Борис Акунин - Любовь к истории
Я очень внимательно прочитал воспоминания Штейфона о девятнадцатом годе, пытаясь найти хоть какие-то рефлексии на еврейскую тему. Ни слова. Вытеснил, отсёк, заблокировал. Но расстреливать евреев своим солдатам не мешал. Один-единственный раз проговаривается про это, глухо. Пишет про фильтрацию пленных красноармейцев: «Инородцы выделялись своим внешним видом или акцентом». Стало быть, для него они «инородцы».
Тут я живенько представил сцену для романа. «Господин полковник, ви же еврэй, я вижу! Пощадите!» Господин полковник, мрачнее тучи, отворачивается, идет дальше. Подчиненные провожают его задумчивыми взглядами, вздыхают, передергивают затворы… И решил я, что этого Голливуда мне не надо. Демобилизовал, в общем, Штейфона из прототипов.
По маловыразительным описаниям наступлений-отступлений в его мемуарах я попытался вычислить, в чем же ключ к этой личности, помимо самолюбивого стремления доказать окружающим, что он, несмотря на еврейскую фамилию, не хуже, а может быть, и лучше их.
Идеология Бориса Александровича была проста, он сам формулирует ее посредством краткого лозунга: «За великую, единую, неделимую Россию — ура!». Искреннее чувство прорывается в его плаче по «прекрасным уставам царской армии, составленным мудростью предшествовавших поколений». И, конечно, как для многих мемуаристов этой плеяды, для Штейфона очень много значит так называемая «полковая культура», культ родного полка с его славой, традициями и корпоративной этикой.
Но вопрос о внутреннем раздоре, которого не мог не ощущать бравый генерал в постоянно сгущающейся антисемитской атмосфере, остается для меня открытым. Из других источников я знаю, что окружающие-то о происхождении Штейфона не забывали. Он гордился, что его Белозерский полк был отлично обустроен, ни в чем не ведал нужды, а соратники за спиной рачительного командира подтрунивали над его «иудейской хозяйственностью».
Главный парадокс этой удивительной биографии, конечно, приходится на годы Второй мировой войны, когда Борис Штейфон, эмигрировавший в Югославию, возглавил Русский охранный корпус, который воевал с партизанами, а затем и с советскими войсками.
Напомню, что фашисты уничтожили в Югославии две трети еврейского населения, и войска Штейфона, служившие по гарнизонам, не могли не участвовать в облавах.
Немецкое командование отлично знало о корнях Штейфона, но, высоко ценя его боевые качества, ограничилось запросом в оккупированный Харьков, есть ли в православной церкви запись о крещении. Запись, на счастье Бориса Александровича, отыскалась. В сорок третьем году Штейфон достиг пика своей военной карьеры — получил звание германского генерал-лейтенанта.
Герр генерал Штейфон (эх, жалко «фон» не с того конца)Удача всю жизнь сопутствовала этому человеку. Не подвела она его и напоследок. Б. А. Штейфон умер своей смертью 30 апреля 1945 года и даже успел с почестями упокоиться на немецком военном кладбище. А иначе висеть бы ему в петле вместе с Красновым, Шкуро, Султан-Гиреем и прочими коллаборационистами из числа белых генералов.
Штейфон проводит смотр. Хайль Гитлер!Вы спросите: «А мог ли вести себя иначе в ту эпоху русский офицер с еврейскими корнями?»
Представьте, мог. Пример — упомянутый выше генерал Грулев, который пишет в своей автобиографии: «Самое важное, что я старательно и неусыпно держал всегда под светом моей совести, — это было то, что по мере сил я боролся, пассивно или активно, против несправедливых обвинений и гонений на евреев. Следуя, вот в этих случаях, «голосу крови» и велениям сердца, я, в то же время, видел в такой борьбе сокровенное и разумное служение России, моей Родине, по долгу совести и принятой присяги». В бытность юнкером Михаил Грулев самовольно с казенной винтовкой в руках кинулся защищать варшавских евреев от погромщиков — за это его вполне могли выгнать из училища, в которое он с таким трудом поступил. Штейфон — неважно юнкером, белым офицером или фашистским генералом, в подобных случаях делал вид, что его это совершенно не касается.
Говорят, еврей — это не национальность, а судьба. Например, вот такая: мужественный, целеустремленный человек всю жизнь очень хотел забыть о своем еврействе, и ему это даже удалось.
Или нет?
