверии Сталина в 1939—41 гг. к разведке и армии вообще45. Хотя позднее Голиков проявил себя способным руководителем, он не был профессионалом, что было прекрасно известно Сталину. Голиков достиг высокого положения, благодаря репутации стойкого большевика, во время гражданской войны он сражался вместе с «красными орлами»46. Впоследствии занимал высокие политические посты в армии, включая руководство политуправлением комиссариата обороны. Голиков сыграл активную роль в подавлении «ленинградской оппозиции» и, весьма вероятно, в чистках Красной Армии 1937 года. Этот период его деятельности замалчивается. Его случайное назначение руководителем ГРУ явилось результатом разброда, царившего в вооруженных силах после повальных чисток, и было вознаграждением за верность47. Тем не менее Сталин держал его на расстоянии, как и Жукова. Ходили слухи, что во время партконференции в феврале 1941 года Сталин пробормотал, что не может доверять Голикову, который «как разведчик неопытный, наивный. Разведчик должен быть как черт: никому не верить, даже самому себе»48.
Такая обстановка, несомненно, диктовала осторожность в действиях разведки. Поэтому постоянный поток разведданных отражал две противоречивые тенденции. Необработанная информация, особенно если ее рассматривать ретроспективно, вроде бы поставляла массу точных и подробных данных о продолжающемся наращивании немцами своих сил. Однако попытки привести разведданные в соответствие с господствующими политическими концепциями давали несколько иную картину. Было бы ошибкой разделять заговорщические теории, согласно которым Голиков виновен в преднамеренном и тенденциозном манипулировании данными. Считать, что Сталин ничего не знал об опасности, потому что Голиков не давал ему правдивой информации, было бы сильным преувеличением. Регистрационные книги свидетельствуют о том, что до Сталина доходила обильная информация, и он ни в коей мере не забывал об опасности. То же можно сказать и о Жукове, который впоследствии утверждал, что ему преднамеренно не сообщали эти сведения49. В целом ГРУ очень редко сравнивал и анализировал материалы для того, чтобы подогнать их под господствующие политические настроения. Возможно, самым вопиющим примером, давшим повод для вышеприведенных толкований, является надежная и точная информация о намерениях и планах немцев, направленная 20 марта Голиковым Сталину. Однако в анализе Голиков преуменьшил опасность, отметив:
«1. На основании всех приведенных выше высказываний и возможных вариантов действий весной этого года считаю, что наиболее возможным сроком начала действий против СССР будет являться момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира.
2. Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки»50.
Хотя историки немедленно ухватились за конкретную цитату Жукова, пытавшегося снять с себя вину и потому облившего грязью Голикова, подобные оценки были исключением из правила. К началу 1941 года ежедневно из-за границы приходило в среднем по одному-два донесению. Каждые 10–15 дней ГРУ делало специальный обзор донесений. Донесения ясно свидетельствуют о том, что над страной нависла угроза, но в архивах нет никаких указаний, какого рода оценки фактически направлялись в Кремль. Конечно, руководство ГРУ склонялось к тому, чтобы избегать откровенных суждений о неизбежности войны на основе суровых фактов, находившихся в его распоряжении. После подписания пакта Риббентропа-Молотова разведка стала уделять меньше внимания сбору информации, свидетельствовавшей о подготовке Германии к нападению на Россию. Но по мере усиления опасности ГРУ продолжало направлять руководству необработанную информацию о немецких намерениях51.
Такие разведданные, как правило, направлялись в количестве примерно 14 экземпляров Сталину, Молотову, Ворошилову, Тимошенко, Берии, Кузнецову, Мехлису, Кулику, Шапошникову и другим заинтересованным лицам.
Разведданные поступали из трех основных источников: ГРУ, НКГБ (который только что отделился от бериевского НКВД, занимался вопросами внешней безопасности и находился под началом Меркулова) и наркомата иностранных дел. Все эти сведения попадали в Политбюро, а точнее — в секретариат Сталина. Можно сказать, что все нити вели к Сталину. ГРУ отнюдь не действовало в вакууме, как, стремясь оправдаться, утверждает в своих мемуарах Жуков. Важные данные, полученные НКГБ, направлялись непосредственно военным. Иногда НКВД изучал их оценки, сопоставляя их с оценками ГРУ, и писал: «Ваши данные о переброске за последнее время германских войск и воинских грузов к границам СССР правдоподобны. Они подтверждаются рядом наших источников»52.
Как мы видели, вопреки господствующему мнению органы советской разведки превосходили западные разведки по точности и достоверности информации относительно намерений немцев в 1940 году53. Так или иначе напряжение последних месяцев 1940 года сменилось затишьем первой четверти 1941 года. Частично это было результатом прекращения дипломатического диалога с Германией. С военной точки зрения это объяснялось зимними условиями, препятствовавшими крупным передвижениям войск. В феврале в Восточной Пруссии постоянно находились 30 немецких пехотных дивизий, две танковые дивизии и одна моторизованная. Такая же концентрация войск имела место и на юге.