Из комментариев к посту:suzjavochka
Это, скорее, «комплекс полукровки». Часто случается, что люди, в которых слились крови немирных по отношению друг к другу народов, активно выбирают либо одну, либо другую сторону и буквально жизнь кладут на то, чтобы доказать, что они «не из этих». Примеров жизнь доставляет предостаточно.
Что до еврейской военной карьеры, то, оказывается, существовала некая лазейка в годы Первой мировой войны — я о ней узнала, раскапывая семейную историю. Не подлежащие по разным причинам призыву мальчики из местечек шли в армию вольноопределяющимися и через положенный срок зарабатывали направление в школу прапорщиков. Именно так получил первое офицерское звание мой родной дед. Судя по тому, что я слышала, это не уникальная история.
Кстати, в годы Гражданской войны, когда дед служил в разведке у Котовского, его спас от гибели однокашник по этой самой школе, белый контрразведчик: спрятал у себя в доме, а вечером помог выбраться из села, где на деда была уже объявлена охота.
kozharik
Мне кажется, что я могу понять этого — фона. У меня фамилия и внешность еврейская — от папы.
Жила я с мамой — она русская. В школе — били не по паспорту, а по морде. А евреи меня за свою никогда не считали — я же не еврейка по их понятиям. Ни о какой особой любви к еврейству речи в молодости не шло, потом жизнь расставила все на свои места, но и теперь — что я еврейка я сказать не могу, а что я русская — тоже.
Так что ждать от — фона особой любви к евреям? С чего бы?
ВОКРУГ СВЕТА С БОТАНИКОМ
19. 07. 2011
Я уже несколько раз рассказывал об исторических фигурах, которые по той или иной причине не сгодились мне в прототипы для литературных персонажей.
Теперь сделаю нечто прямо противоположное: познакомлю вас с реально существовавшей личностью, которая, хоть и в сильно измененном виде, угодила в один из моих романов («Сокол и ласточка»). А заодно, кстати уж, отвечу скептикам, которые упрекали меня за чрезмерную резвость фантазии: мол, никак невозможно, чтобы на судне 18 столетия, при скученности и полном отсутствии приватности, женщина могла выдавать себя за моряка.
А вот и могла! Свидетельство тому — история Жанны Баре.
Она отправилась в кругосветное плавание капитана де Бугенвиля в качестве слуги ученого-натуралиста Филибера Коммерсона. Поскольку устав запрещал женщинам находиться на военном корабле, Жанна назвалась «Жаном» и нарядилась в мужское платье. Жила в одной каюте с ученым, прислуживала, ассистировала при сборе ботанической коллекции. Было ей в то время 26 лет.
Маскарад оставался неразоблаченным много месяцев — пока корабль «Этуаль» не прибыл на остров Таити.
Едва Жанна вместе с другими матросами спустилась на берег, как туземцы сразу заорали, показывая на нее: «Айенн! Айенн!», что означало: «Женщина! Женщина!». В тонкостях европейских костюмов дикари не разбирались, им было все равно, штаны или юбка, и представительницу прекрасного пола они распознали по запаху. (Запахи у европейцев догигиенических времен, а уж особенно после долгого плавания, были могучие). Таитяне, как известно, щедро делились с гостями своими женщинами и ожидали от заморских друзей такой же широты. Интересно же: белая самка! Свое антропологическое любопытство туземцы выражали столь активно, что перепуганная Жанна кинулась от них наутек и во всем призналась капитану Бугенвилю. При этом она сказала, что мсье Коммерсон ни в чем не виноват, он понятия не имел об истинном гендере своего «слуги», когда брал его, то есть ее на работу.
Простодушный ботаник Это она в матросском наряде собирает травыКоммерсон на голубом глазу подхватил: он-де человек науки, кроме цветочков-лепесточков ни в чем не разбирается и ужасно потрясен открытием. Одно слово — ботаник. «Я поэт, зовусь я Цветик, от меня вам всем приветик».
Не ударил лицом в грязь и капитан. Сразу нерушимо поверил обоим, о чем свидетельствует запись в его журнале от 28–29 мая 1768 года. Бугенвиль приказал лишь поселить нарушительницу морского закона отдельно от остального экипажа и следить, чтоб матросы ничего с ней не учинили.
Но едва «Этуаль» достиг первой же французской колонии, острова Маврикий, как Бугенвиль перестал прикидываться болваном и немедленно, как миленьких, ссадил на берег Цветика с его подругой.
Эти люди разбирались в женском вопросе лучшеКоммерсон, естественно, был соучастником маленького заговора. Как выяснилось, Жанна стала его любовницей, экономкой и ассистенткой еще за два года до плавания.
